Все же хранил меня кто-то все эти годы…

В первый же день перевода вновь прибывшие познакомились с процедурой окончания переклички перед отбоем. Все гениальное просто. Хотите порезвиться в «седьмой» — да вопросов нет! В роте человек — хорошо за двести, выбирай, не хочу! По окончании все деды и особо заслуженные (то есть все, вне зависимости от срока службы урюки) выстроились по обе стороны от входа. Команда отбой, и орава из сотни молодых ломится в двери сквозь строй свистящих блях и ремней.

«Балду свою бестолковую подставил, кровь потекла — п…ц тебе! Значит, сучара желторотая, не умеешь ты жизнь свою спасать и ставишь все боевое подразделение под удар противника. Тебя же, гандона, потом под душманским огнем придется с поля боя на руках выносить! А ты думал?! Всем в Афган идти, не только тебе, мудак безмозглый! Твои деды нам спасибо скажут за учебу твою, русский пидарас! После отбоя — к замкомвзводу, на дополнительные занятия. Пока — бегом, марш!»

Вот так вот… Тонкостей этих правил мы еще не знали. У меня дырка посреди головы небольшая, но кровь не останавливается. У Толяна — бровь. Надо было ему, братишке, не борьбой, а боксом заниматься — пообвыкся бы. Пока ждали отбоя, осмотрелись. Огромная казарма, бесконечные ряды коек. Сразу видно: несколько землячеств и десантура — отдельными островами. Самое большое и жестокое — узбеки. Самое безбашенное — азербайджанцы и северный Кавказ (потом уж узнали). В роте взводов не три, как положено, а штук восемь, да в каждом — по тридцать с лишком бойцов. Все разных призывов и везде свои «приколы». Посмотрели, поняли — не отбоя ждем, смерти. Спрашиваю Толяна:

— Что делать будем?

— Ждем…

Оказался чертяка прав. Мы еще на разводе слышали шушуканье о каком-то Рустаме. Волновался народ больно. Нам, молодняку, ваши старческие волнения до жопы! Чем вам, твари, хуже, тем вы нас, выживальщиков, меньше трогаете. Отбой. Только в койки прыгнули, слышим команду:

— Э… собаки битые… Ко мне!

Подходим. Пять плоских харь.

Одна разевает пасть:

— Чайник чашмы — сюда, пулей.

Стоим, мнемся. Где брать чайник, положим, понятно. А деньги? Для нас, духов, вопрос не решаемый, в принципе!

Тут подлетает перепуганный на всю голову младший сержант ВДВ, хватает нас за загривки и начинает выталкивать с прохода меж коек и при этом придушенно шипит:

— Бегом, бля! Не слышали, что Мирза сказал!

Побежали. Пацан вэдевешник, Славик. Мой призыв — осенник 82-го. Сибиряк из Красноярска. С нами в одном взводе. В Афгане еще не был — прибыл прямо по окончании учебки. Зато в «седьмой» уже полтора суток. Это по нему видно напухшая щека (потом выяснилось — сломано два коренных зуба), терпит, но прихрамывает (получил сапогом в голень — смачная гематома). За чашмой уже ходил (да ладно — все ходили, не в одной «отправной» деды бормотуху глушат). Деньги у него.

Про таких в армии говорили: «Парень, вроде, неплохой — только ссытся и глухой!» Настоящий русский мальчишка — светло-русый, круглолицый, коренастый, щеки с румянцем до бровей, но неулыбчивый и одна проблема — он из тех, правильных, что везут и все терпят. Принял условия игры и тянется по ним, как срака по щебню. А его тем временем имеют по полной. И при этом с места давай учить, старший товарищ хренов.

— Что вы стояли, дрочили, жить надоело?

— Да ладно… расслабься! — Толика попустило. Славик не отступает:

— Щас на патруль нарвемся — всех расслабят!

Толяна перемкнуло, аж встал, бедный:

— Чуваки! Все просто, бля! Нас вяжут, «губа» — вертолет — отмучались!

Тут даже Славик заулыбался.

— Ты че, братан, вообще дурак, или тебе бляхой мозг зацепили? Какая на х… «губа»?! — Ну действительно, что-то Толик пересмотрелся мультиков в роте. Если и было в Азадбаше место хуже «седьмой», то это именно она, будь неладна, — гарнизонная гауптвахта.

— А кто этот чурбан? — начал просыпаться мой здравый смысл.

