— Ничего, заживет. Пластырь, пожалуйста. И парацетамол. — Я протянула пятифунтовую банкноту. Головная боль мучила с утра.

Из мотеля я выехала, не дожидаясь, пока хозяйка снова начнет приставать с расспросами. За ночь кровь просочилась в поролоновую подушку, испачкала простыни.

— Само не заживет, швы надо накладывать, — покачала головой аптекарша.

— Попробую обойтись. — Я забрала небольшой пакет и сдачу.

В машине перед зеркалом заднего обзора я налепила пластырь. Перед тем как уехать из мотеля, я приняла душ, символически смыв все, что было до этого дня, а заодно и засохшую кровь. Поначалу пластырь как-то держался, но после часа езды я согнулась от боли над рулем. Пластырь отлепился, края пореза расползлись. В таком виде никуда не явишься. Я съехала на обочину и удрученно уставилась в зеркало. В кого — во что — я превратилась?

Разбудил меня стук в окно. Я лежала головой на пассажирском сиденье, рычаг переключения скоростей упирался в ребра. На меня смотрел незнакомый человек, а я видела его костистое лицо, приклеенное к безымянному шоферу.

— Подвинься-ка чуток вперед, красавица… — Он что-то бубнил про свой грузовик и придорожное кафе впереди.

Я сорвалась с места и умчалась в ночь, не понимая, грежу или, быть может, уже мертва.

Эдам разрешил мне прочитать второй вариант и оставил с ноутбуком на коленях. Но прежде чем приняться за мешанину файлов, которые он мне открыл, я заглянула в «Afterlife» — из головы не шел странный разговор с Джози.

Моя дочь не хочет, чтобы ее любили.

Я снова гляжу на экран, а душа ноет от виртуальной пощечины, которую она мне влепила, — обматерила и вышла из сети, возмущенная моими расспросами об отце. Когда Эдам возвращается, слезы ручьями льются у меня по щекам. Он обнимает меня и не отпускает, и мало-помалу я забываю, где я и что я, тревога и боль бледнеют. Эдам — как противоядие от моего зыбкого будущего, просто потому, что у нас с ним одно общее прошлое.

— Извини, не успела прочитать.

Мы стоим на покатых половицах под скошенным потолком, Эдам наклоняет голову, чтобы не упереться в балку, а я отворачиваюсь в другую сторону, чтобы он не видел моего зареванного лица.

— Но дело не в этом, верно?

Ах, как хочется излить ему всю душу, но нельзя. Слишком опасно, я и так уже достаточно выболтала.

Только сейчас я осознаю, что произошло: он обнял меня, а я его не оттолкнула. Пряжка на ремне, мышцы груди, сильные ноги — я все это почувствовала. Я уловила слабый аромат лосьона после бритья и запах кондиционера от рубашки. Я все заметила, словно это случилось со мной в самый первый раз. Словно я обнимала единственного человека, которого любила, словно он по-прежнему был в моей жизни, а Эдама вовсе не существовало.

Перед глазами плывет, я даже не понимаю, твердый пол под ногами или меня по спирали несет в пространство? Только когда его руки тянут меня вверх, сознание проясняется. Оказывается, я стою на коленях и корявые половицы занозами впиваются мне в ладони.

— Позволь мне помочь тебе, Фрэнки… — Эдам усаживает меня на кровать, а сам опускается на корточки. — Расскажи все. Доверься мне.

И мы оба хохочем: я — истерически, сквозь слезы, а он — потому что тянулся за коробкой салфеток и потерял равновесие. Чуть не упал, но успел за что-то ухватиться. Как выяснилось, за мою ногу.

— Прости, — бормочет он, и смущенные улыбки сползают с наших лиц. — Мне надо поговорить с тобой. С тех самых пор, как ты появилась в Роклиффе, я хотел о многом с тобой поговорить, но ты так усердно избегала меня.

Я шмыгаю носом и, пожав плечами, вытягиваю из коробки еще одну салфетку.

— Со мной столько всего случилось.

— Расскажи!

Он был безмерно терпелив, бесконечно добр. И как обидно отталкивать его, когда уверена — он хочет только помочь.

— Не могу, Эдам. — Теперь он точно знает: я что-то скрываю.

