Ночью из камина пришла фея в пышной юбке и в короне. Она долго декламировала, как все феи Казановы, поцеловала его в лоб и исчезла. Казанова вскоре забыл бы ее, если бы бабушка под страхом смерти не приказала ему молчать. Не было людей, с которыми можно было поговорить. Болезнь сделала его печальным. Никто, кроме бабушки, не занимался им. «И родители не говорили мне ни слова.» Старый Казанова, описывая колдовское лечение, думает не о ведьме, а о ее психологическом успехе.

Проснулась ли его память так поздно из-за полипов? Или у Казановы ее вытеснили тяжелое детство и равнодушие родителей? О семье он сообщает только злобные или гротескные анекдоты, но нежно бережет бабушку, чьим любимцем он был. Показывая развитие своего характера, Казанова говорит о проделке, которую он устроил отцу и брату Франческо «через три месяца после поездки на остров Мурано и шесть недель до смерти отца», как пишет он с предательской точностью.

Отцу для его оптических игрушек нужен был отшлифованный кристалл. Восьмилетний Джакомо и шестилетний Франческо наблюдали. Когда отец встал, Джакомо схватил кристалл, глянул сквозь него и пораженно увидел многократное преломление мира. Он захотел владеть этим чудом и сунул его в карман. Отец спросил, куда делся кристалл. Дети отрицали, отец грозил. Джакомо притворился, что ищет кристалл во всех углах, а сам сунул его в карман брату. Он сразу же пожалел об этом. Отец нашел кристалл в кармане у Франческо и ударил невиновного. Через год Джакомо обо всем рассказал Франческо, но тот не простил ему и «не упускал случая отомстить».

Это единственное воспоминание Казановы об отце, который считал его идиотом, и которого Казанова обманул играючи, как и брата Франческо, хоть и младшего по возрасту, но всегда игравшего роль «старшего брата». Именно Франческо был «знаменитым Казановой» во все время жизни братьев.

У таких юмористов, как Казанова, запутанные мотивы чувств и поступков. Стал бы он холостяком, не будь мрачного семейного опыта?

В девять лет Джакомо впервые выехал в большой мир. Казалось, это его последнее путешествие.

В десять вечера сели на суденышко для восьмичасового путешествия в речной карете, ведомой по берегу лошадью — ребенок с оливково-зеленым лицом, веселая вдова Дзанетта, уже двадцатипятилетняя, и оба ее кавалера: аббат Алвизе Гримани, опекун ее шести детей и скупец уже в тридцать два года, и сорокалетний Джорджо Баффо, нобиль и автор двусмысленных стихов, впервые опубликованных посмертно в четырех томах.

Венецианские врачи предсказывали, что Джакомо истечет кровью. Баффо «спас жизнь Казановы»: врач из Падуи, с которым Баффо письменно проконсультировался, посоветовал смену воздуха. Гримани разыскал в Падуе дешевый пансион.

Мать и сын спали в одной, кавалеры в другой каюте. Под утро Дзанетта открыла окно. Джакомо со своей нижней койки увидел деревья, марширующие вдали по берегу, как зеленые солдаты.

«Деревья ходят?», спросил он, как только появились кавалеры. «Это мы плывем», ответила Дзанетта, вздыхая.

Тогда Джакомо открыл гелиоцентрическую систему мира: «Значит солнце тоже стоит, а мы движемся с запада на восток.»

«Идиотик!», закричали актриса и аббат. Однако Баффо сказал: «Правильно, Джакомо! Вращается земля, а не солнце. Всегда думай логично и заставишь людей смеяться!»

«Какая глупость!», объявила Дзанетта. Тогда Баффо сделал целый доклад о Копернике.

Через шестьдесят лет Казанова написал, что его первым настоящим удовольствием в жизни было то, что «идиотик» оказался правым перед матерью и опекуном. Без Баффо он стал бы трусливым конформистом. Баффо помог ему найти наслаждение в собственном разуме. Оно развлекало его в одинокие часы. Оказывается, пресловутый соблазнитель Казанова был интеллектуалом. Он был им даже в объятиях любви.

