— Собака оставляет на ковре грязь. Тебе действительно необходимо навязывать нам общество этого невоспитанного существа?

 — Да, мама, абсолютно необходимо. Альберт должен привыкнуть к новой обстановке.

 — А вот я ни за что не смогу к нему привыкнуть, — сердито возразила леди Фелан. — Понятно, что во время войны собака тебе помогала. Но сейчас в ней нет ни малейшей надобности.

 — Сахар? Молоко? — предложила Одри и перевела со свекрови на деверя серьезный, без тени улыбки взгляд.

 — Только сахар. — Кристофер наблюдал, как изящно она управляется с крошечными щипчиками и кладет в чашку несколько мелко наколотых кусочков. Он принял чай и попытался сосредоточиться на горячем душистом напитке. Ничего не получилось: снова напал предосудительный, неприличный гнев. Частые приступы несоразмерной, необузданной злости грозили стать еще одной серьезной проблемой.

Когда наконец удалось успокоиться настолько, что мысли вновь обрели власть над словами, он заговорил:

 — Альберт не просто помогал. Когда приходилось неделями сидеть в грязном окопе, он оставался дежурить, а мне позволял поспать, не опасаясь внезапного нападения. Он носил записки вдоль линии укреплений, чтобы не случалось ошибок в выполнении приказов, подавал сигнал тревоги задолго до того, как наши глаза и уши успевали заметить опасность. — Кристофер замолчал и посмотрел в напряженное, недовольное лицо матери. — Я в прямом смысле в долгу перед ним: обязан жизнью. К тому же, каким бы невоспитанным и грубым ни казался мой верный друг, я его люблю. — Он благодарно взглянул на Альберта, и пес радостно застучал хвостом по полу.

Одри смотрела с сомнением, а леди Фелан не скрывала недовольства.

Кристофер молча допил чай. Больно было видеть, насколько изменились близкие — похудели, побледнели. Волосы матери из темных стали белыми. Долгая болезнь Джона измучила обеих, а смерть и почти год глубокого траура окончательно сломили волю к жизни.

Не впервые пришла мысль о том, что традиции заставляют людей оставаться в одиночестве и замыкаться в себе в тяжелое время, когда общение и новые впечатления оказались бы не просто полезными, а поистине спасительными. Поставив полупустую чашку, леди Фелан попыталась подняться и выйти из-за стола, и сын немедленно вскочил, чтобы помочь.

 — Не могу пить чай, когда этот зверь на меня смотрит, — заявила она. — Так и кажется, что сейчас бросится и вцепится в горло.

 — Не бойтесь, мама, он привязан, — успокоила Одри.

 — Не важно. Это дикое создание, и я его ненавижу. — Подняв голову, с выражением глубочайшего презрения свекровь царственно покинула комнату.

Освободившись от необходимости соблюдать правила этикета, Одри поставила локоть на стол и положила подбородок на руку.

 — Твои дядя и тетя пригласили матушку погостить в Хартфордшире, и я уговариваю ее согласиться. Смена обстановки пойдет на пользу.

 — В доме невыносимо темно, — заметил Кристофер. — Почему закрыты ставни и задернуты шторы?

 — От света у нее болят глаза.

 — Что за нелепость! — Кристофер нахмурился. — Непременно надо ехать; она слишком долго сидит в этом склепе. И ты, кстати, тоже.

Одри вздохнула.

 — Уже почти год. Скоро можно будет отказаться от глубокого траура и перейти в полутраур.

 — И что же означает этот ваш полутраур? — уточнил Кристофер. Таинственные женские ритуалы оставались для него загадкой.

 — Он означает, что можно будет снять вуаль, — печально поведала Одри, — а еще вместо черных платьев разрешается носить серые и цвета лаванды. Допускаются даже украшения, только не блестящие. Можно посещать некоторые из светских раутов, хотя строжайше запрещено выказывать интерес к происходящим событиям.

Кристофер презрительно фыркнул.

 — И кто же придумывает все эти глупости?

 — Понятия не имею. Но, видит Бог, соблюдать правила надо неукоснительно, чтобы не вызвать общественного гнева. — Одри помолчала. — Впрочем, матушка отказывается от полутраура и собирается до конца своих дней оставаться в черном.

