Голод острой болью пронизал желудок. Потом боль прошла, но слабость осталась. Казалось, в сосудах не осталось ни капельки крови, мышцы совсем онемели. Что, если он потеряет сознание? Может быть, «скорая помощь» доставит его в больницу, где он сможет поесть и отдохнуть?

Асфальтовый бугор улицы Хурнсгатан окутался легкой мглой, словно далекая горная вершина… Однако сознание не изменило Оке. Неделя полуголодного существования и дня два совершенно без еды – этого еще недостаточно, чтобы доконать молодой, здоровый организм.

Оке не мог удержаться от того, чтобы не заглядывать в витрины продовольственных магазинов, хотя они только хуже дразнили его голодный желудок. На подносах лежали горы еды. В одном месте он услышал сквозь полуоткрытую дверь певучий звук колбасорезки. «Обрезки!» – пронизала его волнующая мысль, но войти он не решился: слишком много покупателей столпилось в магазине.

Лишь где-то в Старом городе он набрел на лавку, владелец которой как раз в этот момент стоял в одиночестве и клевал носом за прилавком. Это был полный седой господин, он приветливо приподнял картуз, приветствуя входящего Оке, и, казалось, весь так и излучал доброту:

– Чего изволите? Оке запнулся.

– У вас есть… Я хотел сказать… Не могли бы вы дать мне обрезков?

Улыбка превратилась в лед, и на Оке уставились злые свиные глазки:

– А ну, давай-ка убирайся, пока я не позвал полицию, чтобы тебя засадили за бродяжничество!

Оке круто повернулся и выбежал на улицу с горящими от стыда щеками. Даже нищий из него не получился!

Не успел он отойти на несколько кварталов от лавки, как шум уличного движения прорезал громкий свист. Решив, что это полицейский, он в ужасе приготовился улизнуть в переулок, где знал множество укромных мест и проходных дворов.

– Оке-е! Ты оглох?

Молодой шофер, один из членов ячейки района Васа, остановил свой грузовик и кричал ему вслед:

– Если тебе еще ничего не удалось найти, беги скорей в «Электробюро» на Дроттнинггатан. Я был там только что и слышал, что им нужны люди на склад.

Оке просиял. Кажется, сегодняшний день все-таки принесет ему удачу!

– Спаси-ибо!

Видно, только так и можно. Искать работу наобум бесполезно; зато своевременный совет может подправить дело.

В «Электробюро» было что-то в самой атмосфере, что сулило успех. Заведующий складом надписывал только что взвешенные ящики, но при виде Оке засунул карандаш за ухо и осведомился, в чем дело.

– Люди нам нужны, это верно, – сказал он. – Сколько вам лет?

Оке быстро прикинул про себя: похоже, что всем этим парням, которые заняты здесь сортировкой электропробок, лампочек и других товаров, лет около двадцати.

– Мне исполняется восемнадцать в этом году, – ответил он, стараясь казаться постарше.

Заведующий призадумался.

– Лично я не имею ничего против того, чтобы взять вас, но…

Затаив дыхание, Оке ждал продолжения. – Но, прямо сказать, не решаюсь!

– Почему? Вы сами увидите, что я отношусь к работе добросовестно. К тому же можно позвонить моему прежнему хозяину и проверить.

Оке достал свою уже порядком поистрепавшуюся справку, но заведующий складом только махнул рукой:

– Плевал я на справки! Люблю сам убедиться на деле, на что годен человек. Но вам слишком много лет.

Оке все еще ничего не понимал. Слишком много Лет для самой обыкновенной складской работы, хотя ему исполнилось семнадцать всего лишь полтора месяца назад?

– Видите ли, в чем дело, – объяснил завскладом чистосердечно. – Все работающие здесь состоят в профсоюзе, кроме самых младших. На каждого, кто достиг восемнадцати лет, распространяются положения коллективного договора. Следовательно, им надо платить больше. Фирма не хочет иметь осложнений с профсоюзом в этих делах, поэтому меня ожидают неприятности, если я найму кого-нибудь старше четырнадцати – пятнадцати лет. – У заведующего были свои причины осуждать директивы начальства. – Что до меня, так я бы предпочел взять вас. С теми, кто приходит сюда прямо со школьной скамьи, слишком много возни – постоянно путают, что куда класть.

С поникшей головой Оке пришел домой и лег на кровать. Он был маленьким винтиком в неутомимой машине города, но совершил непростительную ошибку, чуть ли не добровольно позволив заменить себя другим. Машина не станет из-за такого пустяка. Он может разбить в кровь кулаки о ее железный корпус, но ему теперь уже не найти себе в ней места…

С таким же успехом можно дремать дома под одеялом, стараясь ни о чем не думать и ничего не хотеть… Голова сделалась легкой, как воздушный шар. Его понесло прямо вверх, к лохматому облачку. Тело окутал белый туман, полный острых, блестящих иголочек, которые с легким звоном кружились вокруг него.

– Вы заболели?

Задремав, он не заметил, как вошла хозяйка. Она поставила на ночной столик графин с водой и дребезжащий стакан.

– Да, что-то горло болит. Наверно, грипп, – поспешил извернуться Оке.

Она посоветовала ему выпить горяченького и вскоре принесла чашку кипятку с медом.

– Лучшее средство против простуды. Пейте, пока не остыло, – предложила она заботливо, как и надлежало обращаться с аккуратно платящим съемщиком.

Если бы она знала, что у него нет ни гроша! Сладкий напиток прогнал слабость, и прояснившийся мозг с прежним упорством занялся все той же проблемой.

Он полистал несколько полученных от Геге брошюр, проглядел газету, купленную, когда у него еще были деньги, потом попробовал одолеть главу в романе, взятом в городской библиотеке.

Чем бы он ни пытался занять себя, тревога не оставляла его. Пусть хозяйка думает, что хочет. Придется встать и дойти до Брюггаргатан.

В клубе он застал лишь Рашпиля и Бьёркнера. Они сидели сегодня, в виде исключения, молча, сосредоточенно разыгрывая партию в шахматы. Матрос облачился в гражданскую одежду и преобразился до неузнаваемости: чересчур короткие спортивные брюки, летний пиджак из тонкого материала и синий в белый горошек галстук, выглядевший на его мощной шее, словно бабочка на шее быка.

– Привет юному рекруту из авангарда пролетарской молодежи Геге, – процедил Рашпиль презрительно, поднимая глаза от шахматной доски.

Бьёркнер многозначительно ухмыльнулся и сделал неожиданный, но хорошо продуманный ход:

– Шах! И мат следующим ходом! С тебя чашка кофе. Он взглянул на стенные часы и сгреб фигуры с доски. – Четвертый час играем. Теперь тебе уже не придется отыграться.

– Увольнительную получил? – спросил Оке.

– Нет. Королевский военно-морской флот Швеции придерживается тех же взглядов, что Рашпиль: он неодобрительно относится к революционному авангарду. После нашей голодовки, когда мы протестовали против лежалой селедки и гнилой картошки, офицеры стали присматриваться ко мне. Потом нашли у меня в койке во время похода пачку «Стормклоккан», и моя песенка была спета. Сначала засадили за решетку за подрывную пропаганду, а там и совсем уволили.

– Ты явно не понял меня, – возразил Рашпиль. – Я как раз отнюдь не считаю вас революционерами.

Обеспечив себе последнее слово, он постучал ложечкой по чашке, подзывая официантку.

– Проглотишь чашечку? – спросил он Оке.

– Нет-нет, я спешу.

– Ну, составь нам компанию, – настаивал Бьёркнер.

Оке замялся:

– У меня денег нет.

– Так и скажи! – прорычал Рашпиль. – Да садись же!

Оке жадно вгрызся в заказанную для него булочку, но от кофе его сразу замутило.

– Спасибо древним китайцам или персам, что они изобрели шахматы, а то бы можно было околеть от скуки в такую сиротскую зиму, – философски заметил Рашпиль.

– Тебе не терпится дождаться снега и льда, да чтобы их хватило на много месяцев, а по мне – так скорее пришла бы весна, чтобы опять открылось судоходство на северных линиях. Тогда будет больше шансов наняться на какую-нибудь старую калошу, – возразил Бьёркнер.

Ожидание – именно это слово характеризовало всю атмосферу в кафе. Ждали снегопада (можно наняться на уборку снега!) или путевки в Смбланд от Конторы по трудоустройству безработных; ждали скорого краха всемирного капитализма или его оживления на базе высокой конъюнктуры, что хоть обещало постоянную работу на несколько лет. Воздух был насыщен ожиданием, и это обычно придавало особую горячность дискуссиям.