Уже после смерти сына на наше имя 4 февраля 1987 г. пришло письмо от замминистра Минатомэнерго, в котором он дает блестящую характеристику сыну и до аварии и во время аварии.
Наш сын, находясь в больнице N6, уже был на смертном одре и, зная свой исход, до конца оставался мужественным, в высочайшей степени волевым и нежным человеком. Врачи тт. Гуськова, Баранов и др. искренне удивлялись его мужеству, терпению.
Очень хотелось бы, уважаемый тов. Щербак, чтобы сочетание таких Ваших профессий, как медик и писатель, позволило Вам точно, правдиво и вместе с тем гуманно написать горькую правду об аварии на Чернобыльской АЭС.
Зинаида Тимофеевна и Федор Васильевич Акимовы, Северодвинск, Архангельской области.
Эти письма - как два выстрела в мое сердце. В упор. Ничто не освобождает писателя от высочайшей ответственности за каждое его слово, когда прикасается он к свежей, еще кровоточащей ране, к горю человеческому. Я не могу позволить себе ни одной неточности, не имею права на домыслы и догадки.
Не хочу, не могу, не имею права быть и обвинителем -особенно тех, кого уже нет в живых. Ведь мертвые молчат А о живых сказал свое слово суд. Так, может быть, просто промолчать? Никого не обидеть, не причинить боль? Не касаться событий, вокруг которых еще не улеглись страсти? Может, обойти аварию, словно ее не было, не называть кон кретных участников эксперимента, а рассказать лучше о героических деяниях людей в Чернобыле - благо есть о чем поведать, есть чем гордиться.
Нет. Это недостойная позиция. Слишком уж громки и грозны взрывы, прозвучавшие на четвертом блоке и разбудившие все человечество, чтобы можно было обойти их молчанием Ведь авария - это раскаленная сердцевина всего того, что зовем мы сегодня Чернобылем. И одновременно - все еще не до конца раскрытая его тайна.
Вспомним, как развивались события: Игорь Иванович Казачков (начальник смены блока N4) работал с 8 до 16 часов 25 апреля 1986 г. Это на его смене должен был проводиться пресловутый эксперимент, который мог закончиться взрывом: блок мог взлететь в воздух еще 25 апреля в 2 часа дня.
Только распоряжение диспетчера Киевэнерго заставило руководство станции перенести эксперимент.
Следующей сменой - с 16.00 до 24.00 руководил Юрий Юрьевич Трегуб. И эта смена имела шанс взорвать блок Однако по целому ряду случайностей эксперимент снова был отложен.
Судьбе было угодно, чтобы самая сенсационная авария XX века произошла на смене А. Акимова. Еще раз послушаем рассказы товарищей Акимова.
Ю. Трегуб подвергся воздействию радиации, перенес острую лучевую болезнь. Когда этот молодой человек вспоминает о подробностях аварии, у него дрожат руки. А Игорь Казачков - молодой бородатый увалень - все время нервно посмеивается, хотя ему вовсе не смешно.
И. Казачков:
"Почему ни я, ни мои коллеги не заглушили реактор, когда уменьшилось количество защитных стержней? Да потому, что никто из нас не представлял, что это чревато ядерной аварией. * Мы знали, что делать этого нельзя, но не думали… * Никто не верил в опасность ядерной аварии, никто нам об этом не говорил. Прецедентов не было. Я работаю на АЭС с 1974 года и видел здесь гораздо более жестокие режимы. А если я аппарат заглушу - мне холку здорово намылят. Ведь мы план гоним… И по этой причине - по количеству стержней - у нас ни разу остановки блока не было.
- А если бы вы остановили реактор при снижении запаса стержней ниже допустимого. Что бы вам было?
- Я думаю, с работы выгнали бы. Определенно бы выгнали. Не за это, конечно. Но придрались бы к чему-нибудь. * Именно этот параметр - количество стержней - у нас не считался серьезным. По тому параметру, кстати, "защиты от дурака" не было. И до сих пор нет. Защит очень много, а вот по количеству стержней нет. * Я так скажу: у нас неоднократно было менее допустимого количества стержней - и ничего. Ничего не взрывалось, все нормально проходило.
Но, конечно, ребятам не следовало поднимать мощность после ее падения. Если бы они не подняли мощность, у них не было бы такого тяжелого "отравления" реактора и не было бы взрыва. Здесь сыграли свою роль моральные факторы. Им хотелось до конца довести испытания.
