В комнате был беспорядок, но ничто не наводило на мысль о борьбе. Куинси даже показалось, что сейчас из кухни выйдет удивленная Рэйни с чашкой кофе в руках.

«Что ты тут делаешь?» — спросит она.

«Я скучаю по тебе», — ответит он.

Хотя, может быть, в руках у нее будет не чашка кофе, а пиво.

Кинкейд наконец прошел в комнату. Куинси следовал за ним; он был рад, что сержант рассматривает помещение и не видит его лица.

В гостиной Кинкейд провозился недолго. Он, видимо, тоже заметил книгу, бокал, кроссовки. Потом зашел в столовую. Записка по-прежнему лежала на столе.

Сержант прочел ее, посмотрел на Куинси, прочел еще раз… Ничего не сказал и отправился в кухню. Куинси не понял, к добру это или нет.

Кинкейд открыл холодильник. Поймал взгляд хозяина и распахнул дверцу пошире, так что тот увидел несколько банок пива. Куинси кивнул; сержант двинулся дальше. В холодильнике оказалось мало еды, но на кухне царил порядок. В раковине кружка и тарелка. Стол чистый.

Рэйни никогда не была образцовой хозяйкой, но всегда содержала дом в порядке. Непохоже, чтобы женщина, хозяйничавшая на этой кухне, страдала от депрессии. Впрочем, Рэйни однажды расследовала дело о самоубийстве одной сорокалетней дамочки, которая вычистила свое жилище от подвала до чердака, а потом повесилась в ванной. В предсмертной записке она в том числе инструктировала мужа, как ему разогреть еду себе и троим детям. Эта женщина, на которую уже не действовали антидепрессанты, больше не желала никому причинять неудобств. Она просто не хотела жить.

Кинкейд прошел по боковому коридору в кабинет. Это была одна из немногих комнат, где на полу лежал ковер — толстый, шерстяной, по которому Куинси любил расхаживать, пытаясь придумать нужную фразу. Здесь было его царство — вернувшись после недельного отсутствия, он уловил слабый запах своего лосьона после бритья. Интересно, заходила ли Рэйни сюда в течение недели? Быть может, она чувствовала этот аромат и думала о нем.

Стол был прибран, черное кожаное кресло аккуратно задвинуто. Комната казалась слегка заброшенной. Она превратилась не то чтобы в место воспоминаний — скорее, в предзнаменование того, что должно было произойти.

Кинкейд заглянул в последнюю дверь — там была спальня.

В ней царил куда больший беспорядок. Пуховое одеяло — зеленое, с золотым и красным, — было отброшено в изножье кровати. Кремовые простыни сбиты в ком, в углах грудами лежала одежда. В воздухе стоял запах пота и несвежего белья.

Поскольку Куинси знал Рэйни лучше, чем самого себя, он мог, глядя на каждый предмет, с уверенностью сказать, что именно творилось здесь посреди ночи. Сбитые простыни — значит, еще один плохой сон. Покосившийся абажур — значит, она судорожно искала выключатель.

Потом она пошла в ванную, раскидывая попадавшиеся под ноги носки и джинсы. Бардак вокруг раковины — Рэйни умывалась, пытаясь избавиться от ночного кошмара.

Судя по всему, это ей не помогло. По крайней мере не помогало, пока Куинси жил здесь. Она яростно терла лицо, а он наблюдал за ней сквозь дверной проем.

«Хочешь поговорить?»

«Нет».

«Наверное, тебе приснилось что-то особенно страшное?»

«Все ночные кошмары страшны, Куинси. По крайней мере для простых смертных».

«Меня мучили кошмары после гибели Мэнди».

«А теперь?»

«Теперь все не так уж плохо. Теперь я просыпаюсь и тянусь к тебе».

Интересно, не тогда ли она начала его ненавидеть? Ее любовь давала ему успокоение, а его любовь ей, по всей видимости, не давала ничего.

Кинкейд закончил осматривать ванную. Он обошел комод, открыв по очереди каждый ящик, потом проверил тумбочку.

— Когда Рэйни бывала дома, где она держала оружие?

— В сейфе.

— Где именно?

— В кабинете.

Куинси снова провел Кинкейда в комнату с деревянными панелями на стенах. Указал на висевшую на стене фотографию — черно-белое изображение маленькой девочки. Ребенок выглядывал из-за белой занавески в ванной. Большинство людей подумали бы, что это фото висит здесь просто так и куплено, вероятно, из-за того, что у девочки такая забавная щербатая улыбка. На самом деле на снимке была Мэнди в шесть лет. Он привык носить эту фотографию в бумажнике. Несколько лет назад Рэйни увеличила ее и вставила в рамку.

