Сами по себе звуки выстрелов не испугали Тэра. Но когда он увидел, как один из его врагов высоко подпрыгнул и затем покатился с горы, гризли поспешил в укрытие, за каменные глыбы. Раздался четвертый выстрел, пятый… При пятом выстреле собаки с отчаянным визгом кинулись обратно в ущелье. Одна из них припадала на перебитую переднюю лапу. А Ленгдон вскочил на камень, служивший ему до этого опорой при стрельбе, и вгляделся в линию горных вершин. Исквау только что достигла вершины. На мгновение задержалась и посмотрела вниз. Но вот она исчезла.

Тэр под прикрытием каменных громад и огромных глыб выветрившегося песчаника двигался по следу медведицы. После того как Тэр скрылся, из ущелья выскочили запыхавшиеся Брюс и Метусин. Оттуда, где они стояли, даже по вершине горы можно было стрелять наверняка. Поэтому Ленгдон закричал как сумасшедший и замахал им руками, указывая вниз.

Брюс и Метусин не замедлили попасться на эту удочку, хотя собаки уже снова яростно лаяли у камней, среди которых исчез Тэр. Охотники сейчас же решили, что Ленгдону оттуда, где он стоял, видно продвижение медведя и что гризли сейчас несется в долину. И, только пробежав более ста ярдов вниз по склону, они остановились и оглянулись на Ленгдона, ожидая от него дальнейших указаний. Но на этот раз Ленгдон, стоя на камне, показал им рукой на линию горных вершин.

Тэр в этот момент как раз переходил ее. На мгновение он, так же как и Исквау, задержался и бросил последний взгляд на человека.

И Ленгдон, прежде чем гризли исчез, помахал ему шляпой, и крикнул:

— Счастливо, дружище… счастливо!

Ночью Ленгдон и Брюс обсуждали новые планы. А Метусин сидел поодаль, покуривая с невозмутимым видом и время от времени пристально приглядываясь к Ленгдону, как бы все еще не в состоянии поверить в то, что произошло сегодня днем.

Пройдет много лун после сегодняшней ночи, и Метусин всегда будет рад случаю лишний раз поведать своим детям и внукам, друзьям и соплеменникам о том, как он однажды охотился с белым человеком, который перестрелял собственных собак, чтобы сохранить жизнь какому-то гризли. Ленгдон после этой истории уже не был для него прежним Ленгдоном, и после этого сезона Метусин никогда больше не пойдет с ним на охоту. Потому что теперь Ленгдон стал кесквау, то есть сумасшедшим. У него что-то разладилось. Великий Дух отнял у Ленгдона сердце и отдал его медведю гризли.

И, покуривая свою трубку, Метусин поглядывал на Ленгдона с некоторой опаской. Его подозрение окончательно утвердилось, когда он увидел, что Брюс и Ленгдон сооружают из кожаной корзины клетку, и понял, что медвежонок будет сопровождать их в долгом путешествии. После этого у него уже не оставалось никаких сомнений насчет состояния Ленгдона. Ленгдона „испортили“. А подобная порча, по мнению индейца, не предвещала ничего хорошего.

На следующее утро вся экспедиция уже на рассвете была готова к долгому пути на север, и Брюс с Ленгдоном двинулись впереди вверх по склону и через хребет Скалистых гор в ту самую долину, из которой они впервые увидели Тэра. Вся экспедиция живописно растянулась за ними гуськом. Шествие замыкал Метусин. А в кожаной корзине, притороченной на одной из лошадей, ехал Мусква.

Ленгдон был весел и сиял.

— Это самая удачная охота в моей жизни, — сказал он Брюсу. — И я никогда не пожалею, что мы не убил и его.

— Много ты понимаешь! — пренебрежительно отозвался Брюс. — Возьмись я за это дело по-своему, его шкура сейчас была бы на спине Дишпен. Любой турист там, у железной дороги, отвалил бы за нее сотню долларов.

— А для меня он живой стоит несколько тысяч, — ответил Ленгдон и с этими загадочными словами приотстал посмотреть, как Мусква переносит путешествие.

Медвежонок то валился из стороны в сторону, то перекатывался в корзине, как неопытный новичок в хаудэ — широком, под балдахином седле на спине у слона. Понаблюдав за ним некоторое время, Ленгдон снова присоединился к Брюсу. Еще раз шесть за следующие два-три часа подъезжал он к Мускве и каждый раз возвращался к Брюсу все более молчаливым и задумчивым, как бы о чем-то споря с самим собой.

