А в животе уже что-то кольнуло, да так больно, что я чуть не ойкнул. Получается, что времени у меня в обрез, и намного меньше, чем я думаю. Так что же, неужели я умру, ничем не отомстив?! Не дело это. Тогда и впрямь выйдет, что я проиграл. Но какую же гадость выдать, чтоб этой венценосной скотине изрядно поикалось?! Ну же, голова! Выручай! В последний раз тебя твой хозяин просит! Давай, родимая! Но… не сработало. Может, что-то надумалось бы чуть позже, но вмешался царь.

– Ведомо мне, что ты изрядно повидал, – зевнул Иоанн. – Поведал бы, разогнал тоску государя, послужил бы ему в остатний раз.

«Ну и наглец! Это мне, которому осталось час или два жизни, тебя развлекать?! Ах ты ж зараза!» – восхитился я и… стал послушно рассказывать.

Это был шанс на спасение. А заключался он в том, что если я его заинтересую своим рассказом, то он прикажет дать мне противоядие. Не факт, что оно имеется у лекаря, не факт, что он вообще знает, как его приготовить, но все равно шанс появлялся. Единственный, совсем маленький, можно сказать, крохотный, видимый только в микроскоп – все так, но не воспользоваться им я не мог. Тем более никакого унижения. Вот если бы царь приказал мне вылизать ему сапоги – точно плюнул бы ему в морду, а так…

Повествовал я про Новый Свет, живописуя про удивительные тамошние цивилизации. Начал же с того, что, дескать, странствуя по свету, встретился с одним старым дворянином, который и рассказал о своих приключениях в тех землях. Далее пошел краткий пересказ книги «Дочь Монтесумы».

И снова заслушались все, кто был в пыточной. На вошедшего в подвал Бориса Годунова, которого Иоанн посылал с каким-то поручением, царь даже цыкнул, нетерпеливо махнув рукой и приложив палец к губам – мол, не мешай. Лишь когда я завершил повествование, царь спохватился, ткнув пальцем в клепсидру.

– Елисейка! Енто что такое? – зловещим голосом поинтересовался он.

Я тоже посмотрел туда. Ну и что? Да, верхнее отделение на водяных часах опустело, но так и должно быть – чего возмущаться-то? Потом лишь до меня дошло – это ж не вода ушла вниз, а остаток моей жизни, который мне отмерили.

Но тогда почему я до сих пор жив? Промашка? Но вон же лекарь клянется, что отрава должна была сработать строго согласно часам. Капля в каплю.

Ничего не понимаю.

– Не иначе как, государь, господь сего фрязина благодатью осенил, – хладнокровно заметил Годунов, склонившись к Иоанну.

– И собака сдох, – напомнил перепуганный Бомелий.

– А ежели мы его вдругорядь напоим – явит ему господь свою милость аль как? – язвительно поинтересовался царь у Бориса.

– Коль повелишь, отчего ж не напоить, – пожал плечами тот. – Токмо не грех ли это, сызнова бога испытывать? Не осерчает он? – осведомился Годунов. – К тому ж то, что сей фрязин не умышлял супротив тебя, видно уже по одному тому, яко он лихо ратился супротив твоих ворогов. Был бы изменщиком али лазутчиком, нешто полез бы в сечу, а он…

– И то верно, – хмуро кивнул Иоанн. – Давай-ка, Елисейка, спроворь нам доброго медку.

Показалось, или он слово «доброго» произнес как-то особенно? Нет, бесполезно и гадать. Тут вон чудеса поинтереснее. С чего это я выжил? Действительно господь сжалился? Не верю. Не будет он в такие мелочи лезть. Тогда Елисей должок вернул? Тоже не пойдет – пес-то сдох. И как все объяснить? Ну просто голова кругом…

Второй раз я брал кубок из рук Бомелия без страха, но оказалось – напрасно. Едва я допил, как царь чуть не захлопал в ладоши:

– Теперь-то мы тебя точно проверим на милость господню, с тобой она аль как.

Я даже не возмутился – сил не было. И вообще, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. А то, что он не угомонится, пока меня не прикончит, – ежу понятно. Вон как глазенки заблестели. Не иначе как предвкушает наслаждение от моих будущих мук. Мало ему псины, ой мало – человека подавай.

Но тут же его пыл погасил лекарь.

– Прости, государь, – развел руками Бомелий, – не понял я, что сызнова должен был свое зелье туда сунуть.

