Он стал подозрительно осматриваться вокруг, а потом заорал:
– Тимофеич! Я здесь и никуда не уйду. Ты чего надумал, а? Давай вылазь, знаю я твои штучки, самому все сделать захотелось? Не выйдет.
Он стал шерудить по избе, и кончилось все тем, что из шкафа, придерживая одной рукой плавки, вышел папа.
Крестный завертел головой, будто у него заболела шея:
– Так, а это что за мелочь пузатая?
Папа резко вскинул голову:
– Сам ты мелочь пузатая! Глаза разуй. Это я – племяш твой. О, горе мне!..
Тоненький папин голосок произвел невероятное действие. Дед Кузя, понимающе качнул головой и опустился прямо на пол. Да так и замер, как фарфоровый китайский болванчик.
Между тем папа, поддерживая плавки, болтавшиеся на нем, как парус, прошел на кухню, но вскоре вернулся, неся зажигалку:
– Слышь, дай закурить, а то мои кончились.
Дед Кузя достал пачку сигарет, и они задымили вдвоем, правда, папа сразу же закашлялся, попробовал еще раз затянуться и чуть не захлебнулся от кашля. И теперь они сидели рядышком на полу, уставившись каждый в свою точку. Курил только крестный, а папа потирал грудь. Я продолжала сидеть на лавке, боясь шелохнуться.
– Так ты, значит… того… этого, – нарушил затянувшееся молчание дед Кузя. – А как у тебя это вышло? Дочка, что ли, подсобила? Она могёт. У нее, значит, глаз теперь такой. Как что не по ней, так во что-нибудь и превратит, а тебя, значит, и вообще обратно открутила… М-да, каждому свое… Опять же хорошо, организм окончательно перестал курево принимать. Слышь, Вовчик, а когда ты, ну, это… обратно вырастешь, не знаешь?
Папа поиграл желваками на скулах, раньше у него это хорошо получалось, как у героя какого-нибудь боевика, но теперь, если откровенно, у него это вышло смешно. Однако я говорить этого папе не стала.
– Вон у нее спроси, – наконец отозвался папа, а потом повернулся ко мне: – Ника, последний раз говорю, верни меня в нормальное состояние.
Тут я не выдержала и заплакала. Пока папа пытался курить, я и так уже попробовала, и ничего не вышло. Что я и объяснила сквозь слезы.
– Та-а-ак! – протянул папа. – Какие будут предложения? Вот что, Кузьма, давай-ка сгоняй к себе домой. У тебя же там должно лежать что-нибудь для внуков из одежды? Выберешь на меня… – папа помолчал, а потом разразился длинной тирадой на каком-то гортанном языке, причем, если судить по интонациям, он очень сильно ругался.
– Ишь ты, – уважительно протянул крестный. – А это по-каковски?
– По-грузински.
– А что ты говорил-то?
– Это лучше не переводить.
Дед Кузя быстро исчез. Не хуже, чем его домовой. А мы остались с папой вдвоем. Он поднялся с пола, забрался на кровать и улегся на спину, закинув руки за голову.
– М-м-м! – застонал папа и, тяжело вздохнув, взглянул на меня. – Своими бы руками прибил тебя, да только руки у меня теперь коротки.
И он, снова застонав, перевернулся на живот. Я осторожно присела рядом и стала поглаживать папину голову.
– Ты хоть понимаешь, что натворила?
Вообще-то я не очень понимала, отчего папа так сердит. Раз он заколдован, то значит – раньше или позже будет расколдован. Если бы меня кто заколдовал, чтобы я на время стала взрослой, я бы только обрадовалась.
– У меня были дела. Много дел, которые я должен был решить за свой отпуск здесь, на родине. Причем от меня требуется, чтобы я был ВЗРОСЛЫМ. И вместо меня никто их не решит. И даже ты со всем своим волшебством не сможешь их решить. Потому что мне не объяснить тебе всего. Ты просто не поймешь. Ну, как я, к примеру, приду куда-нибудь и скажу: «Извините, обычно я очень большой…» Тьфу, черт побери, даже говорить не хочется.
Тут вернулся дед Кузя, держа в обеих руках по сумке.
– Вот, я вам поесть тут собрал. Вы ж не пойдете к Варваре? Кстати, кое-что нашел для тебя…
Крестный вытащил из кипы вещей красненькую рубашонку и цветастые шорты, кепочку и сандалии. Папа скептически оглядел все это:
– А трусы где?
