Наш мир похож на пчелиный улей с сотами. Он прячет в себе пустоту.

Истина природы, полагал Демокрит, лежит в глубоких пещерах мироздания. Стабильность того, что мы видим и чувствуем у себя под ногами, — это всего лишь иллюзия, потому что жизнь сама по себе не то, что кажется на первый взгляд. В глубинах бытия расщелины и тупики с затхлым воздухом, который никогда не вырвется на поверхность. Темные холодные реки, не обозначенные ни на одной карте, текут среди вековых наростов куда-то еще глубже. Это место представляет собой лабиринт из бесконечных пещер, каменистых водопадов, кристаллических образований и промерзших колонн, где история становится будущим, а былое — настоящим. Ведь в абсолютной темноте время не имеет никакого значения.

Настоящее грубо наслаивается на прошлое, при этом не всегда в полной мере следуя устоявшимся связям между событиями. То, что падает вниз и умирает, разлагается, создавая новые пласты и тем самым выстраивая еще одну тонкую границу, скрывающую то, что находится под ней. Новые миры основываются на останках старых. День за днем, год за годом, век за веком пласты продолжают накапливаться, преумножая несовершенство. Прошлое никогда не отмирает окончательно. Оно всегда находится где-то там, под поверхностью, и мы все периодически о него спотыкаемся, когда предаемся воспоминаниям. Перед нашим мысленным взором проплывают бывшие возлюбленные, потерянные дети, покойные родители, моменты, когда нам, пусть ненадолго, удавалось уловить ускользающую красоту мира. Мы всегда держим эти воспоминания под рукой, чтобы суметь легко найти их, когда нам это необходимо.

Но иногда нам не приходится выбирать: фрагменты настоящего отходят на второй план, и тогда прошлое становится уязвимым. После этого мы уже не можем воспринимать мир по-старому. В свете новых открытий нам приходится производить переоценку того, во что мы раньше верили. Истина обнаруживается тогда, когда мы делаем неверный шаг и чувствуем, как нечто у нас под ногами отзывается неправильно. Это прошлое вырывается наружу потоком раскаленной лавы, и на пути ее следования жизни превращаются в пепел.

Мир похож на пчелиный улей с сотами. Наши действия отдаются эхом в его глубинах.

Здесь, внизу, течет темная жизнь: микроорганизмы, черпающие энергию из гумуса, более древние, чем первые растительные клетки, принесшие в мир цвет. Каждая лужица полна ими, каждая шахта, каждый ледник. Они существуют и погибают неувиденными.

Но есть и другие живые организмы — существа, которым знаком только голод, которые способны лишь охотиться и убивать. Они непрерывно движутся своими потаенными тропами, щелкая челюстями в кромешной ночи. Они выбираются на поверхность, только если их вынуждают, и тогда все живое разбегается у них на пути.

Теперь они пришли за доктором Бэк.

Шестидесятилетняя Элисон Бэк занималась абортами с 1974 года, начав практиковать искусственное прерывание беременности сразу после дела «Ро против Уэйд». Еще в молодости она присоединилась к движению «Желанные дети», возникшему после эпидемии краснухи в начале шестидесятых, когда тысячи американок рожали младенцев с серьезными патологиями. Позже доктор Бэк открыто состояла в организации «Сегодня» и Национальной ассоциации за аннулирование Закона об абортах, вместе со своими единомышленниками добившись его отмены. Это позволило ей открыть собственную клинику в Миннеаполисе. С тех пор Элисон неоднократно бросала вызов организации «За спасение нерожденных» Джозефа Шилдера, его адвокатам и мафиозным структурам, стоящим за ним; решительно противостояла с Рэндалу Тьери, когда участники движения «Спасем от абортов» пытались блокировать ее клинику в 1989. Она боролась с поправкой Хайда, согласно которой сокращалось финансирование медицинских услуг по разделу «аборты», и плакала, когда ярый противник абортов Эверет Куп стал главным хирургом США. Трижды активисты из числа противников абортов проносили масляную кислоту в клинику, так что приходилось приостанавливать работу на несколько дней — пока ядовитые пары не выветрятся. Шины ее автомобиля прокалывали столько раз, что она сбилась со счета, и только специальное стекло в окне клиники задержало самодельное поджигающее устройство, сделанное из огнетушителя, и спасло все здание от пожара.