И вновь почти сразу раздался негромкий голос Годунова.

– А ведь как знать, царь-батюшка, – рассудительно заметил он, – может статься, то, что Елисей не уразумел твоего тайного пожелания, и есть еще один знак с небес. Мол, беспременно надобно сего молодца в живых оставить, ибо неповинен он.

Царь озадаченно повернул голову к Годунову, некоторое время пристально всматривался в его лицо, остающееся по-прежнему невозмутимым, хотел было что-то сказать, но тут его взгляд упал на издохшую собаку, и он, кашлянув, нерешительно произнес, будто размышлял вслух:

– Стало быть, и подьячий неповинен. Ну-ка, спусти его с дыбы, Малюта, а ты, Елисейка, чару ему государеву подай, да гляди, хоть теперь ничего не спутай.

Толстячок молча склонился перед царем в низком поклоне и снова ненадолго шагнул в темный угол.

За корчившимся в смертных муках подьячим Иоанн наблюдал с неподдельным наслаждением. Лишь когда тот затих, он спохватился и напустился на лекаря:

– Ты что творишь, Бомелий?! Сызнова все поперепутывал! Нешто я повелевал зелье подсунуть?!

– Прости, государь, но, кроме мед хмельной, в кубке ничто не быть, – перепуганно развел руками Елисей и огляделся по сторонам. – Где взять собака?! – плачуще взвизгнул он и тут же гордо заявил: – Нет собака – я сам аки собака. Гляди, царь-батюшка. – И махом опрокинул в себя недопитое Митрошкой зелье из кубка. – Выпив, он торжествующе перевернул кубок, из которого упало на земляной пол не больше семи-восьми капель, и гордо заявил: – Обман нет!

– Это что же делается, Бориска? – одними губами еле слышно прошептал царь.

– Я так мыслю, что сие есмь третий знак от господа, – предположил Годунов. – Знать, подьячий был и впрямь повинен в тех грехах, в коих каялся пред тобой. – И с неподдельной тревогой в голосе заметил: – Боюсь я за тебя, государь. Еще раз попытаешься супротив небес пойти и…

– Я ишшо не обезумел, – хмуро ответил тот, надменно вскинул голову и резво вскочил на ноги. – Бориска, нынче же надобно вклад по сто рублев отвезти в Чудов монастырь, Богоявленский, Симонов, Девичий, Троицкий, Волоцкий… – Он на секунду замешкался, прикидывая, куда бы еще.

– Может, нищим раздать? – осторожно спросил Годунов.

– Нищие тут ни при чем, – сердито отмахнулся Иоанн. – Мне от кого знаки пришли? Вот ему и заплатим. Снизошел.

М-да-а, ничего не скажешь, оригинальная вера. Я хоть и не религиозный человек, но так хамски с богом поступать никогда не стал бы. Впрочем, пес с ним. Нет-нет, я имею в виду царя, а то вы еще подумаете, что я лишен благодарности за свое спасение. Хотя все равно странно. Ну не верю я в чудеса… и правильно делаю.

Бомелий, которого царь на всякий случай отрядил вместе со мной в качестве сопровождающего до подворья Воротынского, наказав пробыть там со мной до вечера, чтоб потом все обсказать, пояснил технику произошедшего чуда. Спустя несколько минут после того, как я лег в постель, он присел у моего изголовья и, еще раз опасливо оглянувшись на плотно закрытую входную дверь, вполголоса поинтересовался:

– А что сам светлейший князь мыслит о чудо, кое с ним быть, и о свой необычный спасение?

Я посопел. Врать, что я уверовал в знак, знамение и прочее, не хотелось, но и выказывать сомнения в божественном промысле тоже чревато. Осталось неопределенно пожать плечами, и пусть себе понимает как хочет. В конце концов, я не обязан отвечать этому полулекарю-полуотравителю.

– Стало быть, князь не верить в чудо, – с легкой укоризной констатировал Елисей, и тут же последовало неожиданное продолжение: – И правильно делать.

Я недоуменно уставился на него.

– От моего зелья человека не спасет даже сам сатана, – горделиво заявил он, внезапно начав говорить практически правильно, без искажения родов, падежей и прочего. – Я же говорил, князь, что запомню тебя. Вот и свиделись. А долг я помню, так что ныне мы квиты. Жизнь за жизнь.

– А… как же собака? – вспомнил я несчастную псину.