На милицейских вышках в квадрате «X» был отмечен за Тереком большой силы взрыв, осветивший ночное небо. В сводках разведывательных служб об этом факте долго ничего конкретного не сообщалось. На чеченских базарах же много судачили о том, что российская ФСК провела успешную акцию против диверсантов Хаттаба.

«Мы служили. Служили как могли: честно, с десантным фанатизмом, преданностью голубому берету и Родине. С начала девяностых годов участвовали практически во всех разгоревшихся в России межнациональных конфликтах (Приднестровье, Северная и Южная Осетия, Ингушетия). Получали ордена и медали, внеочередные звания, росли по служебной лестнице. Костьми ложились, если кого-то не брали на очередное боевое задание. Потерь практически не было.

Мы не знали, что нас ждет Чечня. Хотя в душе у меня росло беспокойство… В конце 1992 года, участвуя в Осетино-Ингушском конфликте, после «триумфального» наступления на территорию Чечено-Ингушетии, я стоял на аэродроме: то ли в Моздоке, то ли в Беслане — и рассматривал подбитую БМД-2 десантного батальона (наших соседей), точнее, что от нее осталось: груду железа, пропитанную кровью и раздробленными костями двух членов экипажа. Я начинал понимать, что все еще впереди…

В 1993 году один из офицеров спросил меня: «Почему у тебя личный состав на занятиях выполняет упражнения по перебежкам, переползанию и изготовке к бою на асфальте? Это же ужасно больно! Солдаты тебя возненавидят». Я ничего не ответил. Я предчувствовал Чечню…

О штурме Грозного в новогоднюю ночь с 1994 на 1995 год написано много. Но недавно в одной книге о той бойне я прочитал: «Восточная группировка, не выполнившая поставленную задачу, была выведена из Грозного». Стало обидно и горько за погибших в те дни.

«Как поступить?» — размышлял я. Да, правда часто испепеляет, может унизить, лишить иллюзий. Но она, правда, единственное, что осталось в моей памяти о днях и ночах Восточной войсковой группировки, оболганной в книге, название которой — и это справедливо — не сохранилось в сознании.

Наше десантное подразделение прилетело в Моздок в начале декабря 1994 года. Расквартировались на аэродроме — в отдаленной его части и, обеспечив охрану территории, стали готовиться к выполнению специальных задач. Проводились плановые занятия, шла подготовка к ведению боевых действий.

Первую свою задачу мы получили в 20-х числах декабря. Нас разбили на так называемые сводные группы, вошедшие в состав войсковых группировок, идущих на Грозный. В нашей сводной группе, нацеленной на восточное направление, было 25 разведчиков: офицеров и солдат. Я командовал группой солдат.

У групп, подобной нашей, задачи на бумаге были разведывательные, диверсионные. На самом деле нам «нарезали» прикрытие особых участков, обеспечение безопасности командования и выполнение специальных задач.

25 декабря 1994 года мы в составе колонны начали выдвижение по маршруту Моздок — Толстой Юрт — Аргун. Заночевали в Толстом Юрте. Здесь стояло порядка 20 «Градов» и «Ураганов». Я до сих пор помню глаза одного из моих солдат, который радовался залпу мощных реактивных установок: «Командир! Вот это салют!» — «Это не салют, Андрей, — сказал я. — А первая в твоей жизни война. Настоящая». Я тогда не знал, что для Андрея эта война будет и последней в его жизни, которая оборвалась через несколько дней на мятежной чеченско-российской земле.