В девять часов они достигли конца долины Тэра. Прямо за ней возвышалась гора, и здесь поток, вдоль которого они ехали, круто сворачивал на запад, углубляясь в узкий каньон.[22] К востоку начинался зеленый холмистый склон, по которому лошадям нетрудно будет пройти и который выведет экспедицию в следующую долину, по направлению в Дрифтеуд. Этого направления Брюс и решил держаться.

Посредине склона остановились дать лошадям передышку. Мусква жалобно взывал из своей кожаной темницы. Ленгдон слышал, но, казалось, не обращал ни малейшего внимания на этот плач. Он не отрывая глаз все смотрел и смотрел на долину, по которой они только что проезжали.

В свете утреннего солнца она была великолепна. Отсюда ясно виднелись заснеженные вершины, ниже которых лежало прохладное темное озеро, где Тэр недавно ловил рыбу. Отдаленные зеленые склоны гор казались бархатными, и Ленгдону при виде всего этого подумалось, что сейчас он в последний раз слышит журчащую музыку страны Тэра. И она подействовала на него, как хорал, как радостный гимн в честь того, что он уходит отсюда, ничем не нарушив жизни гор и долин, оставляя все таким же, как было до его прихода. Но так ли это? Разве до его ушей не доносится вместе с этой музыкой гор нечто печальное, скорбное, чья-то жалобная мольба?

И снова неподалеку потихоньку всхлипнул Мусква.

Тогда Ленгдон повернулся к Брюсу.

— Решено, — сказал он, и в этих словах прозвучала непреклонная решимость. — Все утро я собирался с духом, и вот теперь решился. Вы с Метусином тронетесь дальше, как только лошади отдышатся, а я съезжу в долину, отъеду примерно на милю я выпущу медвежонка на волю где-нибудь в таком месте, откуда он найдет дорогу в родные места.

Он не стал дожидаться, чтобы его начали отговаривать, не стал слушать возражения Брюса. Кстати, тот промолчал. Взяв Мускву на руки, Ленгдон направил лошадь обратно, к югу.

Проехав с милю по долине, он очутился на широком, открытом лугу с редкими зарослями ивняка и островками ели. Воздух благоухал от множества цветов.

Здесь он спешился и минут десять посидел с Мусквой, опустившись на землю. Вытащив из кармана небольшой бумажный пакетик, последний раз покормил медвежонка сахаром. Тяжелый комок подступил к горлу, когда носик медвежонка ткнулся в его ладонь, а когда Ленгдон наконец поднялся и вскочил в седло, глаза его застлал горячий, влажный туман. Он попытался рассмеяться.

Может быть, это бесхарактерность, но он любил Мускву и знал, что оставляет в этой горной долине что-то очень близкое и дорогое.

— Прощай, малыш, — говорил он, и голос его прерывался от волнения. — Прощай, малыш Злюка! Может, когда-нибудь я вернусь сюда и мы увидимся… Ты будешь тогда большим, свирепым медведем. Но я не выстрелю… никогда… ни разу!

И он быстро поскакал на север. Отъехав ярдов на триста, оглянулся. Мусква бежал следом, но расстояние между ними быстро увеличивалось. Ленгдон помахал ему рукой.

— Прощай! — крикнул он, проглатывая подступающий к горлу комок. — Прощай!

А еще через полчаса он, уже стоя на вершине склона горы, навел бинокль на долину. Мусква виднелся вдали маленькой черной точкой. Медвежонок остановился и доверчиво ждал его возвращения.

И снова Ленгдон попробовал было рассмеяться, но ничего не вышло. Перевалив через горы, он навсегда исчез из жизни Мусквы.

Добрых полмили Мусква гнался за Ленгдоном. Сначала бегом, потом перешел на шаг и наконец остановился, уселся по-собачьи, не сводя глаз с далекого горного склона. Если бы Ленгдон шел пешком, то медвежонок, пожалуй, бежал бы за ним, не думая о привале, пока не выбился бы из сил. Но кожаная клетка смущала его. В ней было тесно, лошадь на ходу так встряхивала клетку, что медвежонку это казалось землетрясением. А он понимал, что там, впереди, не только Ленгдон, но и клетка.