– Вот, все здесь, в кулечке, – склонился над папой дед Кузя и погладил его по головке. Что поделать, если малышей всегда хочется погладить? Только папе это не понравилось:
– Отойди, Петрович, от греха подальше.
Но тот внезапно развеселился:
– А то что? И что ты мне сделаешь? Вот захочу сейчас и отшлепаю.
Папины глаза сузились в щелочки:
– Ну, попробуй.
И тут уже вмешалась я:
– Папа, ну-ка прекрати сейчас же, что ты как маленький…
Мы, наверное, вспомнили, как смеялись в сарае, потому что захохотали одновременно. Правда, на этот раз успокоились гораздо быстрее.
Чуть погодя папа ушел на кухню переодеваться, а когда он появился, то мы с крестным снова рассмеялись. Перед нами стоял, напыжившись, маленький мальчик, исподлобья посматривавший на нас.
На улицу мы решили не выходить. Зато дед Кузя теперь остался с нами на положении равноправного заговорщика.
Обсуждать, в общем-то было нечего. Раз я не могла превратить обратно папу в нормального взрослого, значит, надо было обратиться за помощью или советом к знающим людям. Ни папа, ни крестный среди волшебников знакомых не имели. Да и у меня было только одно знакомство. Мы немного поспорили, одна я полечу или с папой. Но, поскольку я чувствовала себя виноватой перед ним, то согласилась взять его с собой.
Дед Кузя сбегал в сарай, принес оттуда инструменты и стал делать двухместную метлу. Папа путался у крестного под ногами, а тот цыкал на него в ответ. Один только раз он дал папе рубанок, но тот сразу же уронил его себе на ногу. Мы рассмеялись, а папа обиделся и надолго замолчал.
А потом мы до вечера играли в карты. Дед Кузя стал нашей связью с внешним миром. Он кормил нас, сторожил, когда мы выходили во двор, чтобы никто не заметил папу. А желающие пообщаться с папой были, но дед Кузя всех их гнал за ворота. Одна бы я без него не справилась. Да и с папой теперь он общался лучше, чем я.
Я никак не могла определиться, как теперь вести себя с родителем. С одной стороны – раз он меньше меня, я должна приглядывать за ним. С другой стороны – старший все-таки он.
Тут я подумала: а что, если не получится папу вернуть в нормальное состояние? Что скажет мама? Ужас…
Когда окончательно стемнело, дед Кузя, убедившись, что поблизости никого нет, поманил нас на улицу. Мы вышли, и я вскочила в седло. Дед Кузя подхватил папу и посадил на второе сиденье передо мной. Я перехватила поудобнее руль и устремилась в небо.
Метла как будто сама знала, куда ей надо лететь. Папа сначала молчал, а потом, обернувшись, попытался перекричать ветер:
– Как здорово! Я никогда не думал, что это так здорово! Может быть, ради одного этого полета и надо было мне превратиться в малыша? Если бы я был взрослым, то постеснялся бы с тобой лететь.
Тут во мне почему-то появилась уверенность, что нам предстоит еще не один такой полет, но сообщать папе свою догадку не стала.
Между тем он стал ерзать, озираясь по сторонам.
– А ты неплохо летишь! Километров сорок-пятьдесят в час гонишь, – одобрил папа. – Не слабо.
И снова продолжал ерзать. Я попыталась объяснить, что он мне мешает управлять метлой. Он посидел чуть-чуть спокойно и снова принялся егозить, так что пришлось дать ему хороший подзатыльник. Он сразу же обиделся, зато успокоился.
Полет закончился под присмотром ярко-желтой луны прямо на крыльце домика Хранительницы леса. Я позвонила в колокольчик, и дверь тут же открылась.
– Входи, Ника, входи, – позвала из гостиной Хранительница. – Я так и знала, что ты вскоре прилетишь.
Мы вошли в дом и поздоровались. Я держала папу за руку.
– Ой, а это что за славный малыш с тобой? Как тебя зовут, глазастик?
Я не успела вмешаться, как папа ляпнул:
– Я Никин папа, а зовут меня Владимир Тимофеевич. С вами я уже заочно знаком.
– Что-о-о?! – воскликнула хозяйка, да так и замерла с открытым ртом. Пришлось ей объяснить, в чем дело. Но лишь когда папа утянул ее за руку к дивану и усадил рядом, она понемногу пришла в себя.