— Вставай, раб Божий Константин. — Рука у отца Василия оказалась очень твердая и сильная. — Вот и справились, с Божией помощью, — просто сказал он.

— Что это был за шар? — спросил папа.

— Шар-то? Бес. Десять лет сидел внутри этого несчастного и мучил его. И вот предстательством святителя Василия Великого изгнали его вон. Сей раб Божий тоже ведь Василий, общий у нас покровитель небесный.

— А почему бес в зеркале на черта похож, а тут — шар?

— Ах, Константин, это адское отродье, — отец Василий перекрестился, — любую личину принимать может. Даже в образе Христа явиться может, прости меня, Господи. Только в образе Богородицы не может. Сыном Ее, Спасителем нашим, отнята у него такая возможность.

— А может быть, все это бред, сон? А может, все это почудилось, а?

Отец Василий обнял папу за плечи и сказал проникновенно:

— Нет, дорогой, все виденное тобою — явь. Ах, как бы я хотел, чтобы Дух Святой из моих уст для тебя говорил, а не словеса мои невесомые. Но не по мне мера. Доверяй сердцу и совести больше, чем глазам и ушам, а уж если глаза и уши подтверждают голос сердца и совести, куда ж от этого спрятаться, а, Константин? — рассмеялся отец Василий. Но папе не улыбалось и не смеялось. Он почесал голову.

— Так что ж, во мне тоже бес сидит?

— Почему? Бес в зеркале, я думаю, это образ души твоей черной, без Бога неприкаянной и сиротливой. Сиротка-то она по своей воле; ох и легкая такая сиротка добыча для лукавого! — Отец Василий опять перекрестился. — Давай поднимать человека.

Исцеленный Василий открыл глаза. Ах, какие замечательные были теперь у него глаза! Выпученность пропала, ясность и спокойствие выражали они. Папа и отец Василий подняли его. Стоять он не мог, и они посадили его на стул. Тот улыбнулся и сказал шепотом:

— Спаси вас Господи. Все?

— Все, — отвечал ему отец Василий. — Слава Богу и угоднику Его Святителю Василию, все.

Взгляд исцеленного остановился на кляксе на окне:

— Это он?

— Да, блюди теперь себя, молись, в храм ходи, причащайся чаще.

Исцеленный Василий перекрестился. Видно было, как силы наполняли его. Вот он уже встал.

Радость же старушки, что привела его, не поддавалась описанию. Она висла на отце Василии, целовала его одеяние, плакала, падала перед ним на колени и пыталась целовать ему ноги. Наконец, отец Василий приструнил ее, и она, взяв под руку исцеленного Василия, ушла. Матушка же отца сотворила крестное знамение и начала очищать окно.

— Все, раб Божий Константин, — сказал отец Василий, радостно улыбнулся и расставил широко руки. — Обедать будешь с нами.

— Нет, отец, — сказал папа, — я домой пойду, я что-то не в себе.

— Понимаю, не держу. Иди себе с Богом. Бог даст, свидимся еще, и не раз. Огромное тебе спасибо.

— Да что там, — буркнул папа, — руками держать — нехитрое дело... М-да-а, дела... До свидания.

— С праздником, дорогой. Ангела Хранителя тебе в дорогу.

Домой папа шел, шатаясь, точно пьяный. Он смотрел на солнце, на людей, на деревья, нюхал весенний воздух и видел перед собой летящего в потолок вялого, а в носу стоял запах тухлых яиц. Папа боднул воздух головой, отгоняя наваждение. Остановился и закурил. «Ну и денек! Благовещение!» Он поправил на себе галстук, и сразу вспомнилась боль на шее там, дома у зеркала, когда отец Василий крикнул: «Сгинь, проклятый!» Папа сел на грязную скамейку, откинулся на ее спинку и прикрыл глаза. «Посижу полчасика», — решил он.

А в доме у него творилось следующее: хлынул поток жаждущих постоять у зеркала, на беса своего посмотреть. Во-первых, та бабуся, постоянно крестящаяся (а точнее, рукой вертящая), возвестила всем, кого нашла, про «бесову квартиру» и обозвала населяющих ее охальниками, что только усилило интерес. Во-вторых, Васина ватага разнесла новость по всем дворам среди ребят, а ребята — родителям, а те — знакомым.