Джорджо Баффо, о котором говорили: «Он высказывается, как девственница, а думает, как сатир», — был последним в семье патрициев. Человек некрасивый и в жизни чрезвычайно застенчивый в своих скабрезных стихах был безудержно дерзким. Это первый поэт, которого Казанова видел и слышал въявь, он был первым покровителем Казановы, он первым распознал в ребенке следы духа. И вероятно именно с него взял Казанова свои представления о поэтах и кавалерах: чувственный поэт стал образцом для чувственного автобиографа.

Актриса, аббат и двусмысленный поэт быстро сдали больного ребенка в дом одной хорватки, которая выглядела как переодетый солдат. За шесть месяцев отсчитали шесть цехинов. Напрасно старуха ворчала, что этого слишком мало за еду, жилье и уход. Второпях они приказали ребенку слушаться и исчезли.

«Так они избавились от меня», пишет Казанова, через шестьдесят лет все еще полон горечи.

Хорватка показала ему каморку под крышей, где стояло пять кроватей в ряд: для него, еще троих детей и служанки.

На обед давали водянистый суп и треску, вечером доедали остатки супа. В общей миске дети торопливо шарили ложками, пили из одной кружки. Ночью их кусали общие вши, клопы и блохи. Даже крысы бегали. Когда утром Джакомо попросил свежую рубашку, его высмеяли и дети и служанка. Они были привычны к нищете.

Во второй половине дня его повели к доктору Гоцци, молодому священнику, которому хорватка ежемесячно платила сорок сольди за уроки, двенадцатую часть ее цехина. Доктор Гоцци посадил Джакомо за свой стол. Уже через месяц ребенок перешел в класс грамматики. Новая жизнь, голод и воздух Падуи вылечили его. Ночью из коптильни хорватки он крал копченую селедку и колбасу, пил яйца в курятнике. Он тащил все и в кухне Гоцци. Он стал тощим, как селедка.

Через четыре или пять месяцев он был первым учеником и исправлял работы тридцати одноклассников. От голода продажный, он получал от нерадивых учеников жареных рябчиков и цыплят, он брал даже деньги и шантажировал хороших учеников, пока не был выдан, разоблачен и отстранен.

По совету Гоцци он написал бабушке что умирает от голода, но может за два цехина в месяц перейти в дом своего учителя. Бабушка, которая писать не умела, приехала посмотреть на доктора Гоцци. Это был красивый священник двадцати шести лет, круглый и почтительный. Она оплатила пансион за год и купила Джакомо наряд аббата и парик, так как из-за вшей его остригли наголо. Как обещал доктор Гоцци, Джакомо будет спать вместе с ним на его широкой постели, «и за это благодеяние я был ему очень благодарен».

Доктор Гоцци, говорит Казанова, был лицемер, хотя в семейном кругу становился веселым, любил кружечку пива и хорошую постель.

Мать Гоцци была бранливая крестьянка, восхищавшаяся сыном, отец — сапожником, говорившим только по праздникам, когда он заполночь возвращался из кабака и пел песни на стихи Тассо.

Сестра Гоцци, Беттина, тринадцати лет, красивая, «une riense de premier ordre» (насмешница первого сорта) и заядлая читательница романов, сразу же понравилась маленькому Джакомо, «я не понимал почему». Она бросила, говорит Казанова, в его сердце первые искры той страсти, которая впоследствии им завладела.

В следующие два года Казанова выучил все, что знал Гоцци: логику Аристотеля, небесную систему Птолемея, латынь и немного греческий, он читал классиков и играл на скрипке. Кроме того, он выучил нечто, чего не знал доктор Гоцци. Днем и ночью он читал все напечатанное и среди прочего латинскую порнографию, например, Мурсия.

Своему учителю Казанова выносит тяжелый приговор. «Доктор Гоцци не был философом.» Фигура философа была идеалом восемнадцатого века и Казановы. Век понимал под этим скептическую оппозицию аристократии мантии и короны. Казанова же под этим понимал людей, похожих на себя, бонвиванов с широкими познаниями и смелостью в суждениях.

Доктор Гоцци осуждал все суждения, в которых был так силен Казанова. Они рождали сомнение, мрачнейший грех после плотского греха. Молодой священник, не расположенный к женщинам, настроил против Казановы других своих учеников.