Все изменилось спустя ровно неделю – из-под Ревеля привезли тяжело раненного Александра, ее единственного брата. Сразу три ранения, причем раздробленная шведской пулей ключица и зияющие плечевые кости – самое легкое из них. Когда телега с ним прибыла в Бирючи, Александр был совсем плох и никого не узнавал.

Разумеется, лечение доверили Светозаре. Мать-княгиня первую неделю тоже ни на минуту не отходила от изголовья сыновней постели. Маша там дневала и ночевала. По десять раз на дню захаживал туда и Андрей Тимофеевич. Словом, у ведьмы было предостаточно времени и возможностей, чтобы переговорить с князем тет-а-тет, чем она сполна и воспользовалась.

О чем конкретно они беседовали, навряд ли кто скажет. Не думаю, что Светозара действовала напрямую, поставив отказ мне непременным и обязательным условием излечения – для этого она слишком хитра. Скорее всего, ведьма окольными путями сумела внушить старику мысль о том, что эти раны далеко не последние, и единственная возможность избежать их в будущем – высокий пост у царского трона, а достичь его возможно только в случае женитьбы Иоанна на Маше.

Всякий раз после таких разговоров князь выходил из сыновней опочивальни чернее тучи. Вначале он перестал говорить Маше о предстоящей свадьбе, дальше больше, вообще запретил упоминать мое имя. Спустя время, когда состояние здоровья тяжелораненого стабилизировалось, князь засуетился, засобирался в путь-дорогу и, прихватив Машу, рванул в Новгород.

Остановится ему было где – в то время там на службе у архиепископа находились сразу два его двоюродных племянника, Василий и Андрей Михайловичи. Зазвать на трапезу государя особых трудов тоже не составило – братья занимали солидные посты, воеводствуя во «владычном стяге», как назывался составленный из людей вотчин архиепископа особенный полк, находившийся на иждивении владыки. К тому же Иоанн пока еще хорошо относился к льстивому и жадному архиепископу Леониду. До рокового часа владыки было пока далеко, и медведь, в чью шкуру потом зашьют новгородского архиепископа, отдав на растерзание собакам, еще привольно бродил по лесу. Так что царь согласился уважить несколько необычную просьбу владыки – отправиться вместе с ним потрапезничать у одного из братьев. Вот только встречала там государя с подносом не супруга Василия Михайловича, а… моя Маша.

Ну, князя Андрея Тимофеевича я понять могу. Когда в опасности жизнь единственного сына, можно пойти на многое, и не только на нарушение торжественного обещания, данного иноземцу, – не зря говорят, что утопающие хватаются даже за соломинку. А вот Светозара… Я же сразу прекрасно понял, для чего она затеяла всю эту сложную интермедию с поцелуйным обрядом. Понял и невольно восхитился ее упрямством и непоколебимой верой в свои глупые наговоры, присухи и прочее шаманство.

Хотя… чем черт не шутит, пока бог спит, тем более никто не знает, когда именно отдых у всевышнего. Нет, с этой сумасшедшей точно крыша поедет. Еще немного, и я сам, чего доброго, поверю в какую угодно ахинею. Хотелось бы только знать, как все это лихо в ней уживается и мирно сосуществует – лекарка-то она и впрямь от бога, а ведьма – от черта. Интересно получается, не правда ли?

Вот такая выходит комедь и трагедь в одном флаконе, а чего уж там напичкано больше, покажет лишь время. Словом, простил я своего тестя – пользуйся, старик, моей добротой. Как говорил Христос: «Ступай – и больше не греши». А от себя добавлю: «Лучше готовься к свадьбе». Я ему еще и деньжат отвалил. Щедро дал, целую сотню. Я и больше бы не пожалел, да себе впритык осталось.

Уезжал – все село собралось на проводы, особенно женская половина. Видать, женской ласки перепало не одному Истоме – досталось многим. Или даже наоборот – одному стрелецкому десятнику и не повезло, уж очень он был хмур, а накануне молил меня отложить отъезд хотя бы на денек. И так слезно об этом просил, что я, не выдержав, согласился. В дороге побыстрее ехать будем, вот и наверстаем.

