Ленгдон улыбался, прислушиваясь к выкрикам спутника, грозившего Дишпен всевозможными карами, начиная с обещания немедленно вспороть ей брюхо и кончая посулом более милосердной смерти — от удара дубинкой. Дух захватывало от всех этих обещанных ужасов, на выдумку которых разъяренный Отто бывал неистощим. Однако на лошадей они не производили никакого впечатления. У Ленгдона же вызывали улыбку и восхищение. Он прекрасно знал, что, как только огромный, добродушный Брюс Отто упрется плечом в тюк на спине лошади, желая помочь ей, именно в этот момент Дишпен опрометью кинется вперед, а уж после этого бедняге не останется ничего другого, как разразиться такими проклятиями, от которых кровь стынет в жилах.

Но вот одна за другой все шесть вьючных лошадей экспедиции выбрались из чащи. Здоровенный детина верхом на индейском горном пони замыкал шествие. Он сидел в седле согнувшись, подтянув колени почти к самому подбородку: такая посадка выработалась у него за долгие годы жизни в горах, да и то потому, что нелегко, конечно, человеку шести футов и двух дюймов ростом ехать верхом на пони.

Ленгдон спешился и осмотрелся. Его отросшая светлая борода подчеркивала густой загар лица. Расстегнутый ворот рубашки открывал, обветренную и загорелую шею. Серо-голубые глаза его, острые и проницательные, изучали окрестность с веселым упорством охотника и искателя приключений.

Ему было тридцать пять лет. Половину своей жизни он проводил в диких местах, а все остальное время писал об увиденном.

Спутник его был лет на пять старше, но зато на шесть дюймов выше, если, конечно, лишние шесть дюймов можно считать преимуществом. Брюс полагал, что никакого преимущества здесь нет. «Вся беда в том, — говаривал он, — что я никак не перестану расти».

Он подъехал к Ленгдону и спешился.

— Видел ты что-нибудь подобное? — спросил Ленгдон.

— Недурное местечко, — согласился Брюс. — И самое подходящее для лагеря. Здесь тебе и карибу и медведи, Свежее мясо нам не помешает. А ну-ка, дай спичку, Джим.

У них вошло в обычай раскуривать трубки от одной спички. После первой глубокой затяжки Ленгдон кивнул в сторону леса, из которого они только что выбрались.

— Здесь бы и разбить лагерь, — сказал он. — Сухой хворост, проточная вода и пихта; из пихты можно устроить хорошие постели. А лошадей стреножим и выпустим на ту лужайку в миле отсюда, через которую мы проезжали. Там и травы и дикой тимофеевки край непочатый. — Он взглянул на часы. — Еще только три. Можно отправляться дальше… Но… Как, по-твоему, может быть, задержимся на денек-другой, посмотрим, что здесь хорошего?

— Что ж, пожалуй, — отозвался Брюс.

Он сел, прислонившись спиной к скале, и пристроил на коленях длинную подзорную трубу из меди. Труба эта была реликвией еще времен гражданской войны.

Ленгдон отстегнул от седла бинокль, привезенный из Парижа.

Они сидели плечо к плечу, внимательно исследуя холмистые склоны и зеленые скаты гор, возвышавшихся перед ними.

Вот она, дикая, «неведомая страна», как окрестил ее Ленгдон. Ведь к этим местам невозможно было подступиться; непроходимые дебри окружали их со всех сторон, и, насколько можно было судить, нога человека еще не ступала здесь. Двадцать дней продирались Брюс и Ленгдон сквозь эту чащу и прошли всего сто миль; каждая миля досталась им с трудом. Вчера» днем перевалили через гребень Великого Водораздела, который, казалось, расколол самые небеса надвое, а теперь они рассматривали первые зеленые склоны и величавые вершины Файерпенских гор.

На севере — а они направлялись на север — протекала река Скина; на западе и юге лежала горная страна Бэбин с бесчисленными реками и озерами; на востоке, за Великим Водоразделом, — горный район реки Оминеки и притоки Финлея.

Охотники ушли из обжитых мест, десятого мая, а сегодня уже тринадцатое июня. Теперь они наконец у заветной цели. Два месяца пробирались они в эти края, куда еще не проникал человек. И их старания увенчались успехом. Сюда не забредал ни охотник, ни старатель. Сказочная долина расстилалась перед ними. И сейчас, на пороге ее тайн и чудес, Ленгдон испытывал ту особую радость и упоение, которые понятны только людям одного с ним душевного склада.

Его друг и товарищ Брюс Отто, с которым он пять раз забирался на север, считал, что все горы совершенно одинаковы. В горах он родился и прожил жизнь. В них же, скорее всего, и умрет.