— Мирза, страшный человек! — начал Славик. — Он зам старшины роты и, вообще, не из нашего взвода. То они сегодня сами пересрали, из-за Рустама, вот он и хапнул первых попавшихся!

— Нас что ли?

— И вас, и меня…

Из рассказа Славы выяснилось, что Мирза — предводитель местных урюков, кантовался в «седьмой» роте второй месяц. Сам из Самарканда. Часто приезжают родственники. С бакшишами. Вот и оттягивается плоскомордый. Зверюга редкая, бьет страшно, а по нему не скажешь — типичное чмо, и на вид — доходяга. Месяц назад, по рассказам, бил одного молодого так, что, по образному выражению нашего гида, «сломал писюн». Парня госпитализировали. Дело как-то само собой замялось. Нашего друга не любит, да и Славик его панически боится (я его понимаю!). Говорит, что Мирзе не нравится его имя. И тут он добавил:

— Того, кому он яйца разбил, тоже, говорят, очень не любил, звали Максим…

— Потому и не любит, раз боишься!

Славик посмотрел на меня и ответил:

— Ты не умничай, я на тебя посмотрю!

На следующий день, в пятницу утром, в роте появился Рустам. Это мой хранитель его прислал! Сейчас я это понимаю…

Более колоритного персонажа, более отмороженного на всю контуженую башню коня я и за последующие годы никогда уже не встречу.

История его жизни напоминает какой-то неправдоподобный авантюрный роман. Родитель у него был таджик, а матушка — азербайджанка. Внешне эдакий пахлаван. Очень высокий и весом — за сто. Лицо — просто страшное. Все в шрамах, рубцах, да плюс рябой. Весь такой кряжистый, широкий. Руки длинные, почти до колен, и очень большие ладони. При всем этом весь какой-то жилистый. Но обычно жилистыми кажутся люди худые, сухие, а Рустам нет широченная грудь, широченная талия, мощные ноги. Если постараться образно описать — оживший карагач. Смуглый и безжалостный. По-восточному, по-настоящему…

По легенде (а назвать историей жизни этот путь — язык не поворачивается), он призвался в ТУРКВО четыре с половиной года назад, чуть ли не в 78-м. Дослужился до деда. Потом кого-то не так замочил. Попал в дисбат. Отсидел непонятно сколько, вышел и вновь пошел по новой. Короче, тайна во мраке. Я лично слышал, что в дисбат по два раза не ходят отправляют в зону. Пересказываю, что говорили. В результате, переболев гепатитом (он еще и болеет?!) попал уже дембелем сюда, в Азадбаш. Ждет отправки в часть и домой.

Единственное чувство, которое его согревало по жизни, я уверен, была дикая, жгучая и неиссякаемая ненависть ко всему. К армии, офицерам, солдатам. Ко всем солдатам, это очень важно! Он был настоящий интернационалист и, как бы это обозначить — социумо-ненавистник. Он ненавидел молодых и дедов, махру и десантуру, русских и узбеков — всех. Перед ним все были молодые, все были русские, и все были свинари. Он плевал на земляков, афганцев, местных, офицеров — на всех! И еще — у него не было правил. Ложил он на них! Даже не так — Рустам был вне правил, он, наверное, просто не подозревал о существовании такого понятия!

Первое, что он сделал, прибыв в роту — с двух ударов в голову увалил на кучу битого стекла одного из лидеров местных дедов. Тот, видите ли, должным образом, и что немаловажно — быстро и внятно не объяснил старшине, почему гвардии старший сержант ВДВ и дембель вместе со всеми не отскребывает полы. А когда тот неуклюже попытался встать, Рустам добавил сверху — всей подошвой то ли ударил, то ли вдавил голову десантника в стекло. Это знаменательное событие (пострадавший — редкая сука) произошло в пяти метрах от меня. Мы подхватили окровавленного дембеля и уволокли (на руках!) в гарнизонный госпиталь. Того, что было очевидно для всех, Рустам, по-моему, просто не понимал.

Второе — зверски, вновь до госпитальной койки, изуродовал трех представителей азиатско-кавказкой коалиции, подошедших прямо на вечернем разводе к нему на переговоры. Сначала грохнул парламентеров прямо перед строем, потом отфутболил всласть, потом закончил развод — «отбил» роту и лишь потом гордый ушел с линейки, подразумевая: «Можете забирать свою падаль!»