Только не принесла ему эта задержка счастья. Его взгляд, устремленный на Светозару, так и остался просительно-тоскливым. Не добился он того, чего хотел. А голову ему девка вскружила – мама не горюй. До такой степени, что, когда я, желая его утешить, как-то заявил, что она ведьма, а потому хорошо, что у него ничего не вышло, он в ответ выпалил:

– Да я бы и сам ведьмаком стать согласился, лишь бы она рядом была!

Ну о чем тут говорить?! Приворожила она парня, как есть приворожила. Я, конечно, ни во что такое не верю, но, как говорится, факт налицо. Хотя если взять Машу, поневоле задумаешься об обратном – просто влюбился. И вообще, все женщины, если задуматься, немного ведьмы, но самое парадоксальное, что за это мы их и любим…

Я успел с запасом, прибыв к вечеру двадцать восьмого марта, и оказалось, что торопился зря – свадьбу перенесли на четвертое апреля. Глядя на мое счастливое лицо, Иоанн и сам невольно заулыбался, таким «заразным» оказался фрязин. А спустя еще пару часов я случайно увидел, как мимо моей ложницы прошел по коридорчику к выходу десятник Истома. Шел он явно со стороны государевой спальни.

«Не иначе как докладывал царю о результатах поездки», – подумалось мне, и точно. Буквально через десять минут ко мне заглянул постельничий Дмитрий Годунов, двоюродный брат Бориса, и известил о том, что его прислал за мной царь, который желает сыграть в шахматы. Это что-то вроде условного сигнала. На самом деле Иоанну просто захотелось со мной поговорить по душам, как раньше. Значит, результатами отчета Истомы Иоанн остался доволен.

Правда, той откровенности, что прежде, Иоанн в общении со мной уже не допускал, хотя я особо этого и не замечал. Я вообще тогда мало что замечал. Ладно хоть проигрывал, причем на этот раз совершенно не поддаваясь. То ладью прозеваю, то слона под бой подставлю, то вообще с ферзем расстанусь. Иоанн только головой покачивал, удивляясь моей безалаберности, а потом ударился в воспоминания.

«Помнится, когда-то я тоже был молодым, – мечтательно прошипел Каа, положив голову на грудь Маугли. – И тогда тоже была вес-с-сна-а».

Примерно так. Вообще-то у нас с царем не такая уж и большая разница в возрасте. И вообще, сорок три года далеко не старость. Ему бы пить поменьше да влюбиться, как мне, – вообще бы выглядел как огурчик.

Я и потом был настолько слеп, что не видел перемены в его отношении ко мне, хотя индикатор явно указывал на это. Какой? Резко убавилась почтительность окружающих. Иные, вроде Васьки Грязного, и вовсе закусили удила, решив, что теперь можно все, в том числе и откровенное хамство.

– Стоит взглянуть на харю анафемскую, так сразу по рылу видать – не из простых свиней, – как-то насмешливо заметил он мне, сидя за столом у царя, и ищуще обернулся к Иоанну, ожидая поддержки.

Закатать ему в рожу я не успел – недобро сузив глаза, царь успел заступиться первым.

– Обгодь, княж Константин Юрьич, – властно осадил он меня. – Сказано в Притчах: «Не ответствуй глупому по глупости его, дабы и тебе не сделаться подобным ему», – назидательно произнес царь и перевел посуровевший взгляд на Грязного. – А ты сам-то кто? Какое у тебя отечество? – спросил он обманчиво тихим голосом и насмешливо заметил: – От ерника балда, от балды шишка, от шишки ком[56] – так, что ли, пес? Фрязин при Молодях Русь боронил, а ты где в ту пору был?

– А я тебя в Новгороде боронил, государь, – ляпнул Грязной, но сразу осекся, с ужасом глядя на багровеющее от гнева лицо Иоанна, и заторопился, зачастил: – Пайду брал по твоему повелению. А по сакмам ездить, что ж… В степи по весне приволье. Да и татарина заарканить дело нехитрое.

– Вот и поезжай, – кивнул Иоанн.

– Куда? – обалдел Грязной и жалко улыбнулся.

– На приволье, – насмешливо пояснил Иоанн. – День на сбор даю, а послезавтра поутру чтоб выехал. Покатайся повсюду, да на Молошные воды[57] загляни – глядишь, и впрямь кого заарканишь. Да смотри, чтоб иного не стряслось, а то на самого вервь накинут. – И тут же окинул пристальным взором остальных сидящих. – Может, кто с Васяткой вместях на приволье возжелал, ась?