Я вжалась в стену.

Патрисия покрутила головой и вернулась к своей книжке. Ей не нужны неприятности, не станет она обращать внимание на ночные шорохи.

Я заметила, что входная дверь приоткрыта: кто-то недавно вошел или вышел. Вглядываясь в темноту и молясь, чтобы на этот раз оказаться на правильном пути, я сбежала по ступенькам.

Как была, босиком, я мчалась по камням, по щебенке, по застывшей грязи. Мчалась так, будто на карту поставлена моя жизнь.

Ошалевшая от страха, оборачивалась, пятилась, сверлила взглядом угрюмую громаду Роклифф-Холла.

— Ненавижу! Ненавижу тебя!

Тысячи воображаемых лиц маячили в темных окнах, скалили зубы. Я молотила кулаками воздух, черные тени, мелкий ледяной дождь — и бежала дальше, спотыкаясь о собственный ужас.

Ноги заплетались, словно я продиралась сквозь ночной кошмар. Руки хлопали по бокам, как крылья. Я полетела бы, если б только могла.

— Меня, возьмите меня!

Губы запеклись, в ушах звенело, кожу обжигал холод. Исколотые ноги кровоточили. Я была уже на аллее, ведущей к воротам ада. А дальше куда?

Что это? В лесу мелькнул свет, и я, не раздумывая, ринулась в ту сторону.

Я не узнавала знакомых мест. Все вокруг было чужим. Деревья, вокруг которых мы скакали, за которыми прятались, на которые залезали, вдруг обратились в чудовищ и тянули ко мне корявые руки.

Я все бежала.

Здесь в земле спали будущие колокольчики. «Не рви их, они хорошие», — говорила я Бетси. Но она не слушалась. А на проповеди, сверкая глазами-монетками, обрывала лепестки, и лиловое конфетти сыпалось нам под ноги, на каменный пол.

Я бежала дальше, перепрыгивая через сучья, сбитые недавней грозой. Я иду, я уже иду… Свет должен привести меня к Бетси. Кто-то был в лесу посреди ночи. Только бы они не тронули Бетси.

Морось постепенно превратилась в дождь, на мне не было сухой нитки. Лес сгустился, деревья словно сомкнули ряды и взялись за руки, чтобы не пропустить меня туда, где меня не ждали. Я не сводила глаз с огонька.

Но вот подлесок расчистился, деревья отступили и образовали открытое место с церковью посередине. Я затормозила, чтобы меня не заметили. Стараясь держаться в самой густой тени, я кралась вдоль опушки. Высокое стрельчатое окно церкви светилось, внутри кто-то зажег свечи — десятки свечей выстроились на подоконнике.

Пожалуйста, Бетси, пусть с тобой все будет хорошо. Она в доме Господа, здесь ей ничего не может угрожать, правда? Может, она и прибежала сюда, подальше от жадных лап, в покой и тишину пустой церкви? «Храбрая малышка», — пробормотала я, представляя свернувшуюся на скамье Бетси. Но пока я не знала наверняка, надо было соблюдать осторожность. Вдруг там вовсе и не Бетси?

От леса к церкви тянулась полоска кустарника. Пригнувшись, я пробиралась вдоль него, пока не уткнулась в сырую стену. Ведя ладонями по замшелым камням, я пошла вдоль здания к главному входу.

Стоп. Дальше нельзя, сразу заметят.

После воскресной службы нас, старших, всегда уводили в заднюю комнату на дополнительные уроки по Библии, а младшие оставались ерзать на скамьях и петь гимны под руководством мистера Либи. В той комнате было несколько окон и дверь прямо на улицу. Когда нас туда водили в последний раз, одну задвижку заело. Патрисия разозлилась: «Ну и пусть это чертово окно остается открытым!» — и испуганно зажала себе рот рукой.

Я подкралась к окну, просунула пальцы под трухлявое дерево, и рама поползла вверх. В нос ударил незнакомый запах. Обычно в церкви пахло сыростью, плесенью, старыми книгами, а теперь в воздухе разлилось благоухание ладана.

Я уперлась босыми ногами в зазор между кирпичами, руками вцепилась в оконную раму, подтянулась и протиснулась в образовавшуюся щель. Здесь было совсем темно, лишь тонкая полоска света просачивалась из-под той двери, что вела в церковь.

