— Ой, мама, мы будем пить чай с лимоном! Бранка, ты не против?

Чай с лимоном! Слава богу, этот чай с лимоном избавил меня от тяжелой необходимости сделать выбор.

Вскоре кухарка поставила на стол стеклянную сахарницу, доверху наполненную кусочками сахара. Сахарница была покрыта стеклянной крышкой, которую венчал стеклянный шарик. Из сахарницы выглядывали серебряные щипцы. Я и понятия не имела, для чего здесь эти диковинные щипчики.

Потом кухарка принесла фарфоровый чайник с фарфоровой крышкой. Когда этот чайник наклоняли, из его носика вытекал душистый золотисто-красный чай.

— Пожалуйста, — сказала мне Хельга.

Конечно, так и полагалось предложить чай сначала гостье, и тем не менее я бы предпочла налить себе чай последней. У нас дома не было чайника, и откуда мне было знать, как из него наливают.

— Наливай, пожалуйста! Сразу согреешься!

Но меня уже бросило в жар при одной только мысли о том, что мне самой придется наливать.

Я взяла чайник и склонила его над чашкой. Видимо, я склонила его слишком резко. Чай хлынул неудержимым потоком и, переливаясь через блюдечко, полился на скатерть.

— Извините, — смущенно пролепетала я.

Чего бы я только не отдала за то, чтоб рядом со мной была мама! Уж она-то сумела бы налить мне чаю!

— Не беда, — поспешила успокоить меня Хельгина мама, — чая у нас много.

Хельга и ее мама обращались с чайником легко и умело. Чай тоненькой неспешной струйкой лился из носика в чашку, словно бы это был не чай, а постное масло.

— Бранка, бери сахар! — сказала Хельга. Она и не подозревала, на какие муки меня обрекает.

Дома мы брали сахар руками прямо из коробки и клали его в кофе; но чаще мама сама клала всем сахар. Как потерянная смотрела я на красивую сахарницу и торчавшие оттуда серебряные щипчики.

Как добраться до сахара? Снять крышку и взять его рукой?

Как же его берут в господских домах?

Краска залила мое лицо, на висках выступил пот. В отчаянии я болтала ногами — будь что будет.

— Спасибо, я не хочу!

— Клади сахар, чай несладкий.

— Спасибо, я не хочу! — упрямо повторила я.

— Ну, а я положу. Без сахара пить невкусно.

Хельга сняла стеклянную крышку и протянула сахарницу с серебряными щипчиками своей маме. Та взяла щипцы своей холеной рукой.

Как она возьмет сахар?

Я не спускала глаз с ее рук. Она взяла щипцы, нажала на них большим и указательным пальцами, и они раскрылись. Раскрытыми щипцами она подхватила кусочек сахару, поднесла его к чашке, опять нажала на щипцы, и сахар упал в чай. Так она проделала несколько раз. Она так быстро клала сахар в чай, что я едва успевала следить за ее холеными пальцами, серебряными щипцами и белыми сахарными кубиками.

Теперь сахар взяла Хельга. У меня буквально потекли слюни изо рта, когда я представила себе, какой сладкий у нее чай. Я грызла сдобный рогалик, с вожделением поглядывая на сахарницу с серебряными щипчиками. Лучше бы их тут вовсе не было. И когда Хельга еще раз предложила мне сахар, я рискнула. Я взяла серебряные щипцы и изо всей силы надавила на них. Щипцы не раскрылись. Краска опять прихлынула к моим щекам. И тут Хельгина мама попросила Хельгу положить мне сахар.

Наконец чаепитие окончилось. Я не могла дождаться, когда распрощаюсь с Хельгиной мамой и надену в прихожей пальто и туфли.

Вернувшись домой, я поняла, что нет дома лучше и приятнее, чем наш дом на Железнодорожной улице.

И еще мне было ясно, что наша кухня куда лучше всех на свете столовых и гостиных.

Наша мама вкусно готовила, и мы с аппетитом уписывали ее стряпню, не стесняя себя никакими правилами и не ломая голову над тем, как следует обращаться с едой, которая стоит на столе. Зачастую единственным нашим орудием во время трапезы были собственные руки: прямо руками мы брали пирожки, руками отправляли в рот блинчики и многое другое.

Сын нашей хозяйки, старой Петковихи, поставил во дворе прекрасный лимузин. Это был большой черный блестящий автомобиль марки „Форд“.

К машине он прикрепил табличку с надписью: „Такси“. Итак, долговязый сын нашей хозяйки был таксист.

Нас, ребят, и наших любопытных взглядов он просто не замечал. Однако его машина жила у нас во дворе, притягивая к себе всех маленьких обитателей дома. Стоило ему только приподнять на машине капот, как уж все мы были тут как тут. Широко раскрытыми глазами смотрели мы на приводные ремни, на электропроводку, на мотор, на радиатор, на удивительные колеса, которые везли лимузин туда, куда хотел водитель.

Фонза был высокий худой парень с вечно прилизанными черными волосами и с неизменной сигаретой во рту. Когда он возился со своим автомобилем, то решительно никого вокруг себя не видел. Он наливал воду в радиатор, менял и доливал масло, измеряя его стальным щупом и вытирая этот щуп замасленной тряпкой. И только перед тем как завести машину, принимался так сильно размахивать тряпкой, словно отгонял от себя назойливых мух. Мы разбегались в разные стороны, а когда Фонза садился за руль, снова тесной толпой обступали автомобиль.

Фонза поворачивал ключ, и мотор начинал работать, приводя в движение двигатель, а тот в свою очередь заставлял крутиться колеса. С сумасшедшей быстротой вертелся вентилятор. Мы буквально не могли оторваться от всех этих чудес.

Потом водитель выходил из машины и захлопывал дверцу. Мы тут же отбегали в сторону и издали смотрели, как Фонза, положив руки на открытый мотор, прислушивается к биению его сердца.

Все мы восхищались сыном нашей хозяйки; и ничего удивительного — он был первым шофером, которого мы видели на столь близком расстоянии. Его старый блестящий „форд“ тоже вызывал у нас самое неподдельное восхищение. Ведь эту машину мы могли ласкать не только глазами. В отсутствие хозяина наши ладони так и ходили по ее блестящему корпусу.

Фонза сам мыл машину, именно во время этой процедуры раскрывалась до конца чувствительная душа Фонзы. Для своего лимузина он не жалел ни воды, ни времени.

Вода текла по резиновому шлангу из крана в прачечной. Хорошенько окатив машину, он протирал ее огромной губкой, затем маленькими губками и наконец куском замши. Машина сверкала как зеркало. Мы благоговели перед ним, как перед богом.

Однажды в жаркий летний день Фонза обвел глазами теснившихся вокруг машины ребят и позвал Кирилла.

Не помня себя от радости, он мигом выскочил из толпы, принял от Фонзы весь набор губок и окинул нас высокомерным взглядом, как бы говорившим: „Смотрите, завидуйте, я один удостоен такой чести!“

Нас и впрямь снедала черная зависть. Таксист повел своего избранника в прачечную, насадил на кран резиновый шланг, и тут обнаружилось, что без подручного Кириллу не обойтись. Кирилл окликнул меня.

Я помчалась со всех ног, подгоняемая приятной мыслью, что теперь мне тоже будут завидовать.

— Ты, Бранка, будешь пускать и закрывать воду. Слушай Кирилла. А ты, Кирилл, смотри, так надрай машину, чтоб я видел себя в ней, как в зеркале! — объяснил нам Фонза наши обязанности и, пообещав в награду прокатить нас на машине, удалился в дом.

Мы приступили к работе. Я по приказу Кирилла открывала и закрывала кран, он струей из шланга обдавал лимузин сверху и снизу, с боков и по стеклам.

Под мощной струей воды он губкой смывал грязь, а потом протирал насухо мягкой замшей. Машина блестела так, что в нее можно было глядеться.

Выполнив столь почетное задание, мы пошли за Фонзой. Кирилл постучался. На его стук никто не отозвался, и тогда он толкнул дверь. Фонза, покрыв лицо газетой, спал на диване. Мы хотели потихоньку уйти, но он уже зашевелился, сбросил на пол газету и уставился на нас еще не совсем проснувшимися глазами.

— Господин Фонза, машина вымыта! — доложил Кирилл.

Таксист встал, надел беретку и закурил.

— Быстро вы управились, — сказал он, позевывая. — Или это я долго проспал?