Должно быть, и ты, читатель, чувствуешь, с каким волнением выговаривались эти строки. В огромном отдалении от нее, за тысячи света верст, за тысячи лет — все равно чувствуешь! Так с какой же мощью — пусть и не громкие по силе, так как легкие ее были сдавлены, так как каждое, даже и такое негромкое слово отдавалось болью — вырывались они из нее, когда каждая строчка была ее прочувствована, когда сама Вечность говорила через нее. И проговаривая эти слова, она ни на мгновенье не останавливалась — пусть медленно, пусть и покачиваясь, шла к выходу. Вот слова оборвались, и в это время она как раз переступила через порог.

Перед Аргонией открылся склон Ородруина. Та плотная кроваво-призрачная изжигающая масса, которая еще недавно клокотала здесь, теперь отошла в сторону. Впрочем, в воздухе еще проносились огнистые вихри, перекручивались, переплетались, еще бились, хаотично сталкиваясь порывы то ледяного, то пустынно знойного, но всегда мертвенного ветра. Конечно, низко над головой прогибалась тягостно плывущая, непроницаемая толща туч — в которой не было, и еще долгие века не должно было появляться ни единого, даже самого малого просвета. И вся эта исполинская, вытягивающаяся своими изодранными склонами на многие версты гора беспрерывно вздрагивала от сильных подземных ударов — словно бы заключенное под ней чудище жаждало вырваться, проломить стены, весь мир поглотить… или это сердце умирающего — долгие века умирающего все билось и билось в лихорадочной агонии. С каждым из этих ударов, из жерла, которое было метрах в трехстах вверх по склону от Аргонии вздымались густые, сияющие нестерпимым для глаз, болезненным, мучительным белесым свечением лавовые фонтаны — они погружались в глубины облачной массы и оттуда вырывались адовы вопли — эти фонтаны опадали вниз уже остывающие, покрытые темные вкраплениями, и стекали несколькими смертоносными реками, одна из которых шипела, клокотала, надувалась раскаленными пузырями всего лишь в нескольких шагах от Аргонии… И все же, прежняя стихия почти усмирилась, покинула это место. Если бы Аргония вышла несколькими минутами раньше, так ее тело было бы изожжено, разодрано в клочья, теперь тот, кого звали Вороном и Сауроном, и много-много еще как звали — теперь он отходил все дальше от этого места. Постепенно и последние вихри отходили, улучшалась видимость. И теперь Аргония могла разглядеть эту огромную тучу, которая вздымалась все выше и выше бессчетными бастионами. Но что это?.. Туча уже не двигалась — эта была уже твердая, иссиня-черная плоть. Нельзя было определить что это — гранит, или же какой-то металл; так же невозможно было поверить (несмотря на все уже пережитое), что это действительно стоит. Это громадное сооружение, это целый мир, это целая вселенная ужаса. Да что бы создать такое нужны были не века, не тысячелетия — целая вечность исступленного труда! Эта необхватная, колоссальная форма вздымалась вверх, расходилась во все стороны — мириады башен, окон, переходов, мостов, арок, шпилей — и все погруженное во мрак, и все зияющее мраком, хранящее какие-то жуткие тайны. Стоило остановить взгляд на каком-либо месте, как это место преображалось чудовищным подобием жизни, начинало нарастать, полниться все новыми деталями, раскрывались застенки, колодца мрака, навстречу неслись какие-то ранящие и зрение, и рассудок углы. Аргония пошатнулась, и опять-таки, только благодаря своей воинской ловкости смогла удержаться, отшатнуться назад, в самое последнее мгновенье, когда уже падала в огненную реку…

Она опустила взор, но тут же вновь вскинула его — и там пылал вызов, жажда найти любимого, готовность к любым новым жертвам. Теперь взгляд ее был взглядом настоящей воительницы, и он стремительно метался по этим исполинским склонам, ища что-нибудь, что могло бы сказать об участи Любимого. И она говорила:

— Да — помню, как стоял Он в этой проклятой пещере, как выговаривал слова. О — они все этим хором призраков говорили! У них не было собственное воли, они, околдованные, просто вырывали из себя то, Он хотел услышать… Или нет — нет — вовсе и не хотел он этого! Нет — все это обман! Да, впрочем, вовсе и не важно теперь, так как… Только одно и имеет значение…

Речь ее постепенно становилась все более сбивчивой — все уходили на то только, чтобы вновь не погрузится в то темное забытье, которое навевала возвышающаяся над всем Мордором громада. Здесь должен отступить и сказать, что мне, не ведомо, каким образом, в течении столь краткого времени, появилось это грандиозное, действительно имеющее твердь сооружение — сооружение столь величественное, что перед ним и Ангбард — древняя крепость Моргота казался незначительным. Мощь Ворона… Но что значит это слово?.. Когда, в последующие эпохи удавалось достигать ему подобной власти над материей? Когда, когда?! Тогда ли, когда он превзошел сам себя в хитрости, когда окутал этой хитростью весь Нуменор? Тогда ли, когда подобно темному утесу высился во главе бессчетных армий?.. Или же прежде, когда он служил тюремщиком у Моргота?.. Или же еще раньше, когда не было Среднеземья, когда он, дух страждущий, странствовал в нескончаемых пустотах — тогда ли удалось ему достичь такого могущества? Нет — именно в те мгновенья наивысшего страданья он создал. В этом жутком, вознесшимися выше самого Ородруина замке выразилась вся его боль — то, как жаждал он еще любви, как слышал слова последней поэмы, и даже мог еще вспомнить облик той, которую любил — и он понимал, что — это уже последние проблески, что впереди, и до самого скончания времен — забытье, бред, судорожное — пусть и расчетливое — но все равно судорожное, обреченное метание во мраке…

Аргония еще некоторое время простояла, все вглядываясь в этого мрачного исполина, все пытаясь найти какую-нибудь примету, что да — там действительно находится возлюбленный ее. Так, без всякого движения, но в величайшем напряжении простояла она довольно много времени — и взгляд ее все перемещался с одной башенки на другую, погружался в темные провалы — нет — она не знала, сколь долго это продолжалось, но, когда из одного провала, находящегося почти в самой верхней части этой громады, вырвался отблеск крови, и когда, спустя какое-то время раздался отдаленный, жуткий, нечеловеческий стон — она сразу поняла, что именно там находится Он, и едва удержалась, чтобы сразу же не броситься вперед — опять едва не канула в огненной реке. Тогда она прошептала: