Джакомо выбросил палку, побежал к мосту, прыгнул в свой бот, который при хорошем ветре быстро довез его прямо до его окна. Он был дома, когда била полночь. Он разделся, скользнул в постель и заорал как резаный так, что разбудил солдата, который побежал за хирургом, пока Казанова притворялся, что умирает от колики. Исповедник, спавший над комнатой Казановы, принес ему лечебного отвара. Через полчаса Казанова, уставший от своих гримас и криков, объявил, что отвар (который он незаметно выплеснул) ему помог. Комендант, пришедший утром, уверял, что колика от дыни, которую он ел прошлым вечером.

Форланец и Рацетта, у которого был сломан нос, размозжена рука и выбито три зуба, пожаловались на Казанову военному министру. Через три дня прибыл комиссар с судебным писцом. Капеллан, лекарь, солдат и многие другие, которые ничего не знали и не слышали, поклялись, что видели Казанову в форте до полуночи с растянутым сухожилием и коликой. Рацетте и форланцу было отказано и они должны были оплатить судебные издержки.

Казанова добился встречи с военным министром и восемь дней спустя был освобожден.

Епископ Бернардо приехал в Венецию. Гримани хвалил ему Джакомо, как хвалят драгоценность. Епископ, остановившийся в монастыре миноритов, носил на груди епископский крест; это был красивый человек сорока четырех лет. Джакомо нашел, что он похож на патера Манция, заклинателя ведьм из Падуи.

Коленопреклоненно он принял благословение человека, «который был епископом милостью бога, святого престола и моей матери».

Бернардо, говоривший с Гримани на итальянском, а с Джакомо — на латыни, назвал его своим любимым сыном и обнял. Гримани поможет Джакомо доехать до Анконы, там монах-минорит Лазари даст ему денег на дорогу до Рима и римский адрес епископа, который возьмет его с собой через Неаполь в Калабрию.

На пути домой Гримани дал своему подопечному длинное наставление, он особенно предупреждал от любых усердных штудий в густом воздухе Калабрии, чтобы не заболеть чахоткой.

На следующее утро Джакомо пил шоколад с епископом. Епископ молился с ним три часа подряд. Джакомо видел, что епископу он не нравится. Ему епископ нравился. Этот человек выведет его на вершину жизни. Джакомо решил делать карьеру.

Джакомо, радостный избавлению от опекуна, прощался с подругами, друзьями и братом Франческо, который уже был учеником театрального художника Антонио Йоли. Франческо менял мэтров, как Джакомо профессии.

Бедный Франческо был одарен единственным талантом, которого хватило чтобы стать всемирно известным и миллионером. У Джакомо было сто талантов и не хватало терпения ни для одного. Он смотрел на себя и верил, что достаточно мужествен, чтобы завоевать мир. Он считал себя умнее всех, кого знал. Никто лучше него не знал Горация наизусть. Все относились друг к другу слишком серьезно, особенно к самим себе. Джакомо видел насквозь этих больших сенаторов и адвокатов, священников и аббатов, поэтов и певцов, откровенных обманщиков, сильнее всего лгущих самим себе. Никто не был тем, кем хотел казаться. Казанова смеялся над всеми.

И прежде всего над женщинами! Над племянницами, которые обманывали теток, над матерью, которая сводничала собственной дочерью, над подругой, предавшей подругу, над сестрой, соблазнявшей сестру, над тем, кто за неделю до свадьбы оставляет невесту и платит сто тысяч дукатов за гетеру. Как печален этот мир, если им не наслаждаться. Как радостен, когда над ним смеешься.

Последнюю ночь в Венеции он провел в лоне своих обеих «ангелов», Нанетты и Мартины. Позже он жаловался, что они не научила его дальнейшей жизни. Они были слишком бескорыстны, слишком счастливы. Корысть и несчастье он, очевидно, считает настоящими учителями.

У своей подруги-матери госпоже Манцони он прочитал почти все запрещенные книги и новые сочинения. Как каждый начинающий литератор, он был подавлен растущим потоком исписанной и напечатанной бумаги. Это умная женщина на основе простого знания людей предсказала ему возвращение в течении года и смеялась над влюбленным Уленшпигелем.