Но в последние годы напряжение, связанное с ее профессией, стало сказываться: Элисон как-то резко сдала и постарела. На протяжении почти тридцати лет ее окружало крайне мало мужчин, с которыми ей было приятно находиться рядом. Дэвид был лучшим из них, и она вышла за него, и любила его, но Дэвида уже не было. Элисон была с ним до последнего и до сих пор хранила рубашку, снятую с его остывшего тела; пятна крови расплывались на ней, как тени темных облаков. Другие мужчины находили множество поводов, чтобы расстаться с этой незаурядной женщиной, но главной причиной оставался страх: Элисон Бэк преследовали несчастья. Каждый день она просыпалась с сознанием того, что существуют люди, которые предпочли бы видеть ее скорее мертвой, нежели продолжающей свою работу. Немногие хотели быть рядом с такой женщиной.

Она знала статистику наизусть. За последний год было зарегистрировано двадцать семь фактов жестокого насилия против американских клиник, занимающихся абортами; двое докторов погибли. Семь специалистов и ассистентов были убиты в предыдущие пять лет, и многие другие были ранены при террористических актах. Элисон знала обо всем этом так хорошо, потому что более двадцати лет документировала случаи насилия, устанавливала связи между этими инцидентами. Это было единственной возможностью отвлечься после потери Дэвида. Исследование стало серьезным аргументом, когда группа врачей, занимающихся абортами, обратилась к закону о вымогательстве, связывая повсеместное закрытие клиник с заговором, охватывающим всю страну. Это была победа, которая далась тяжело.

Но постепенно другой, менее четкий рисунок всплывал в памяти: отголоски имен, одиноким эхом блуждающие в коридорах времени, неясные образы тех, кто пал жертвой насилия. Совпадения можно было установить едва ли в десятке случаев, но, тем не менее, они были очевидными. Она была уверена в этом, и другие ее поддерживали. Все вместе они ближе и ближе подходили к истине.

Но порой нет ничего опаснее поисков истины.

В доме у Элисон Бэк была установлена сигнализация, напрямую связанная с частной охранной фирмой, а двое вооруженных охранников всегда дежурили в клинике. В платяном шкафу ее спальни хранился пуленепробиваемый жилет, который она, несмотря на все неудобства, надевала, когда ехала в клинику. Точно такой жилет висел и у нее в кабинете. Красный «порше» был ее единственной отдушиной: Элисон коллекционировала талоны за превышение скорости, как другие коллекционируют марки.

Консерватор в одежде, она обычно носила расстегнутый жакет до середины бедра и брюки либо с коричневым, либо с черным поясом, в зависимости от цвета ее костюма. На поясе висела кобура с пятизарядным револьвером, рассчитанным на патроны калибра 40 мм (одно время она ходила с шестизарядным, но иногда он застревал в складках одежды). Укороченная рукоятка этого грозного оружия идеально ложилась в ее маленькую руку: Элисон была хрупкой женщиной ростом чуть выше 160 сантиметров. Но на стрельбище она могла поразить мишень, находящуюся на расстоянии десяти метров, пять раз в течение менее чем десяти секунд.

В ее дамской сумочке лежали газовый баллончик и электрошок, способный пропустить через человека разряд напряжением до 20 000 вольт. Хотя ей не доводилось в ярости стрелять из пистолета, баллончиком однажды пришлось воспользоваться. Это случилось, когда какой-то противник абортов попытался проникнуть в ее дом. Позже она вспоминала с некоторым стыдом, что чувствовала себя чертовски хорошо, когда опрыскивала его из баллончика. Доктор Бэк выбрала свой жизненный путь сама, но страх и гнев, ненависть и враждебность тех, кто презирал ее и ненавидел, оставили отпечаток в ее душе, который она пыталась скрыть. В тот ноябрьский вечер, когда Элисон держала в руках баллончик, а низкорослый бородатый мужчина корчился от рези в глазах у нее в гостиной, все ее внутреннее напряжение вышло наружу. Стоило только нажать на кнопку распылителя.