Но вот Оке снова нырнул в буран. Теперь ветер дул ему в спину, подталкивая так, что ноги едва поспевали. Вдруг он увидел колеблющийся отсвет на крыльце. Бабушка вооружилась маленьким штормовым фонарем и направлялась сама к хлеву.

– Я иду! Вернись! – закричал Оке отчаянно, но ветер сорвал крик с его губ и утопил в своем гуле.

Если бабушка успеет дойти до скользкого места, она может упасть и сильно разбиться!

– Тебя не было так долго, что я уж подумала – с тобой случилась беда, – объяснила она ему, когда они вместе вошли в дом.

Бабушка поставила на угли чайник, на тот случай, если дядя Хильдинг все же вернется.

– Ты бы ложился, – предложила она Оке, но он отказался.

В комнате становилось холодновато. Они подсели вплотную к печке, рассеянно прислушиваясь к бульканью чайника. Можно было только догадываться, что происходит снаружи в ночи.

Все Балтийское море кипело и бурлило. Над рифами и скалами взлетали столбы белой пены, буйные валы добегали до самых дюн, перехлестывая через них и унося с собой большие вихрастые кочки.

Одинокая сосна на Рёрхольмене кончила свое существование, зарывшись сучьями в прибрежную гальку. Стройные сильные деревья на мысу упорно сопротивлялись, крепко вцепившись корнями в почву, но ураган переламывал их пополам, прокладывая в самой гуще леса целые просеки. Старые великаны валились с громом на шоссе, обрывая телефонные провода, словно нитки.

Над равниной ветер бушевал с особенной силой. Он валил заборы и сараи, срывал крыши, уносил стога сена, увешивал пучками соломы кусты и свисающие провода. Не один телефонный столб был вырван из промерзшей земли.

Редким лесам вокруг Бредвика грозило полное уничтожение. Сосны валились тысячами, выворачивая длинными корнями большие пласты земли.

В заливе собралась целая флотилия различных судов. Несмотря на то что радио предупредило о шторме заблаговременно, не обошлось без несчастий. Две баржи захлестнуло водой, и они пошли на дно прямо у пристани. Одну моторную шхуну сорвало с причала, унесло в залив и перевернуло.

Оке вздрогнул: стенные часы, купленные дядей Хильдингом для нового дома, пробили двенадцать. В их мелодичном звоне появилось что-то зловещее. Казалось, сама темная ночь с ревом бьется в оконное стекло, силясь разбить его и загасить все огни. Буран затряс дверь – словно кто-то стучался.

– Это хорошая примета – Хильдинг вернется сегодня! – обрадовалась бабушка и принялась ворошить угли, чтобы подогреть остывший чайник.

Снова потянулось мучительное ожидание. И они дождались. Дверь распахнулась, и вошел дядя Хильдинг, щурясь на свет и растирая окоченевшие пальцы.

– А мы было решили, что ты остался в Биркегарда, – сказала бабушка.

– Я не хотел, чтобы вы волновались, – ответил он, швыряя фонарик на полку около печки. – Хорошо еще, что вы свет не гасили. Эта дрянь перестала светить еще раньше, чем я управился с лодкой:

– Значит, лодка цела? – взволнованно спросила бабушка.

– Еле отстоял. Волны так и бесились вокруг нее. Но теперь я затащил ее на сухое место и подложил несколько колод, чтобы она не перевернулась.

Ледяной ветер исхлестал щеки дяди Хильдинга докрасна, брови побелели от инея. Оке даже не верилось, что дядя действительно вернулся невредимым из этого ужасного бурана, который продолжал реветь над мысом с неослабевающей силой.

Весенний ветер шелестел в деревьях и гонял прошлогодние листья вокруг нагроможденных друг на друга столов на веранде ресторана. Оке стоял и читал старые, пожелтевшие газеты, приколотые на оконных рамах изнутри для защиты от солнца и любопытных взглядов. Дома всю зиму не было газет.

Он чувствовал во всем теле необычайный прилив сил.

Никогда еще весна не казалась ему такой прекрасной. Оке даже и не пытался понять, откуда в нем родилось такое радостное чувство – точно он сбросил с себя старую, испещренную шрамами кожу и на смену ей наросла новая, затянув ноющие ранки упругим покровом.

