— Вы найдете ее — может быть! — продолжала она, все еще перебирая кончик косы своими изящными пальцами. — Потому что вы один из тех, кто так просто не сдается. Сказать вам, почему я пришла навестить вас у доктора Кардигана? Главным образом из любопытства… сначала. Почему меня интересовал человек, которого вы освободили, — это один из вопросов, на который я не могу вам ответить. Не могу вам также открыть, зачем я прибыла на Пристань. И о Кедсти не могу сказать ни слова. Когда-нибудь, возможно, настанет день, и вы все узнаете. И тогда я перестану вам нравиться… Перед тем как увидеть вас, я почти четыре года была оторвана от мира. Я жила в отвратительной, ужасной дыре. Окружавшее угнетало меня своим уродством, одиночеством, пустотой. Еще немного, и я бы погибла. Потом произошло одно событие, вырвавшее меня оттуда. Догадываетесь, где я была?

Кент покачал головой:

— Нет.

— Для всех прочих эта жуткая дыра считается прекрасным местом. В Монреале.

— Вы там учились?

— Да, меня определили в частный пансион «Вилла Мария». Мне тогда еще не исполнилось и шестнадцати. Все были добры ко мне. Кажется, они меня любили. Но каждый вечер я произносила одну и ту же молитву. Вы ведь знаете, что означают Три Реки для нас, людей Севера? Атабаска — это бабушка, Невольничья река — мать, Маккензи — дочь, а над ними вечно витает, охраняя их, богиня Ниска, Дикая Гусыня. И я молилась о том, чтобы вернуться к ним. В Монреале было множество людей; их было так много, что я чувствовала себя одинокой среди них; сердце мое тосковало и стремилось уйти оттуда. Потому что кровь Дикой Гусыни течет во мне, Джимс. Я люблю леса. А дух Ниски не царит в Монреале. Солнце ее не восходит над ним. Ее луна не похожа на ту, что светит там. Цветы не такие. Ветры нашептывают не те истории. Воздух там другой. Люди смотрят на вас иначе. У себя дома, в Долине Трех Рек, я любила людей. Там же я научилась их ненавидеть. Затем случилось нечто… и я приехала в Пристань на Атабаске. Я пошла посмотреть на вас, потому что…

Девушка крепко сцепила ладони на коленях.

— … Потому что за все четыре ужасных года вы оказались единственным человеком, который до конца честно вел свою большую, благородную игру. Не спрашивайте, откуда мне это известно. Пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Я сама скажу вам все, о чем вам можно знать, о чем вы должны знать. Итак, мне стало это известно. А потом я узнала от Кедсти об ошибке в диагнозе Кардигана. И когда я беседовала с вами, я знала, что в любую игру вы играете честно. И я решила помочь вам. Вот почему я рассказываю вам все, как было, — чтобы вы знали: я вам верю, и вы не должны эту веру нарушать. Вы не должны настаивать на том, чтобы узнать обо мне больше, чем вы знаете. Вы должны продолжать игру. Я играю свою, а вы — свою. И чтобы сыграть ее гладко, вам следует уехать с бригадой Ласелля и оставить меня с Кедсти. Вы должны забыть все, что произошло. Вы должны забыть все, что могло произойти. Вы не можете помочь мне. Вы можете мне лишь повредить. И если… когда-нибудь… через много дней… вам случится отыскать Долину Безмолвных Великанов…

Кент ожидал с сильно бьющимся сердцем.

— … Возможно, я тоже буду там, — закончила девушка тихо, почти шепотом.

Кенту показалось, что она смотрит куда-то вдаль, а вовсе не на пего. Затем она улыбнулась, полурастерянно, полубезнадежно, но не ему, а каким-то своим глубоким сокровенным мыслям.

— Я, пожалуй, буду огорчена, если вам не удастся найти ее, — проговорила девушка, и взгляд ее был чист, как луговые фиалки, чей цвет вобрали в себя ее глаза. — Вы знаете Великую Серную Страну, расположенную за Форт-Симпсоном, к западу от обеих рек Наханни?

— Да. Там погиб Килбейн со своим патрулем. Индейцы называют ее Страной Дьявола. Вы эту местность имеете в виду?

Девушка кивнула.

— Говорят, ни одно живое существо не пересекало еще Серную Страну, — сказала она. — Но такое утверждение неверно. Я сама прошла ее. Чтобы отыскать Долину Безмолвных Великанов, надо оставить за собой Серную Страну, двигаясь через ущелье между Северной и Южной Наханни. Именно этим путем вам и следует идти, если хотите когда-нибудь отыскать ее, Джимс, ибо иначе вам придется либо спуститься к югу от Доусона, либо подняться на север от Скагуэя, а местность там настолько пересечена и так обширна, что вы не найдете долину и за тысячу лет. Никакая полиция не отыщет вас там. Ничто не сможет угрожать вашей безопасности. Возможно, я расскажу вам кое-что еще, прежде чем прибудет артель мсье Ласелля. Но на сегодня довольно. Может быть, я никогда больше не смогу ничего сказать. И не смейте допрашивать меня!

