И вот, внимательно прислушиваясь, оглядываясь, принюхиваясь, Тэр вышел на охоту. Он спустился к ручью, не доходя примерно сотни ярдов до него. Теперь он не выбирал троп поудобней, а держался каменных нагромождений и завалов. Гризли медленно пробирался, петляя зигзагами, крался, скрываясь за огромными грудами камней, принюхиваясь к каждой расщелине и тщательно исследуя кущи деревьев и бурелом на своем пути.
То он забирался вверх, туда, где, кроме голого сланца, ничего не растет. То спускался и брел по песку и гальке вдоль ручья. Ветер доносил разные запахи, но ни один из них пока еще не привлек гризли. Он услышал запах козы, когда взобрался наверх и шел по горному сланцу. Но так высоко гризли не охотился за крупной дичью. Дважды доносился запах барана. И только позднее, уже к концу дня, гризли увидел над собой и самого горного барана, который смотрел на него с отвесной кручи, стоя футах в ста над ним. А на земле то и дело попадались следы дикобразов, и время от времени Тэр застывал на месте над следом карибу, подняв голову и принюхиваясь.
Здесь, в этой долине, бродили и другие медведи. Большая их часть проходила у ручья, и по всему было заметно, что это либо черные медведи, либо бурые. Тэр напал и на запах гризли, и его ворчание при этом не предвещало тому ничего хорошего.
Ни разу за эти два часа после ухода с нагретой солнцем скалы гризли не поинтересовался, как чувствует себя Мусква. А того голод донимал все сильнее, и медвежонок слабел с каждым шагом.
Свет еще не видал такого стойкого малыша, как этот медвежонок с рыжей мордочкой. Он то и дело спотыкался и падал на неровных местах. На подъемах, которые Тэр брал одним махом, ему нужны были отчаянные усилия, чтобы не отстать от гризли. Трижды Тэр переходил ручей вброд, и каждый раз Мусква, идя следом, наполовину погружался в воду. Весь избитый, изодранный, мокрый, он, несмотря на раненую ногу, не отставал, шел за Тэром по пятам или догонял его бегом. Солнце уже садилось, когда гризли наконец заметил добычу. А Мусква к тому времени был еле жив.
Он не знал, почему Тэр ни с того ни с сего прижался вдруг всей своей огромной тушей к скале, с которой удобно было заглянуть вниз, в небольшую лощину. Он хотел было захныкать, да побоялся. И ни разу еще за всю его недолгую жизнь мать не была ему нужна так, как в эту минуту.
Медвежонок понять не мог, почему она бросила его посреди скал и так и не вернулась за ним (об этой трагедии Брюс и Ленгдон узнали несколько позднее). Никак не мог он понять и того, почему же она не приходит к нему сейчас. Ведь уже наступил час его кормежки перед сном. Он же был мартовским медвежонком, и, согласно правилам, которых свято придерживалось большинство медведиц, его еще целый месяц следовало кормить молоком. Таких, как он, еще очень нежных медвежат индеец Митусин называл мюнукау.
Так как Мусква был медведем, то и само его появление на свет было не совсем таким, как у других зверей. Его мать, как и все медведицы в холодных странах, произвела его на свет в берлоге еще задолго до окончания своей зимней спячки. Она родила его, не просыпаясь. Месяц, а то и целых полтора, пока он был еще голым и слепым, медведица кормила его своим молоком. Сама же все это время жила без пищи и воды, так ни разу и не открыв глаз, и, только когда этот срок истек, выбралась с ним из берлоги на поиски чего-нибудь съестного, чтобы, проглотив кусочек пищи, поддержать свои силы.
Не прошло с тех пор и полутора месяцев, как Мусква весил уже добрых двадцать фунтов. Это, разумеется, было раньше, а не сейчас, когда он был страшно голоден и истощен.
В трехстах ярдах ниже теснились друг к другу пихты, сгрудившись у самого края маленького родникового озера, вода из которого переливала через дальний от Тэра край впадины. В этих пихтах скрывались карибу — один, а то и два или три. Для Тэра это было так же несомненно, как если бы он видел их своими глазами.
Уинирау — запах лежащего копытного животного — был для Тэра так же не похож на мечису — запах, когда оно пасется, — как день на ночь. Один — почти неуловимо стелющийся в воздухе, — так легко и мимолетно пахнет от надушенных волос или платья прошедшей женщины. Другой — тяжело ползущий над самой землей, густой и горячий, как запах разбитого пузырька с духами. Даже Мусква и тот уловил этот запах, как только вполз сюда за Тэром и улегся рядом.
Целых десять минут Тэр стоял не шелохнувшись. Глаза его впились в лощину, в берег озера и подступы к чаще. Он точно определил направление ветра. Гризли не шевелился: отсюда легко было спугнуть дичь. Дело в том, что горы и резкая впадина создавали здесь постоянную тягу воздуха в лощину. И, случись Тэру выбраться ярдов на пятьдесят выше того места, где он сейчас притаился, чуткие карибу оказались бы от него как раз с наветренной стороны.
Навострив уши, с новым, понимающим блеском в глазах Мусква учился, как надо подкрадываться к дичи. Прижавшись к земле, Тэр почти полз на брюхе, медленно и бесшумно пробираясь к ручью. Шерсть на плечах стала у него дыбом, как у готовой к прыжку собаки. Мусква следовал за ним по пятам.
Целых сто ярдов продолжалось это продвижение в обход. И трижды за это время Тэр замирал, ловя запах со стороны деревьев. Наконец он добился своего. Ветер теперь тянул прямо на него и обещал многое. Крадучись, вперевалку двинулся он на добычу. Каждый мускул его огромного тела был напряжен до предела. Не прошло и двух минут, как он очутился уже на опушке пихтовой чащицы и замер. Захрустел валежник. Это карибу поднялись на ноги. Но не потому, что они были спугнуты. Просто они отправлялись на водопой и на пастбища.
Теперь Тэр двигался в том же направлении, что и они. Так он добрался, скрытый листвой, до опушки леса, не упуская из виду озера и луговины. Первым появился огромный самец карибу. Рога у него уже наполовину отросли и были покрыты бархатистым пушком. Откормленный, гладкий двухлеток, блестя в лучах заходящего солнца коричневой бархатной шкурой, шел за ним следом.
Первый олень замер, минуты две недоверчиво вслушиваясь, всматриваясь, принюхиваясь, не появятся ли где какие-нибудь признаки опасности. Молодой же, еще не такой подозрительный, как первый, щипал траву, стоя позади него. Затем, величаво шевельнув рогами и опустив голову, старый олень не спеша направился к озеру на вечерний водопой. Двухлеток пошел следом… а Тэр тем временем бесшумно выбрался из засады.
Мгновение — и, весь подобравшись, он кинулся вперед. До карибу было пятьдесят футов. И, когда животные услышали его, он, катясь, как огромный шар, уже пролетел половину этого расстояния.
С быстротой стрелы, пущенной из лука, прянули они от него. Но поздно. Чтобы обогнать Тэра, нужна была скорость несущегося во весь опор скакуна. Тэр к тому же успел выиграть время. Как ветер пронесся он, заходя вбок двухлетку, чуть подался в сторону, легко, казалось без малейшего усилия, прыгнул — и короткое состязание в беге было кончено. Огромная правая лапа Тэра обрушилась на плечо двухлетка, и в тот миг, как они оба покатились по земле, левая лапа гризли вцепилась в морду карибу и сжала ее, словно гигантская рука. Падая, Тэр оказался под карибу — таков был его всегдашний расчет при падении. Он не стал душить жертву в своих смертельных объятиях. Гризли подобрал под себя заднюю лапу, ударил ею, и все ее пять ножей врезались карибу в брюхо. После этого Тэр поднялся на ноги, огляделся и, отряхнувшись, издал громовой рев, то ли выражая им свое торжество, то ли приглашая Мускву на пир.
Второго приглашения маленький медвежонок с рыжей мордочкой дожидаться не стал. Так впервые в жизни изведал он запах и вкус теплой крови и мяса. И случилось это в самое подходящее время в его жизни. Точно так же много лет назад пришлось их попробовать впервые и Тэру.
Отнюдь не все гризли убивают крупного зверя. Точнее, этим занимаются лишь очень немногие из них. Подавляющее же их большинство, в общем, вегетарианцы, весьма умеренно употребляющие в пищу мелкую дичь: гоферов, сурков, дикобразов. Случай время от времени превращает того или иного гризли в охотника на карибу, коз, горного барана и даже на лося.