Иногда, когда дела шли неважно, как в случае с убийством в Астории, Куинси сидел здесь и смотрел на фото своей дочери. Он думал о ее несостоявшейся свадьбе, о детях, которых ей не суждено было выносить. Думал о жизни, которую она не прожила, и чувствовал, как его охватывает скорбь.

Некоторые верят, что для детей на небесах отведено особое место. Где они никогда не болеют, не чувствуют боли и голода. Куинси не знал, что об этом думать; его аналитический ум плохо воспринимал вопросы веры. Вправду ли дети, у которых есть любящие родители, воссоединятся с ними в раю? А как насчет новорожденного, который умер от голода потому, что мать на неделю ушла в запой? Или пятилетнего мальчика, которого сбросил с лестницы собственный отец? Бывают ли на небесах приемные семьи?

Или такие дети обречены провести вечность в одиночестве?

Куинси не мог ответить на эти вопросы. Он просто вставал и каждый день принимался за работу. Такова была его жизнь.

Кинкейд снял фотографию Мэнди со стены. Позади скрывался сейф. С подсказки Куинси сержант набрал шифр. Дверца открылась, и они оба увидели содержимое.

— Три пистолета, — с ноткой триумфа в голосе сказал Кинкейд, а Куинси возразил:

— Ее оружия здесь нет.

— Посмотрите внимательно.

— Это все не то. Два девятимиллиметровых и мой старый пистолет. Ее «глока» я не вижу.

— Может, она держала его в другом месте?

— Нет. Когда ты дома, держи оружие в сейфе — таково правило. Мы хотели удостовериться, что выработали у себя эту привычку. Ну, вы понимаете. — И тут впервые голос Куинси оборвался. Он совладал с собой и продолжил: — Потому что мы хотели усыновить ребенка.

— Вы собираетесь усыновить ребенка? — Кинкейд был искренне поражен.

— Собирались. Раньше. У нас ничего не получилось.

— Почему?

— Рэйни арестовали за вождение в нетрезвом виде. Это да еще кое-что из ее прошлого… в результате ее сочли эмоционально неуравновешенной.

— Истинная правда, — буркнул Кинкейд.

— Это непростое дело.

— Но вы ведь были уверены, что усыновите ребенка? Тогда, в сентябре?

— Нам даже прислали фотографию, сержант.

— Черт! — отозвался Кинкейд. Он снова заглянул в сейф, и у него что-то щелкнуло в мозгу. Несчастная женщина-следователь, выбитая из колеи неудачным браком и несостоявшимся усыновлением, кончает жизнь самоубийством. Что ж, порой приходится цепляться за соломинку.

— Ну что ж, — рассудительно сказал Кинкейд, — настало утро, погода улучшается. Полагаю, сейчас самое время прочесать лес с собаками. У вас есть родственники?

— Скоро приедет дочь.

— Отлично, отлично. Это лучший вариант.

— Не вздумайте бросать это дело, — жестко предупредил Куинси. — Моя жена — бывший сотрудник ФБР. Она заслуживает большего, нежели забытый протокол, валяющийся на столе вечно занятого сержанта…

— Эй, эй…

— У меня имеются кое-какие связи, сержант. Вам это не приходило в голову? Я могу кое-кому напомнить о давних услугах. В этом городе есть люди, которые знают и любят Рэйни. Они в нее верят. Они прочешут лес, перепашут грязь…

— Послушайте, я пока еще не собираюсь отступать!

— Вы уже делаете выводы!

— Как беспристрастный наблюдатель…

— Вы не знали мою жену!

— Вот именно.

Кинкейд с трудом переводил дыхание, Куинси тоже. Оба долго смотрели друг на друга и ждали, кто первым отступит.

Потом у Куинси зазвонил телефон. Он взглянул на экран и предостерегающе поднял руку:

— Это… Ш-ш-ш… Это Рэйни.

Вторник, 08.04

— Алло?

Тишина. Гудение. И щелчок, как будто связь прервалась.

— Алло? — повторил Куинси, уже настойчивее. Рука, сжимавшая трубку, побелела. Позвонивший отключился, Куинси выругался, борясь с соблазном швырнуть телефон через всю комнату, и тут он снова зазвонил. Куинси поднес его к уху прежде, чем мелодия успела дозвучать до конца.