- А вы бы это сделали, Игорь Иванович?
- Пожалуй, да.
- Вы бы сами это сделали или по приказу?
- Думаю, что по приказу. Дятлов приказал поднимать мощность. И я бы дал команду на подъем.
- Это было самое роковое решение?
- Да. Это было роковое решение… Я знал тех ребят, что сидели за пультом, - Акимова, Топтунова, Столярчука, Киршенбаума. Это молодые ребята. Топтунов СИУРом работал совсем мало.
Саша Акимов - развитой парень, культурный. Он интересовался не только работой, но и культурой, читал много. Очень любил своих детей и нежно о них заботился… Дети были его гордостью - они начинали с пяти лет читать, он постоянно занимался ими и любил об этом рассказывать. Автомобилист - холил свою машину. Он был членом Припятского горкома партии. Одно время его хотели выдвинуть на партийную работу, он был парторгом цеха. Но Саша Акимов - турбинист, он, пожалуй, реактор знал похуже…
Ребята, которые были в ту ночь, рассказывали, что Леня Топтунов не справился при перекоде с автомата и провалил мощность. Там много приборов, можно это проглядеть… Тем более он наверняка нервничал: такая ситуация была впервые - снижение мощности. Он ведь четыре месяца только СИУРом работал, и за это время ни разу не снижали мощность на реакторе. Хотя, в общем-то, ничего сложного в этой ситуации не было. И в том, что он провалил мощность, тоже ничего страшного не было. Ну а потом… я затрудняюсь сказать. Разные люди по-разному рассказывают. Даже одни и те же люди по-разному говорят. То ли была команда Дятлова на подъем мощности, то ли Саша Акимов дал эту команду. Дятлов на суде отрицал, говорил, что вышел во время этого то ли в туалет, то ли куда - и "провала" не видел. Вернулся якобы тогда, когда они уже поднимали мощность.
Один свидетель показал, что Дятлов лжет, что он был при этом.
Но Дятлов говорил, что не отдавал приказа о подъеме мощности. Я не отрицаю такой возможности - вполне могло быть, что сам Акимов дал приказ поднять мощность. И если бы он был жив, то, думаю, ему дали бы самый большой срок, как начальнику смены блока.
Я был на суде… Они в своем дело специалисты - что судья, что прокурор - это чувствуется. Все правильно, кон кретно. Но я думаю, что на эту аварию надо смотреть шире. Я об этом сказал на суде. Моя мысль заключается в том, что рано или поздно такой аппарат должен был взорваться. Он мог взорваться на Чернобыльской станции (кстати, вы знаете, что мы были лучшей станцией в Союзе?), но мог взорваться и на Смоленской, и на Курской станциях. Понятно, что есть какие-то организационные моменты, которые обеспечивают безопасность этого аппарата, но на человека все переложить нельзя. Все дело в недостатках самого реактора РБМК. Нигде в мире такие реакторы не строят. Только этот реактор может при аварии сам себя "разогнать", увеличить свою мощность, вызвать дополнительное парообразование. Поэтому человеческий фактор не дает стопроцентной гарантии.
Если совсем точно сформулировать, то персонал ЧАЭС стал жертвой как своих ошибок, так и недостаточно устойчивой работы реактора. И недостаточной информации. Система СКАЛА, установленная там, выдавала информацию через определенные промежутки времени. Она постоянной информации не выдает. А бывает, ломается, происходит сбой программы, и мы остаемся без информации…
После аварии у меня со здоровьем было плохо, я здорово мучился, были у меня депрессии… Я много думал о причинах аварии. И думал - если бы я оказался на месте судьи - какое бы вынес решение? Говорят, что понять - это оправдать. В данном случае я ребят понимаю. Как бы я наказал виновников? Вина директора Брюханова не в аварии, а в действиях после аварии. Главный инженер Фомин - я убежден - во взрыве не виноват. Может быть, вину несет за послеаварийные действия. Вина Дятлова есть, хотя до сих пор неизвестно - давал он команду на подъем мощности или не давал. Но не 10 лет, по-моему, он заслужил меньше. Начальнику смены станции Рогожкину я бы дал больше. Он был на центральном щите, когда это случилось, - и даже побоялся прийти на ВЩУ-4. Знал, что там радиация. И полностью самоустранился от ликвидации последствий аварии.
