В тот вечер мне не хотелось сидеть дома или готовить себе самому. Я тщательно закрыл окна, накинул цепочку на дверь черного входа и положил сломанную спичку над верхней дверью. Если кто-то попытается войти в дом, я узнаю.

Я поехал в Портленд, оставил машину на пересечении Коттон— и Форест-стрит в Старом порту, прошелся до «Саппоро» на Коммерческой улице, послушал звуки моря, съел отличное терияки, с удовольствием, не спеша выпил зеленого чаю и попытался привести свои мысли в порядок. Причины, по которым надо было ехать в Бостон, множились на глазах: Рейчел, Эли Уинн, теперь еще и Аль Зет. Но мне так и не удалось достать Картера Парагона, я по-прежнему беспокоился о Марси Бекер и нещадно потел в куртке из-за того, что не мог снять ее, не привлекая внимания к пистолету.

Расплатившись, я вышел из ресторана. Старый порт бурлил, оживленные толпы собрались на углу Форест— и Юнион-стрит. Я немного побродил среди праздношатающейся публики, не желая оставаться в одиночестве и возвращаться домой в Скарборо. Прошел мимо кафе, бросил взгляд на тротуар Мултон-стрит.

В тени стояла женщина в неярком летнем платье в розовый цветочек. Она стояла спиной ко мне, ее длинные светлые волосы были перехвачены небесно-голубой лентой. Движение и суета вокруг меня замерли, все застыло. Единственным звуком, который я слышал, было мое дыхание, единственное движение, которое различал, — в той стороне.

Рядом с женщиной стоял мальчик, и она бережно держала его за правую ручку. На нем были та же клетчатая рубашка и короткие штанишки, что и в первый раз, когда я впервые увидел их на Иксчейндж-стрит. Пока я наблюдал за ними, женщина склонилась к мальчику и что-то прошептала ему. Малыш кивнул, и его голова повернулась в мою сторону. Женщина выпрямилась, отпустила его руку и стала удаляться от нас. На углу она свернула направо. Когда она исчезла из вида, мир вокруг меня словно перевел дыхание, снова ожил. Я помчался по Мултон-стрит мимо тени мальчика. Когда я был на углу, женщина как раз переходила Дана-стрит, бесшумно двигаясь в свете уличной иллюминации.

— Сьюзен!

Я услышал себя, и на мгновение мне показалось, что она замедлила шаг, как будто услышала меня. А затем перешла в тень и пропала.

Теперь мальчик сидел на углу Мултон-стрит, уставившись на булыжники под ногами. Когда я приблизился к нему, он посмотрел на меня. Его левый глаз с любопытством уставился на меня из-за стекла в черной оправе, темная лента, неуклюже намотанная на правое стекло, прикрывала правый глаз. Мальчику было не больше восьми лет, темно-русые волосы расчесаны на пробор, челка свободно свисала на лоб. В некоторых местах его штанишки заскорузли от грязи, рубашка тоже была испачкана. Большая ее часть была скрыта куском дерева восемнадцать на пять дюймов, в дюйм толщиной, — она свисала на веревке с его шеи. Что-то было нацарапано на ней кривыми, неразборчивыми детскими каракулями, скорее всего гвоздем, но царапины местами были забиты грязью и практически не различимы в темноте.

Я присел перед ним на корточки:

— Привет.

Он не смутился. Мальчуган не выглядел голодным или испуганным. Он просто сидел.

— Привет.

— Как тебя зовут?

— Джеймс.

— Ты потерялся?

Он отрицательно покачал головой.

— А тогда что ты здесь делаешь?

— Жду, — просто сказал он.

— Чего ждешь?

Он не ответил. У меня было чувство, будто бы я должен знать ответ и малыш слегка удивлен моим неведением.

— А что это за женщина с тобой была?

— Дама лета.

— А у нее есть имя?

Он немного помолчал, прежде чем ответить. Когда он заговорил, у меня перехватило дыхание, голова закружилась, и я испугался.

— Она сказала, что ты знаешь, как ее зовут.

И снова у него был обескураженный вид, даже несколько обиженный.

Я прикрыл на минуту глаза, качнулся и почувствовал, что его рука удерживает мое запястье. Она была ледяная. Когда я открыл глаза, он прислонился ко мне. К его зубам прилипла грязь.

— Что с твоим глазом, Джеймс?

— Я не помню.

