Аврора Джонсон умерла. Каким образом Рэйни — пьющая, лживая, поглощенная саморазрушением — может что-то изменить? В хорошие дни, когда в ее сознании рассеивался туман, когда руки меньше тряслись и мысли немного прояснялись, она понимала, что делает что-то не то. В один из таких дней, когда Куинси, закрывшись в кабинете, писал мемуары, Рэйни позвонила врачу и попросила о встрече.

К своему удивлению, две недели спустя она все-таки пришла на прием, хотя и ухитрилась выспаться накануне и даже съела на завтрак яичницу — так что худшее, возможно, было уже позади и Рэйни начала исцеляться. Такие вещи проходят, ведь правда? Прежде она была сильной — и теперь соберется с духом. В конце концов, она же Рэйни. Ничто ее не сломит.

Она отправилась к врачу — добродушному пожилому человеку, словно сошедшему с экрана телевизора. Он сказал, что у нее нервное расстройство, и выписал рецепт. Рэйни носила рецепт в сумочке две недели, прежде чем купила лекарство. А потом отправилась в туалет и по каким-то необъяснимым причинам пересыпала все таблетки, кроме одной, в пузырек из-под витаминов. На оставшуюся таблетку она смотрела очень долго.

Рэйни, наверное, следовало рассказать врачу о том, сколько пива она выпивает в день. Злоупотребление алкоголем меняло всю картину.

Она приняла таблетку, надеясь безмятежно заснуть. Но когда Рэйни вскочила в три часа ночи, в ее ушах по-прежнему звучал немой крик Авроры Джонсон. Она пошла в душ, так что Куинси не видел, как его жена плакала от разочарования.

Она стала принимать больше таблеток. Стала пить больше пива. Рэйни позволяла своему внутреннему мраку сгущаться, сама тянулась ему навстречу, уступала и подчинялась…

Это продолжалось, пока лучший друг не арестовал ее за вождение в нетрезвом виде. Пока муж не начал настойчиво спрашивать, все ли у нее в порядке. Пока ее маленький подопечный не понял, что Рэйни ему лжет, и не убежал от нее в лес.

Удивительно, сколько вреда может человек причинить самому себе. Сколько можно лгать самой себе. Сколько нанести ран? Как посмела ты получить все, что хотела, — любящего мужа, хорошую работу, уютный дом — и подумать, что этого недостаточно?

Рэйни занималась самоистязанием. А потом все это отступило на задний план, и она стала просто наблюдать за собственным падением.

Это длилось до тех пор, пока она не оказалась в подвале — связанная, с кляпом во рту, с отрезанными волосами, — а у ее ног без сознания лежал семилетний ребенок. Ее внутренний демон должен был бы торжествующе взреветь: «Смотри, мир действительно ужасен, и ты ничего не можешь сделать!»

Но вместо этого, впервые за несколько месяцев, она оставалась спокойной и невозмутимой.

Да, ее тошнило. Голова болела. В левой ноге ощущалось какое-то странное покалывание. Но в общем Рэйни была собранной и решительной. Где-то в темноте, у нее над головой, находился этот человек. Он похитил ее, ударил Дуги.

И Рэйни собиралась с ним за это рассчитаться.

Сидя во мраке, она улыбнулась. Она снова стала прежней Рэйни. И наконец с сожалением поняла, что Куинси был всего лишь тем, кого она любила. Видимо, куда сильнее Рэйни нуждалась в человеке, которого можно было ненавидеть.

Вторник, 22.15

— Не трогай меня!

Голос Дуги вывел Рэйни из задумчивости. Она была готова поклясться, что не заснула. Разве что на секунду.

— Ты извращенец, я всем расскажу!

Рэйни выпрямилась. Острая, резкая боль пронзила ее левое бедро, как электрический шок. Она вздрогнула, выпустила мальчика и попыталась вытянуть ноги.

— Как ты себя чувствуешь? Голова болит? — спросила она.

— Где мы? Ничего не вижу. Мне не нравится эта игра.

— Это не игра, Дуги. Кто-то меня похитил. И тот же самый человек похитил тебя.

— Ты врешь, — сердито отозвался Дуги. — Врешь, врешь, врешь! Я все скажу мисс Бойд. Ты пьяница. Я хочу домой!

— Да, Дуги. Я тоже хочу.

