Кент не мог избавиться от навязчивого вопроса: зачем она приходила? В конце концов, это могло оказаться всего лишь проявлением любопытства. Но таковы ли отношения между ней и Сэнди Мак-Триггером, что только любопытство побудило ее взглянуть на человека, который его спас? Вряд. ли ее визит к нему обусловлен и чувством благодарности, поскольку она не пыталась выразить ее ни в какой форме. Она попросту насмехалась над ним у его смертного одра. Не могла она явиться и по поручению Мак-Триггера, иначе она доставила бы от него хотя бы записку. Кент даже начал сомневаться, знакома ли девушка вообще с этим человеком, хотя странные события, свидетелем которых был О'Коннор, казалось, говорили сами за себя. Зато с Кедсти она несомненно знакома. Девушка не ответила на полуобвинение в том, что она скрывается в. доме инспектора. Кент нарочно употребил это слово — » скрывается «. А она так безразлично отнеслась к нему, словно и не слышала вовсе, хотя он отлично знал, что девушка слышала его вполне отчетливо! Вот тут-то она и продемонстрировала ему очаровательный трюк со своими удивительно длинными ресницами, широко распахнувшимися, когда она наивно поинтересовалась:
— А что, если вы не умрете?
Кента даже бросило в жар при этом воспоминании, свидетельствующем о недюжинном интеллекте и почти гениальной гибкости и тонкости ее ума. И вместе с тем он ощутил, что приблизился к разгадке более глубокого смысла всего происшедшего. Ему показалось, что он понял, почему странная посетительница покинула его так неожиданно. Просто девушка почувствовала себя чересчур близко от критической черты, переступать которую не намеревалась и не желала. Она не хотела, чтобы Кент знал определенные вещи или выспрашивал о них, и его дерзкий намек на то, что она скрывается в доме Кедсти, предупредил ее об опасности. А может, Кедсти сам и подослал ее в силу каких-то своих соображений, о чем Кент даже догадаться не мог? Одно можно было сказать с уверенностью: девушка приходила не из-за Мак-Триггера, человека, которого он спас. Иначе она хоть поблагодарила бы его каким-нибудь способом. Вряд ли она демонстрировала бы такое невозмутимое хладнокровие и очаровательное безразличие к тому незначительному факту, что находится у постели умирающего. Если бы свобода Мак-Триггера что-нибудь значила для нее, она по меньшей мере могла бы выразить Кенту хоть немного сочувствия. А ее самым большим комплиментом, если не считать поцелуя, было утверждение, что он великолепный лжец!
Кент недовольно поморщился и глубоко вздохнул, чувствуя тяжесть в груди. Почему все складывается так, что ему никто не верит? Почему даже эта таинственная девушка, которую он никогда не видел, вежливо обозвала его лжецом, когда он уверял ее, будто убил Джона Баркли? Неужели, для того чтобы ему поверили, необходимо носить на себе явное клеймо убийцы? Если так, то он никогда не замечал ничего подобного у других. Кое-кто из отъявленных преступников, которых он доставлял сюда из их укромных убежищ в низовьях реки, выглядел даже весьма привлекательно. Например, Хорригэн, семь долгих тоскливых недель поддерживавший в нем хорошее настроение благодаря своим неистощимым шуткам и юмору, хотя ему отлично было известно, что Кент везет его на виселицу. А были еще Мак-Тэб, и le Be e Noire — Черная Бестия, — весьма добродушный бродяга, несмотря на тянувшийся за ним длинный список всяких неблаговидных дел, и Le Beau4, джентльмен-грабитель почтовых дилижансов, и с полдюжины других, кого он мог бы вспомнить без малейшего усилия. Никто не обзывал их лжецами, когда, видя, что игра проиграна, они признавались в своих преступлениях, как и подобает настоящим мужчинам. Все они встретили смерть мужественно и достойно отправились в лучший мир; Кент уважал за это их память. А вот он умирает, — так его даже эта странная девица обзывает лжецом! Хотя ни одно дело не было более бесспорным, чем его собственное. Он безжалостно и дотошно перечислил уличающие его детали и обстоятельства. Все было аккуратно записано в протокол, черным по белому, и скреплено его собственноручной подписью. А ему по-прежнему не верят! Ну не странно ли это? Просто смешно, право! — думал Кент.