Я беззвучно спрыгнула на пол, на ощупь двинулась на свет и вдруг задела то ли стул, то ли ящик. Раздался скрежет дерева по дереву. Я проглотила крик от боли в босой ноге и затаила дыхание: вот сейчас сюда ворвутся, меня схватят, начнут трясти за плечи…

Ничего.

Я выдохнула, продолжила по шажочку осторожный путь и вдруг услышала пение, какого мне еще никогда не доводилось слышать.

Вот она, дверь. Алтарь будет слева, скамьи для прихожан — справа. Молясь, чтоб не скрипнула, я чуть-чуть, на мизинец, приоткрыла дверь и увидела ряды пустых деревянных скамей, на которых мы по воскресеньям отсиживали зады.

Людей нет, но откуда тогда эти странные звуки, похожие одновременно на монашеское пение и ворчание старой собаки? Я отважилась приоткрыть дверь пошире, на ладонь, но смогла разглядеть только окна и высокую наружную дверь напротив. И по-прежнему ни одной живой души. На мгновение я закрыла глаза, умоляя Господа о защите.

Не решаясь открыть дверь еще шире, я приникла к щели возле дверных петель. За ней поднимался столб света — золотое мерцание, наводящее на мысли о Рождестве, об ангелах, о празднике.

Глаза привыкли к сиянию множества свечей вокруг алтаря, и… я заткнула себе рот кулаком, вогнала крик назад в горло и впилась зубами в пальцы, чтобы удержать вопль.

К столу цветными лентами было привязано обнаженное детское тело. Девочка. Стол стоял перпендикулярно к алтарю, а она лежала поперек, маленькими босыми ногами к кресту. Четыре фигуры в черном возвышались над ней по четырем сторонам стола. Ее лица я не видела.

Только не Бетси! Пожалуйста, только не Бетси! Что происходит, я совершенно не представляла. Быть может, все не так страшно, как кажется на первый взгляд? Девочка не вырывается, не плачет. Пламя свечей совсем по-домашнему освещает обычно неприветливую церковь, пение навевает покой.

Округлив глаза, я уставилась на человека, стоявшего напротив.

Я его знала.

Мистер Таллок, когда-то он учил меня в деревенской школе. Сейчас его песочные волосы казались совсем рыжими. Рябая кожа туго обтягивала жирные щеки. Он был самый низкий из четверых и, похоже, главный. Он взмахнул руками над головой, пение прекратилось.

Короткий прерывистый вздох вырвался у меня из груди.

Тихо! Только не шуметь.

Я взмокла, руки тряслись — одной я по-прежнему мертвой хваткой держалась за дверную ручку, другую затолкала в пересохший рот. Кожу щипало и покалывало, как будто по мне ползали насекомые.

— Продолжим, — сказал кто-то из них.

Они пошли вкруговую, вытянув руки ладонями вниз над несчастным ребенком на столе.

Свечи выхватили из полумрака еще одно лицо.

Я знала и его.

Молодой парень из деревни, тот, что разъезжал у нас по участку на газонокосилке, сам еще совсем мальчишка, кудрявый и румяный. Сейчас его лицо было бледным, напряженным, глаза возбужденно горели. В Роклифф-Холле я слышала, как другие девчонки, дразня и заигрывая, звали его по имени, когда он работал у нас. «Эй, Карл! — хихикали они. — А ну, поймай! Не догонишь!»

Увидев следующее лицо, я замычала в кулак.

Мистер Либи.

Он медленно ступал вслед за другими в кольце свечей, провалы темных впадин обозначились у него над глазницами. Я зажала рот обеими руками и окаменела. Это наш директор, он обязан нас защищать.

Так почему же он вытащил из-под стола длинный нож и передал его четвертому из группы?

Этот последний повернулся, чтобы принять оружие. Я перестала дышать, приготовившись к новому шоку и очередному открытию. Но увидела только черный капюшон с пустыми миндалинами, вырезанными на месте глаз.

Все свершилось так быстро.

Нож вертикально вошел в грудь. Пение возобновилось, приглушив короткий, но пронзительный вскрик. С края стола потекла струйка крови. Меня беззвучно вывернуло наизнанку. Но я все еще не видела ее лица. Две маленькие руки раскинулись в стороны, и непроизвольно дернулось колено.

Прошу тебя, Господи, пожалуйста! Прошу тебя!

В гробовой тишине лезвие поднялось и вонзилось снова, на этот раз в живот. Человек в капюшоне орудовал ножом как хирург, и по церкви пополз металлический запах крови.