Получив задачу, мы 26 декабря вышли в район сосредоточения Восточной группировки под Аргун. Эта огромная махина из людей и техники представляла из себя неорганизованную, голодную массу. Новые бэтээры, артиллерийские орудия соседствовали с покореженной и разорванной техникой. Солдаты, замученные, изможденные, хаотично передвигались по «чистому» полю среди сборища ратной техники, ощетинившейся стволами в разные стороны. Это был рой людей, измазанных в грязи. Они давно здесь стояли: немытые и не евшие помногу суток. Периодически сюда прилетали вертолеты: забирали убитых и раненых. И улетали. Самое страшное наступало ночью. Ни у одного из подразделений не было места, где бы личный состав отдыхал: никаких укреплений, блиндажей и землянок. Только окопы, свежевырытые ямы и воронки от разорвавшихся чеченских мин и снарядов. Солдат не был защищен и прятался либо в боевой машине, либо сидел в окопе, а война — не только стрельба из автоматического оружия. Поэтому я заставил свою группу зарыться в землю. Весь день и вечер мои солдаты сооружали блиндаж на случай минометных обстрелов. Люди устали, чертыхались, плевались, проклинали меня, но истово копали землю. Сделали перекрытие, достали печку-буржуйку… К ночи блиндаж и окопы были готовы.

За весь день — редкие выстрелы. Да рев техники. Ночью все преобразилось. От начавшейся канонады и автоматно-пулеметных очередей стало светло, как днем. Вся группировка стреляла… Куда? Неизвестно.

Моя группа, заняв позиции, включилась в общий механизм «пальбы». К полуночи, израсходовав немало боеприпасов, стало ясно, что огонь по нашей группировке чеченцы ведут со всех сторон, и не только из стрелкового оружия. По нам работала чеченская артиллерия, а с востока от Аргуна — сначала было удивительно, странно — даже «Град».

Про взаимодействие, какое-либо руководство нашей Восточной группировкой лучше не вспоминать… Его не было вообще.

Я дал команду своей группе из двенадцати солдат прекратить беспорядочный огонь и работать по обнаружению огневых точек противника — благо приборы ночного видения у нас имелись.

К утру все стихло. Прилетели вертолеты. Группировка снова грузила раненых и убитых. Артиллеристы за ночь расходовали немыслимое количество боеприпасов. Стреляли и стреляли в места вероятного нахождения противника, а снарядные ящики у них забирала пехота, потом и мы, чтобы согреться у замаскированных костерков.

Вечером 27 декабря моей группе была поставлена задача выдвинуться на окраины Аргуна, чтобы выявить огневые точки и реальные силы противника. Уяснив задачу, боевые порядки подразделений нашей группировки, которые стояли напротив Аргуна, я, разделив группу на две части, начал движение. При звуках канонады, медленно и осторожно передвигаясь, мы вышли, словно из огненного мешка, и сразу попали в окопы парашютно-десантной роты, которая прикрывала группировку со стороны Аргуна. Иду по окопу, иду и упираюсь в труп десантника, лежащего на бруствере, рядом валяется автомат. Стягиваю тело вниз — зашевелился «труп». Хотя на живого человека солдат не был похож. Из его несвязного бормотания стало ясно, что в этой траншее он находится около четырех суток и ни разу не ел, где командир — не знает, какая у них задача — не помнит. Иду по окопам. Под обстрелом. Где-то лежит труп. Только что погиб. Снова идешь — спит человек. Начинаешь тормошить — он не в состоянии ничего соображать. В вырытой землянке мы нашли командира — молодого, заросшего щетиной лейтенанта. «Как дела?» — спросил я у него. «Никак, стреляем», — отвечает. Я прошу: «Дальше как пройти? Как мне выйти к Аргуну?» — «Никак, — говорит. — Мы мины вокруг себя разбросали». Спрашиваю: «А схемы минных полей есть?» — и понял, что спросил зря. Не было их. Из рассказа лейтенанта следовало, что в первый же день они расставили все мины и растяжки, какие имелись, между своими позициями и Аргуном. «А у духов есть мины?» — «Есть. Они тоже набросали».

Территория между нашей Восточной группировкой и занятым боевиками Аргуном была непроходима ни в коем случае. В ее пределах невозможно было вести разведку, делать засады. Люди просто отвечали на огонь, сами наносили огневое поражение.