Первыми начали паломничество бабуськи и дети. Охание, гвалт, всхлипывания и веселье царили около зеркала в бабушкиной комнате. Едва до драки не дошло меж двух бабусь, из коих одна походила на бабу-ягу, а другая на змея-горыныча.

— Слава Тебе, Господи, она страшней, — сказала та, что была как змей-горыныч. Бабе-яге же это не понравилось, особенно упоминание всуе Бога, и она пихнула змея-горыныча весьма сильно. Хорошо, мама вовремя подошла, выдворила обеих. Приходили нетрезвые мужики от пивного ларька, дикими глазами таращились на свои свиные зеленые головы с рогами и шерстью, одни при этом хохотали, другие трезвели, но из этих никто не ужасался. Была пожилая учительница, еще маму в школе истории учившая. Она пришла важная, с орденом и снисходительно сказала:

— Сейчас разберемся.

Когда же она встала к зеркалу, мама впервые за день рассмеялась. И хоть нехорошо над чужим бесом смеяться, когда твой недалече, не могла она удержаться. Башка в зеркале резко расширялась вверху — точно горшок огромный перевернутый торчал на шее учительницы. Да еще то удлинялся, то укорачивался. Косые нестрашные глазищи размером с тарелку хлопали веками- веерами, носище морщился и крутил дырами-ноздрями, маленький же ротик кривлялся и чмокал. Учительница не испугалась, а, ошарашенно раскрыв рот и глаза, очень удивлялась и вскоре спросила:

— Это что же такое, Маша?

— Это вы, тетя, — высунулась Катя из- за мамы.

— Как — я?! — возмутилась учительница.

— Да уж вы, и никто другой. — Мама пожала плечами и встала рядом. Учительница вскрикнула:

— Ай да красавица!

Катя не стерпела и встала рядом с мамой.

— Это Тело Христово оберегает нас от беса, — сказала она.

— Что? — спросила учительница. Так спросила, будто Катя у доски сказала глупость и сейчас она ей «двойку» поставит.

И вдруг над этими тремя головами возникла четвертая. Ахнули все четыре головы, а три — мамина, Катина и учительницы — обернулись назад: сзади стоял Васин дедушка и недоуменно вглядывался в свое страшенное отражение. Васин дедушка занимал какой-то очень высокий пост. Родители Васи ему пожаловались, и он явился сам — удостовериться. Насмотревшись, он сказал маме:

— А зеркало-то вам надо сдать куда следует.

— Это куда это «куда следует»? — отозвалась Катя и добавила: — А как вы к нам вошли?

— Дверь незаперта, — важно ответил Васин дедушка, — а сдать туда, где с этим разберутся, откуда такая штучка, — он ткнул рукой в зеркало.

— Совершенно с вами согласна, — засуетилась учительница. От ее важности и следа не осталось. — Это ж прямо поповщина, идеологическая диверсия получается.

— А ну-ка, уходите оба! — скомандовала мама.

— Не ожидала от тебя, Маша, — причитала учительница, уходя. Она возмущалась не грубым «уходите», а существованием зеркала. И как это оно смело существовать и людям чертом тыкать?!

— Мы-то уйдем, другие придут, — загадочно сказал Васин дедушка.

— Пусть приходят, — ответила ему Катя, — наше зеркало всем правду скажет.

— Вот-вот, мы еще посмотрим, что это за правда, — говорил дедушка Васин, почти подталкиваемый мамой к двери.

— А правда везде одна — Божья правда.

Старая учительница всем телом обернулась к Кате, а Васин дедушка недобро смерил Катю и маму глазами и усмехнулся.

— Какая правда?! — шипящим полушепотом спросила учительница.

— Божья, — ответила Катя. Она даже испугалась немного.

— Нет такой правды, — назидательно отчеканила учительница.

— Как же нет? — удивилась Катя.— Вы ж ее только что в зеркале видели.

— Разберемся, разберемся — и с зеркалом, и с вами, — сказал Васин дедушка и вышел, увлекая за собой старую учительницу.

— Почему они так, мама, а?

Мама вздохнула и вдруг улыбнулась:

— Бог шельму метит.

— Так бабушка говорила. А ты вчера тоже шельмой была?

— Да, — мама рассмеялась и долго не могла успокоиться.

В это время вернулся папа.

— Смеетесь? — спросил он просто так.

— Ну? — в один голос воскликнули мама и Катя. — Что?

— Слушайте, девоньки, у меня к вам просьба, давайте без вопросов, а? Дайте прийти в себя.