Кент стоял, молча глядя на нее, слушая ее, хотя вся душа его пылала огнем, отражавшимся в его глазах. Но ответил он ей спокойно и невозмутимо:

— Маретт, я сыграю мою игру так, как вы хотите, потому что я люблю вас. Думаю, будет честно выразить словами то, о чем вы уже догадываетесь. Я буду бороться за вас до тех пор, пока хоть капля крови останется в моих жилах. Если я отправлюсь с бригадой Жана Ласелля, обещаете ли вы…

Голос его дрожал. Он с трудом подавлял в себе бурные, кипящие чувства. Но длинные ресницы Маретт Рэдиссон даже не дрогнули в ответ на его признание в любви. Неясно было, слышала ли она его вообще, так как прервала его прежде, чем он сумел закончить фразу:

— Я ничего не могу обещать, независимо от того, что вы станете делать. Джимс, Джимс, вы ведь не такой, как те мужчины, которых я научилась ненавидеть? Вы ведь не будете настаивать? Если будете — если вы такой, как они, — можете уходить отсюда сегодня и не ждать Жана Ласелля. Послушайте! Буря не прекратится еще несколько часов. Если вы собираетесь потребовать плату за то, что сыграете свою игру так, как я этого хочу, — можете уходить. Я вам разрешаю.

Девушка была очень бледна. Она поднялась с большого кресла и встала перед Кентом. В ее голосе и жестах не чувствовалось злобы или обиды, но глаза ее сверкали, словно яркие звезды. В них было что-то, чего Кент до сих пор не видел, и внезапная мысль ледяным холодом проникла в его сердце.

С глухим стоном он протянул к ней руки:

— Боже мой, Маретт, да ведь я же не убийца! Я не убивал Джона Баркли!

Девушка ничего не ответила.

— Вы мне не верите! — воскликнул он. — Вы поверили, будто я убил Баркли, и вот теперь — гнусный убийца! — я осмеливаюсь говорить вам о любви!

Девушка дрожала, словно в сильном ознобе. Лишь на мгновение Кенту почудилось, будто он заметил в ее глазах нечто ужасное, нечто такое, что она пытается скрыть, пытается преодолеть, стоя перед ним, крепко сжимая в кулаки свои маленькие нежные ладони. Ибо в ее лице, в ее глазах он почти увидел скрытую боль смертельно раненного существа. И затем все исчезло без следа, хотя он и снова повторил, умоляя поверить ему:

— Я не убивал Джона Баркли!

— Я думаю не об этом, Джимс, — остановила она его. — Суть дела совершенно в ином.

Они забыли о грозе. Непогода разбушевалась, сотрясая окна резкими порывами ветра, заливая стекла потоками ливня. Но внезапно раздался звук, который перекрыл монотонный шум ветра и дождя, и Маретт вздрогнула, словно от электрического удара. Кент также обернулся к окну.

От окна доносилось металлическое «тук, тук, тук» — постукивание, которое однажды уже предупредило их об опасности. Но на сей раз оно звучало настойчивее. Казалось, будто чей-то голос окликает их из-за окна. Это было больше чем предупреждение — это был сигнал тревоги, сигнал приближающейся неотвратимой угрозы. И в тот же миг Кент увидел, как изменилось лицо Маретт Рэдиссон. Девушка прижала ладони к горлу, и в глазах ее вспыхнул неожиданный огонек. Издав приглушенный неразборчивый возглас, она в испуге вслушивалась в звуки, доносившиеся из-за окна.

Не прошло и десяти секунд, и Маретт Рэдиссон, как показалось Кенту, снова стала той прежней воительницей, которая в полицейском участке поселка загнала в тупик трех здоровенных мужчин, держа их под прицелом своего маленького черного револьвера. Повторный предупредительный сигнал Муи подействовал на нее сперва как шок. Ее охватил мгновенный испуг, граничивший почти с паническим ужасом. Затем последовала реакция, настолько быстрая, что Кент был искренне удивлен и озадачен. В течение десяти секунд тонкая и стройная фигура девушки словно выросла и окрепла; румянец вновь запылал на ее щеках, глаза засверкали тем же огнем, который горел в них, когда она глядела в лица троим полицейским. Девушка вовсе не была испугана. Она была готова к борьбе.