Вряд ли в этом году приедет много туристов – все жалуются на тяжелые времена… Прежнее детское убеждение Оке, будто туристы – это люди совсем иного рода, стоящие выше всяких забот и огорчений, уже исчезло. Оставался только тот бесспорный факт, что они предпочитали соблюдать известное расстояние между собой и людьми с мозолистыми ладонями.

Эгей! Вот когда можно пройтись по перилам вокруг всей веранды или растянуться во весь рост на диване, на котором через несколько недель будут сидеть с важным видом приезжие!

…Несмотря на кризис, количество туристов почти что не сократилось. Изменились сами туристы. По дорогам катил поток велосипедистов с огромными свертками на багажниках и полным отсутствием каких-либо познаний относительно того, как готовить пищу на свежем воздухе. Часто они забегали к бабушке и просили одолжить ведро или продать картошки. Обычно бабушка отказывалась брать деньги за такую мелочь.

– Только не разжигайте костров на берегу! – предупреждала она и рассказывала о последнем лесном пожаре на Сандэн, когда небо и море осветились красным заревом, которое было видно даже в Нуринге. – Искры от сигнальной ракеты попали на сухой камыш, а потом огонь едва не опустошил весь остров. Да и у нас здесь несколько раз занималось.

Бабушка обращалась к приезжим с материка каким-то смущенным, хлопотливым тоном. Она встречала их с почти наивным чистосердечием, которое раздражало Оке, потому что они слишком редко отвечали тем же.

Нужно ли, например, соблюдать простейшие правила вежливости и здороваться с ними, как с другими путниками, или не обращать на них внимания? Жители туристской гостиницы казались почему-то словно озадаченными, когда он снимал фуражку при встрече.

Однажды вечером, в разгар туристского сезона, Оке встретился с адвокатом, который путешествовал в обществе прыщавого подростка и маленькой аккуратной старушки. Он уже прошел было мимо них, как вдруг старая дама обернулась и обнажила белые вставные зубы в язвительной улыбочке.

– Маленьким мальчикам не мешает быть немножко повежливее, – сказала она, подчеркивая каждое слово и растягивая слога.

Щеки Оке стали такими же красными, как его ободранные, воспаленные коленки. Целую неделю он гнул спину на поросшем сорняком поле, прореживая морковку за харчи и двадцать пять эре в день. Штаны покрылись коркой грязи, левое плечо торчало наружу из рваной рубахи. Ткань перепрела от пота и палящего солнца и не выдержала нагрузки, когда он схватился в драке с Бенгтом.

Пожалуй, он и в самом деле был похож на маленького дикаря, выросшего словно зверек на приволье.

«Сама здоровайся, чертова кукла!» – подумал он и уставился ей прямо в глаза.

В округе постепенно назревало чувство отчужденности и даже вражды к самым богатым отдыхающим. Владельцы летних особняков уже не хотели просто довольствоваться ролью гостей. Нетронутая прелесть дюн и берегов не давала им покоя. Им во что бы то ни стало загорелось разделить на участки весь лес по берегу залива Скальвикен и забрать себе самые красивые места.

«Посторонним вход воспрещается!» – кричали унизительные черные надписи. Как раз посреди маленькой тропки, извивавшейся вдоль Страндосен, такое объявление вывесил адвокат. Тропа вела на луг, где Оке всегда собирал цветы для бабушки. Однажды он до того разозлился, что выдернул столб с объявлением и бросил его на землю.

– Это еще зачем? – произнес вдруг девичий голос на певучем диалекте жителей Висбю.

Смущенный и озадаченный, Оке обернулся и увидел смотрящие прямо на него синие глаза, затененные густыми ресницами. Они напоминали фиалки, которые девочка держала в своей тонкой красивой руке.

– Не на месте стоит! – ответил Оке хмуро, чтобы скрыть смущение.

Девочка опустила глаза на кончик ноги, которым рисовала что-то на песке:

– Как тебя зовут?

– Оке, Оке Андерссон, – и можешь ябедничать сколько хочешь!

– Почему? Если столб и в самом деле стоял на вашей земле, то папа и этот участок купит.