— Бога ради, Фрэнки! — Эдам выпрямляется и шагает к окну, стиснув зубы, сцепив руки, словно его так и подмывает швырнуть что-нибудь через всю комнату. Круто обернувшись, он бросает: — Я одного не могу понять, какого черта было устраиваться на работу в то самое место, откуда тебе следовало бежать сломя голову?

Вопросы сыплются один за другим, но я не слушаю. Я хочу, хочу рассказать ему все. Как и я, он жаждет невозможного: начать все сызнова с теми, кого любит больше всего.

— Я приехала в Роклифф, — скороговоркой шепчу я, сжигая все мосты, — потому что скрываюсь от одного из тех, кто повинен в смерти твоей сестры. Его уже выпустили из тюрьмы. Он нашел меня. Я решила, что именно в Роклиффе он ни за что не станет меня искать. И мне самой, как ни странно, необходимо было вернуться. Безумие, знаю. Огромный риск. — Я привычно запускаю пальцы в волосы. — Этих… нелюдей поймали из-за меня. Я все видела, сообщила полиции и опознала всех, кроме одного. — Я опускаю голову, но тут же снова поднимаю и смотрю прямо в глаза Эдаму: — Тот, кто своими руками убил Бетси, человек в капюшоне, остался на свободе. — От ощущения собственной вины внутри все переворачивается. — Прости.

В тот миг, когда Эдам привлекает меня к себе, я осознаю, что человек, от которого я на самом деле скрываюсь, — я сама.

Страшная комната, где я видела кинокамеры, то место, которое представлялось мне самой преисподней, находилась в конце запретного коридора. Я решила сначала поискать там.

Они не получат Бетси. Мы скоро уйдем отсюда.

Я выскочила из спальни. Затертый линолеум, битый кафель, крашеные стены со следами грязных рук — все сливалось в мутное пятно и исчезало за спиной. Я летела не чуя под собой ног.

Перед дверью в жуткую комнату остановилась, чтобы перевести дыхание и справиться с тошнотой. Наконец решилась и уже не заботясь о том, что будет, рванула дверь на себя. Пускай лучше возьмут меня! Я была встречена темнотой, пустотой и мерзким смрадом.

— Бетси! — завопила я и припустила по коридору, перпендикулярному к первому. Одна дверь, вторая, третья — я ломилась во все. Скатилась вниз по лестнице, которая привела меня к другому входу в подвал, и оказалась в помещении с низким потолком, заваленном старой мебелью, бочками, банками из-под краски, какой-то техникой. Из помещения неизвестно куда вела еще одна дверь, но она была заперта. Мне показалось, я слышу за ней жалобный плач.

Ha ватных ногах я побежала к знакомому входу в подвал. Новая череда дверей. Я распахивала каждую, хлопала по выключателю и все время напряженно прислушивалась — не раздастся ли снова плач. Это могла хныкать Бетси.

Но я слышала только свое собственное дыхание, оно с хрипом вырывалось из клетки ребер, где я хранила свои страхи, копила долгие годы. Теперь, когда я в отчаянии искала маленькую девочку, благодаря которой моя жизнь обрела смысл, эти страхи хлынули водопадом. Бетси была мне как младшая сестренка, а я ее подвела.

— Бетси! — Мой крик, отскакивая от стен, покатился по подвалу, сгоняя с места тучи пыли, призраки прошлого, отголоски страха, накрывшие груды хлама как изодранная, окровавленная одежда. Мне мерещилась пещера ужасов, виделись маленькие скелеты, кости давно пропавших детей. — Ты здесь?

Это неправда! — твердила я себе, все яснее сознавая весь ужас того, что здесь творилось.

Тишина. Я уже не слышала никакого плача. Быть может, я вообще его не слышала? Или — кто знает — это прятался кто-то другой, комочек страха, с замирающим сердцем ждущий приближения смерти?

Я вскрикнула — по босой ноге пробежала крыса. Убедившись, что в подвале Бетси нет, я кинулась назад, на первый этаж.

Роклифф-Холл замер, дети спали. Старые часы показывали без четверти три. Полоска света лежала перед дверью в кабинет, где дежурила Патрисия, — согнувшись над столом, она только и мечтала, чтобы ее никто не потревожил.

— Кто здесь? — окликнула Патрисия, высунувшись из кабинета.