Брюс вдруг резко толкнул Ленгдона локтем в бок.

— Вижу трех карибу, — сказал он, не отрываясь от подзорной трубы. — Идут поперек склона милях в полутора вверх от долины.

— А я — козу с козленком. Вон там, на черном сланце первой горы справа, — отозвался Ленгдон. — Бог ты мой! А вот и «батюшка» смотрит на нее вверх, с утеса… Да у него борода в целый фут длиною! Ставлю что хочешь, Брюс, — мы очутились в настоящем райском саду.

— Пожалуй, — рассеянно сквозь зубы процедил Брюс, пристраивая подзорную трубу повыше на колене. — Здесь полным-полно горных баранов и медведей, уж поверь моему слову.

Минут пять они молча наблюдали. Позади них лошади жадно щипали густую, сочную траву. Долина, казалось, спала, затопленная морем солнечного света. И только голос воды, бегущей с гор, звенел в ушах Ленгдона и Отто. И Ленгдон подумал, что так бывает только во сне. Долина напоминала огромную, уютно свернувшуюся кошку. А все звуки, слившиеся в их ушах в одно мелодичное журчание, были ее блаженным сонным мурлыканьем.

Ленгдон все еще наводил бинокль, чтобы поближе разглядеть козла, застывшего на утесе, когда Отто снова заговорил.

— Вижу гризли, здоровенного, как дом, — сообщил он бесстрастно.

Редко кому удавалось нарушить его невозмутимость. Разве что вьючным лошадям и особенно этой Дишпен. Самые же волнующие сообщения, вроде последнего, Брюс делал с такой небрежностью, словно речь шла о букетике фиалок.

Ленгдон резко выпрямился.

— Где? — спросил он и нагнулся над плечом товарища, прослеживая направление подзорной трубы. Нервы его напряглись.

— Видишь, вон там склон у второго отсюда перевала… прямо за ущельем? — сказал Брюс, прищуривая глаз. — Он как раз на полпути к этому перевалу. Выкапывает гофера.

Ленгдон навел бинокль на склон и ахнул.

— Видишь? — спросил Брюс.

— Как будто перед самым носом, — отозвался Ленгдон. — Брюс, да ведь это самый большой медведь во всех Скалистых горах!

— Если не он, то его двойник — усмехнулся невозмутимый Брюс. — Он больше твоего восьмифутового на добрую дюжину дюймов, Джимми! И… — на самом интересном месте Брюс умолк, вытащил из кармана плитку черного «макдональда"[12] и откусил добрый кусок, не отрываясь при этом от подзорной трубы, — …и ветер нам благоприятствует, а он сейчас так увлекся, что ничего не замечает, — закончил Брюс и поднялся.

Вскочил и Ленгдон. В такие минуты товарищи понимали друг друга без слов. Они завели лошадей обратно в лес и привязали их там. Из кожаных чехлов вытащили ружья и зарядили их крупным зарядом. После этого оба минуты две изучали склон и подступы к нему невооруженным глазом.

— Можно пробраться по ущелью, — предложил Ленгдон.

Брюс кивнул.

— По-моему, оттуда можно стрелять ярдов с трехсот, — сказал он. — Лучшего не придумаешь. Если подходить снизу, он почует нас. Эх, будь это часа на полтора раньше!

— Тогда мы бы залезли на гору и свалились прямо на него! — со смехом отозвался Ленгдон. — Когда дело доходит до лазанья по горам, то второго такого сумасшедшего, как ты, Брюс, днем с огнем не сыщешь. Ведь ты способен перевалить хоть через Хардести или Джикай, лишь бы подстрелить козла сверху, пусть даже ты мог бы с тем же успехом сделать это и не забираясь на гору. Хорошо, что сейчас не утро. Нам удастся добраться до этого медведя и по ущелью.

— Возможно, — сказал Брюс.

И они отправились.

По зеленым, цветущим лугам они шли не скрываясь, пока не приблизились к гризли примерно на полмили. Дальше он уже мог увидеть их. Ветер переменился и задул прямо в лицо. Они заторопились и не сбавляли хода, пока почти вплотную не подошли к склону, скрывавшему медведя. Теперь до него идти было всего минут пятнадцать. Еще через десять минут они вышли к ущелью, заваленному камнями; весенние потоки, веками падающие со снеговых вершин, промыли его в склоне горы. Здесь они внимательно огляделись вокруг. Великан гризли находился сейчас от них ярдах в шестистах вверх по склону и меньше чем в трехстах от ближайшего к нему выхода из ущелья. Поэтому Брюс заговорил шепотом.