Когда вернулось сознание, вернулся и холод. Рэйни инстинктивно потянулась, пытаясь растереть предплечья, и вспомнила, что у нее связаны руки. Жаль, что она ничего не видит. Жаль, что не чувствует пальцев. Ей пришло в голову, что голос Дуги звучит внятно — значит, ему не заткнули рот. Она все еще смела надеяться на лучшее.

— Дуги, у меня на глазах повязка. А у тебя?

— Тоже, — угрюмо отвечал тот.

— А твои руки и ноги? Ты связан?

— Д-да. — Дуги икнул. Он начал понимать, где находится, и вместе с этим пониманием к нему пришел страх.

Рэйни заставила себя говорить спокойно.

— Дуги, ты видел человека, который схватил тебя? Ты знаешь, кто это сделал?

Мальчик помолчал.

— Я видел яркий свет, — наконец сказал он.

— Я тоже. Мне кажется, сначала он использует что-то вроде ослепляющей вспышки, а потом применяет хлороформ. Ты можешь почувствовать себя нехорошо. Если тебя стошнит — ничего страшного. Просто скажи мне, и я помогу тебе спуститься с лестницы.

— Я тебя не люблю, — ответил Дуги.

Рэйни больше не утруждала себя ответами; Дуги твердил это неделю за неделей, с тех самых пор, как она в среду вечером, вместо того чтобы встретиться с ним, поехала в бар. На то, чтобы завоевать доверие мальчика, у нее ушли месяцы. Лишилась же достигнутого она меньше чем за четыре часа. «Вот твоя настоящая жизнь, — не в первый раз подумала Рэйни, — а вот твоя жизнь, когда ты пьяна».

— Дуги, — осторожно сказала она, — я сейчас дотянусь до тебя и попробую развязать тебе руки. Я ничего не вижу, так что не шевелись, пока я не закончу.

Мальчик не ответил, но и не отстранился. Прогресс. Рэйни нагнулась к нему и почувствовала, что он весь трясется и пытается унять дрожь. Мокрый свитер лишал его последних остатков драгоценного тепла. Рэйни поклялась, что если выберется из этого подвала, то никогда больше не выйдет под дождь.

Она наконец коснулась пальцами его связанных рук. Ощупала запястья, затем тихонько выругалась. Похититель использовал нейлоновые шнуры. От них можно было избавиться, только разрезав их чем-нибудь острым, например ножницами. Сукин сын.

— Я не смогу, — сказала она. — Прости, Дуги. Нам нужен какой-нибудь инструмент.

Дуги фыркнул.

— Давай я попробую снять повязку с глаз. Может быть, у меня получится.

Дуги повернулся к ней, и Рэйни нащупала узел. Повязка оказалась куда более многообещающей — всего лишь полоска хлопчатобумажной ткани. Узел тем не менее был тугой, а пальцы у Рэйни онемели. Она пробовала снова и снова, время от времени дергая Дуги за волосы и заставляя его взвизгивать.

С узлом она так и не справилась. Но от ее непрерывных попыток ткань растянулась. Дуги удивил их обоих, когда внезапно стащил повязку.

— Темно! — удивленно произнес он.

— Я думаю, мы в подвале. Ты видишь окна?

Мальчик помолчал.

— Вверху, — наконец сказал он. — Два. Слишком высоко для меня.

Рэйни, кажется, поняла, что он имеет в виду. Два проема — возможно, над поверхностью земли. По крайней мере они пропускали дневной свет. Все-таки это лучше, чем непроницаемый мрак.

— Дуги, ты смог бы снять с меня повязку?

Мальчик не ответил. Он сожалеет? Злится? Вспоминает все те случаи, когда Рэйни его обманывала? Она не могла обратить время вспять. Уж это-то она знала наверняка.

Наконец Рэйни почувствовала прикосновение его пальцев. Они двигались по руке к шее — а потом мальчик замер.

— Где твои волосы?

Рэйни не хотела пугать ребенка — но в то же время ей был нужен союзник, а значит, Дуги должен был возненавидеть похитителя сильнее, чем ее.

И она честно ответила:

— Он их отрезал. Отрезал ножом.

Мальчик помедлил. Может быть, он переваривал ту информацию, которую ему дало осязание. Ее кожа, вся была покрыта порезами, которые все еще кровоточили. Опухоль на локте, где явно что-то сдвинулось с места, казалась горячей на ощупь.

— Стяни повязку, Дуги, — негромко приказала она. — Давай сначала вернем мне зрение, а потом попробуем освободить ноги.