Пока юный Мерсер не открыл дверь и не вошел с поздним завтраком, Кент совсем забыл, что по-настоящему проголодался уже тогда, когда проснулся от прикосновения стетоскопа Кардигана к своей груди. Сперва Мерсер забавлял его. Розовощекий юный англичанин, только что прибывший с берегов» старой родины «, не умел скрывать своих чувств, и на лице его явственно читалось, что всякий раз, входя в комнату Кента, он попадает в общество висельника. Как он признался Кардигану, его» зверски потрясла» эта история. Вынужденная необходимость кормить и умывать человека, который непременно умрет, но если выживет, то будет обязательно повешен, переполняла его особыми и порой весьма своеобразными эмоциями. Он словно прислуживал живому мертвецу, если нечто подобное можно было себе представить. А Мерсер именно так и представлял себе это. Причем его чувства тут же отражались на его физиономии и на манерах. Эта особенность Мерсера способствовала тому, что Кент постепенно научился использовать его в качестве барометра, определяющего настроение Кардигана и выдающего его секреты. Он ничего не говорил Кардигану, но пользовался своими наблюдениями просто ради развлечения и любопытства.
Нынче утром физиономия Мерсера была менее розовой, а выцветшие глаза стали еще менее выразительными, отметил про себя Кент. Кроме того, юный англичанин усердно принялся посыпать его яичницу сахаром вместо соли.
Кент расхохотался и схватил его за руку.
— Будешь подслащивать мою яичницу после моей смерти, Мерсер, — сказал он. — Но пока я жив, я предпочитаю, чтобы она была соленой! Знаешь, юноша, ты что-то плохо выглядишь сегодня утром! Неужели потому, что это мой последний завтрак?
— Что вы, нет, сэр, надеюсь, что нет, — поторопился возразить Мерсер. — Более того, я надеюсь, что вы будете жить, сэр!
— Благодарю, — сухо оборвал его Кент. — Где Кардиган?
— Инспектор прислал за ним нарочного, сэр. По-моему, доктор отправился к нему с визитом. Яичница хорошо прожарилась, сэр?
— Мерсер, если тебе когда-нибудь приходилось «служить лакеем в буфетной, забудь об этом сейчас, во имя неба! — взорвался Кент. — Я хочу, чтобы ты мне выложил кое-что прямиком и без всяких твоих реверансов. Сколько мне еще осталось?
Мерсер с минуту суетливо поерзал в замешательстве, и лицо его утратило еще несколько оттенков розового цвета.
— Не могу сказать, сэр. Доктор Кардиган мне не говорил. Но думаю, не слишком долго, сэр. Доктор Кардиган с самого утра весь вне себя. И отец Лайон готов навестить вас, сэр, в любой момент.
— Весьма признателен, — кивнул Кент, спокойно принимаясь за второе яйцо. — Да, кстати, а что ты думаешь о юной леди?
— Потрясающе, воистину потрясающе! — воскликнул Мерсер.
— В самую точку попал, — согласился Кент. — Действительно потрясающе. А ты случайно не знаешь, где она остановилась или зачем прибыла на Пристань?
Он понимал, что задает глупый вопрос, и вовсе не ожидал от Мерсера ответа; поэтому его удивило, когда тот сказал:
— Я слышал, как доктор Кардиган спрашивал ее, не окажет ли она нам честь еще одним визитом, и она ответила, что это невозможно, так как уплывает сегодня с ночным баркасом на север. В Форт-Симпсон, кажется, — так она сказала, сэр!
— Пусть тебе черти кажутся! — Кент едва не поперхнулся кофе, вздрогнув от неожиданного известия и пролив на салфетку немного ароматного напитка. — Постой-ка, да ведь туда посылают штабс-сержанта О'Коннора?
— Так и доктор Кардиган сказал ей, я слышал. Но она ничего не ответила на это. Просто повернулась и ушла. Если вы не против небольшой шутки в вашем теперешнем состоянии, сэр, я бы сказал, что доктор Кардиган был буквально вне себя от нее. Чертовски хорошенькая девушка, сэр, чертовски! По-моему, он влюбился с первого взгляда!