С Пьяцетты он отплыл в пеоте венецианского посланника Андреа да Лецци, который по просьбе Гримани взял его да Анконы. Гримани подарил десять цехинов для карантина в лазарете Анконы. С сорока другими цехинами, которыми он владел тайно, Джакомо чувствовал себя богачом. Радостный и без малейшего религиозного чувства он покинул родину, чтобы стать епископом. Храбро начал он свои странствия по миру. Путешествия в конце концов стали всей его жизнью. Он был счастлив. Ему было восемнадцать.

Его несчастья начались в гавани Хиоццы. Еще много раз Казанова сам ввергал себя в несчастье.

Уже на первом шаге в мир он потерял деньги, имущество, здоровье и некоторые иллюзии и поэтому, вероятно, пошел бы на дно, если б не с большими жертвами, усилиями и хитростями словно за собственные волосы не вытащил себя из болота. Он думал, как он говорит о себе, что нуждается лишь в собственном остроумии, чтобы сделать из себя что-нибудь в этом мире. Думать так мог только очень молодой человек.

В кофейне Хиоццы он встретил длинного, одноглазого монаха-якобита Корсини, который привел его на обед в Академию Макарон, где на пари ели макароны, и на комический манер сочиняли макароническую поэзию, смешивая многие языки и диалекты в полном вавилонском столпотворении. Казанова съел множество макарон, сочинил экспромтом десять стансов и был провозглашен князем макаронников. Затем он последовал за монахом прямо в бордель, который мог бы найти и без него, из похвальбы лег там с самой безобразной женщиной, а потом пошел в трактир, где компания монахов выиграла у него все деньги. Обманутый сочувствием, хорошо разыгранным монахом, и подстрекаемый к новой игре, Казанова на следующий день принес свой сундук ближайшему ростовщику и заложил одежду, белье и т.п. за тридцать цехинов, причем проницательный ростовщик с трудом уговорил его забрать назад три рубашки и скатерть, потому что у Казановы были верные предчувствия, что вечером он отыграет все потерянные деньги. Вечером в компании тех же монахов он потерял свои тридцать цехинов, а на пути домой с испугом заметил, что опять заразился, второй раз за год.

Много лет спустя Казанова в отместку издал памфлет против предчувствий; если делать лишь дурное, все дурным и кончится.

В следующей гавани, Осара, он свалился бы от голода и раскаянья, если бы не молодой монах ордена босоногих брат Стефано из Беллуно, которого лодочник взял даром из уважения к Франциску Ассизскому, пригласивший его на трапезу, вымоленную им у прихожанки. Там Казанова встретил священника, который пригласил его на ужин и ночлег и читал ему свои стихи, которые Казанова хвалил. Там он целовал молодую домоправительницу священника, принесшую утренний кофе, а ночью два часа подряд наслаждался ею. Как вспоминает Казанова, единственный раз в жизни он имел сношение несмотря на острую венерическую болезнь. В гавани Полы он осмотрел римские древности.

В Анконе он должен был двадцать восемь дней проходить карантин в лазарете, так как в Мессине свирепствовала чума.

Казанова и его нищенствующий монах надеялись жить один за счет другого. Казанова уже выступал с апломбом мошенника, требуя без единого су в кармане комнату для себя и монаха, и в то время как монах был горд и мог спать на соломе в углу комнаты Казановы, он без монаха умер бы с голоду. Наконец Казанова прямо сказал монаху о своей нужде, однако представил ему, что в Риме он, как секретарь венецианского посланника, будет купаться в деньгах. Монах спросил только, может ли он писать; сам он мог написать лишь свое имя и то помогая себе обоими руками. Как сообщник нищенствующего монаха Казанова должен был ежедневно писать восемь прошений; францисканец был убежден, что надо стучать в восьмую дверь, если в семь дверей стучался напрасно. Женщины требовали писать латинские цитаты. «В наше испорченное время», жаловался монах, «уважают только ученых».