Я наклонился к нему. Он расцепил пальцы на моем запястье. Я стряхнул комки земли и мусор, приставший к доске. На ней проступила надпись:

Джеймс Джессоп

ГРЕШНИК

— Кто заставил тебя это носить?

Из его левого глаза показалась слезинка, потом другая.

— Я был плохой, — прошептал он. — Мы все были плохие.

Но слеза текла только из одного глаза, и влажная полоска от нее появилась только на левой грязной щечке. Мои руки тряслись, когда я потянулся к его очкам. Я осторожно взялся за дужки и снял их. Он не пытался остановить меня. Единственный глаз смотрел на меня с полным доверием.

Когда я снял его очки, на месте правого глаза обнаружилась дыра, обожженные края оборванной плоти сморщились, высохли, как будто рана была очень старая и уже давно не кровоточит и не болит.

— Я ждал тебя, — произнес Джеймс. — Мы все тебя ждем.

Я встал и отшатнулся. Очки упали на землю, когда я повернулся: они все смотрели на меня — мужчины и женщины, маленькие дети, мальчики и девочки. У всех на шее болтались деревянные таблички. Их была дюжина, а, может, и больше. Они стояли в тени на Уорф-стрит и при входе на Коммерческую улицу. На них была простая одежда, такая одежда хороша для работы с землей: штаны не порвутся от первого неосторожного шага, ботинки не промокнут в дождь и не расползутся от ходьбы по камням.

Кэтрин Корниш, грешница.

Вырна Келлог, грешница.

Фрэнк Джессоп, грешник.

Билли Пирсон, грешник.

Остальные стояли поодаль, их имена на досках было трудно прочитать. У некоторых из них были жуткие раны на голове. Череп Вырны Келлог был раскроен пополам, рана доходила почти до носа.

у Билли Пирсона пуля прошла насквозь. Скальп Кэтрин Корниш был содран с затылка и свисал, обнажая левое ухо. Они стояли и смотрели на меня, и, казалось, воздух вокруг них трещит от потаенной энергии.

Я глотнул, но горло пересохло до такой степени, что попытка вызвала боль.

— Кто вы? — спросил я. И, хотя они стали исчезать, не ответив, я уже знал.

Я отпрянул, почувствовал спиной холодную кирпичную стену и увидел высокие деревья и мужчин, пробирающихся через месиво из грязи и человеческих костей. Вода плескалась о дамбу из мешков с песком, выли звери. И я стоял, дрожа всем телом, закрыв глаза, и услышал, как мой голос произносит молитву:

Господь Всемогущий,

Молю Тебя, не дай этому начаться снова...

Я доехал до Бостона за пару часов, но еще час провел в жутких «пробках». У Бостона есть прозвище Большие Раскопки из-за непрекращающихся уличных работ. Рядом с огромными ямами были расставлены таблички с обещающими надписями: «Оно того будет стоить».

Утром, прежде чем уехать, я позвонил Кертису Пелтье. Накануне вечером он ужинал с друзьями в ресторане, и, когда вернулся, около дома была полиция.

— Кто-то пытался проникнуть в дом через заднюю дверь, — пояснил он. — Соседские дети услышали шум и вызвали полицию. Наверное, чертовы наркоманы из парка Кеннеди на Ривертон.

Я думал по-другому, рассказал о пропавших записях.

— Полагаете, там было что-то важное?

— Возможно, — ответил я, хотя не мог представить, что бы это могло быть.

Я предполагал, что, кто бы ни был тот, кто их взял — мистер Падд или кто-то пока неизвестный, — этот человек хотел создать как можно больше проблем для следствия.

Я посоветовал Кертису быть поосторожней, и он заверил меня, что будет внимательнее.

Почти в полдень я оказался на Икзитер-стрит, совсем рядом с Комонуэлс-авеню, и припарковал машину у дома Рейчел. Она снимала квартиру в четырехэтажном здании прямо напротив дома, где жил когда-то Генри Ли Хиггинсон, основатель бостонского симфонического оркестра.

На Коммонуэлс часто можно было увидеть горожан во время утренней или вечерней пробежки, или жителей, выгуливающих собак, или просто сидящих на лавочках и вдыхающих загазованный городской воздух обывателей. Поблизости кормились воробьи и голуби, не брезговавшие возможностью традиционным способом проявить свое отношение к статуе мореплавателя и историка Сэмюэля Моррисона, который сидел на постаменте со слегка встревоженным видом человека, позабывшего, где он припарковал машину.