Кристофер кивнул. Сообщение нисколько его не удивило. После смерти старшего из сыновей преданность матери к нему лишь укрепилась.

 — Она смотрит на меня так, будто глубоко сожалеет, что умер не я, — заметил он.

Одри собралась возразить, однако передумала.

 — Трудно винить тебя в том, что вернулся с войны живым, — тихо произнесла она после долгой паузы. — Я искренне рада, что ты здесь, и верю, что в глубине души мама тоже рада. Но тяжелый год лишил ее душевного равновесия. Порой кажется, что слова вырываются помимо ее воли и сознания. Я надеюсь, жизнь вдали от Гемпшира пойдет ей на пользу. — Она пожала плечами. — Да и я тоже собираюсь уехать. Хочу навестить родственников в Лондоне, тем более что нам с тобой не пристало оставаться в доме без присмотра.

 — Если хочешь, через несколько дней поедем в Лондон вместе. Я как раз планирую встретиться с Пруденс Мерсер.

Одри нахмурилась.

 — О!

Кристофер взглянул вопросительно.

 — Кажется, твое мнение о молодой леди не изменилось.

 — Как раз изменилось, причем в худшую сторону. Замечание показалось несправедливым и обидным.

 — Почему?

 — За два последних года мисс Мерсер заслужила репутацию бесстыдной кокетки. Всем известно ее твердое намерение выйти замуж за богатого человека, желательно пэра королевства. Надеюсь, ты не питаешь иллюзий относительно ее поведения в твое отсутствие.

 — Во всяком случае, не жду, что все это время она носила власяницу.

 — И правильно: ничего подобного Пруденс не делала. Больше того, судя по всему, она даже не вспоминала о твоем существовании. — Одри помолчала, а потом с горечью добавила: — Впрочем, вскоре после кончины Джона, когда ты стал новым владельцем Ривертона, интерес к твоей персоне значительно оживился.

Сохраняя внешнюю невозмутимость, Кристофер глубоко задумался: все услышанное плохо сочеталось с образом, возникшим при чтении восхитительных писем. Должно быть, мисс Мерсер пала жертвой завистливых сплетниц; красота и очарование лишь подтверждали справедливость предположения.

Вступать в спор с невесткой не хотелось. Надеясь отвлечь внимание от опасной темы, Кристофер заговорил о недавнем впечатлении:

 — Сегодня во время прогулки встретил одну из твоих подруг.

 — Кого?

 — Мисс Хатауэй.

 — Беатрикс? — Одри заметно оживилась. — Надеюсь, ты вел себя вежливо?

 — Не особенно, — признался Кристофер.

 — И что же ты ей наговорил?

Кристофер пожал плечами.

 — Оскорбил ее ежика, — мрачно пробормотал он.

Известие вызвало открытую неприязнь.

 — О Господи! — Одри принялась с таким остервенением размешивать чай, что едва не разбила ложечкой тонкую фарфоровую чашку. — Подумать только! Когда-то ты славился умением говорить комплименты и очаровывать. Что же заставляет постоянно и незаслуженно обижать самую милую и приятную девушку во всей Англии?

 — Я не обижаю ее постоянно — только сегодня.

Одри презрительно скривилась.

 — До чего же удобно обладать короткой памятью! А вот весь Стоуни-Кросс прекрасно помнит, как однажды ты заявил, что ее место в конюшне.

 — Ни за что на свете не сказал бы подобного женщине, какой бы эксцентричной она ни казалась... и продолжает казаться.

 — Беатрикс услышала твои слова во время разговора с одним из приятелей на осеннем празднике в поместье Стоуни-Кросс.

 — И всем рассказала?

 — Нет. Но совершила ошибку и поделилась с Пруденс, а та разнесла сплетню по всей округе. Мисс Мерсер хлебом не корми — дай позлословить.

 — Да, бедняжка явно не пользуется твоей симпатией, — сделал вывод Кристофер. — Но если ты...

 — Изо всех сил я старалась ее полюбить. Надеялась, что если стереть несколько слоев искусственности и притворства, внутри окажется настоящая Пруденс. К сожалению, выяснилось, что внутри пустота. И вряд ли эта пустота когда-нибудь заполнится.

 — На твой взгляд, Беатрикс Хатауэй лучше?