Сейчас чувствую себя хорошо. Родителям я не писал об этом. Но знаете, как было? Мне предоставили отпуск, я приехал, а отец посмотрел военный билет, где написана доза радиации. Он меня спрашивает: "Сынок, откуда, что это?" Ну, я конкретно так не объяснял ничего, но он в этом разбирается, он сразу догадался. Говорит: "Расскажи, как было". Ну, я пытался облегчить. Не хотел рассказывать в натуральном виде, как оно было. Но они все узнали"

…Ночь с шестого па седьмое мая 1986 года навсегда войдет в историю, как одна из самых значительных побед над аварийным реактором. Я не хочу выискивать слащавую символику и увлекаться торжественными сравнениями. Но символика напрашивается: произошло это накануне Дня Победы. И теперь для меня эти две даты прочно связались в один узел. Сколько отмерено будет жизни, всегда "майскими короткими ночами" буду вспоминать май 1945-го: разрушенный, сожженный, но ликующий Киев, "студебекеры" на улицах, зенитные батареи в парке Шевченко, готовящиеся к грандиозному салюту, слезы на глазах взрослых; и рядом - май 1986 года: бронетранспортеры, мчащиеся в Зону, и слова одного офицера, пришедшего к нам в больницу: "Ребята, с победой вас! Взрыва не будет!"

В воинской части, выполнившей это ответственное задание Правительственной комиссии, мне довелось побывать вместе с ветеранами Великой Отечественной войны. Встречу организовал Станислав Антонович Шалацкий - интереснейший человек, опытный журналист, полковник Советской Армии и одновременно Войска Польского. В конце 1944 года он был редактором газеты Первой танковой дивизии Войска Польского "Панцерни": именно в этой дивизии служили ставшие такими популярными герои телефильма "Четыре танкиста и собака".

На эту встречу пришли Герои Советского Союза, летчик-ас полковник Георгий Гордеевич Голубев, бывший в годы войны ведомым у легендарного Покрышкина, и прославленный разведчик, спасший древний Краков от уничтожения гитлеровцами, - Евгений Степанович Березняк, известный всей стране под именем "майор Вихрь".

Полковник Голубев очень ярко и правдиво рассказывал о нелегкой работе летчика-истребителя, именно о конкретной работе, а не "героических подвигах" вообще: о физических перегрузках, выпадавших на долю асов, о разных технических хитростях, применявшихся пилотами на войне: если не ты собьешь врага, то он собьет тебя. А Березняк поведал о работе разведчиков во вражеском тылу, когда человек пребывает в постоянном напряжении, испытывая гнетущее чувство опасности. Выживают в таких условиях самые смелые, самые спокойные и находчивые.

Я смотрел на молодых, восемнадцати-девятнадцатилетних стриженых парней с красными погонами на плечах, видел, как внимательно слушают они рассказ ветеранов. Подумал: лет через сорок эти ребята, убеленные сединами, вот точно так будут рассказывать о горячих днях Чернобыля - и точно так, затаив дыхание, будут слушать их дети XXI века.

Но если бы я сказал об этом солдатам, они бы не поверили, засмеялись. Потому что сегодня не могут себя представить стариками.

Полет над реактором

В начале мая предпринимались настойчивые попытки подойти к реактору, определить истинное положение дел, взять ситуацию под контроль.

Для этого использовались все возможные в то время пути - наземные, подземные. И воздушные.

Николай Андреевич Волкозуб, старший инспектор, летчик ВВС Киевского военного округа, военный летчик-снайпер, полковник, мастер вертолетного спорта СССР:

"Двадцать седьмого апреля утром мне сообщили по телефону: явиться в штаб со всеми индивидуальными средствами защиты. Это было в воскресенье. Подъехала машина, я быстро собрался, приехал в штаб и узнал о случившемся.

Мне дали команду вылететь в город Припять. Когда я пролетал мимо станции - хотел или не хотел - но зашел сбоку и увидел эту всю картину. Места эти я знал, часто летал там. Включили на вертолете дозиметр и уже при подходе к АЭС заметили, что радиация увеличивается. Я увидел вентиляционную трубу, разрушенный четвертый энергоблок. Был дым, и внутри заметно пламя, в развале реактора. Дым был серый.

Пришел на Припять, услышал голос руководителя. Там уже был наш руководитель, генерал-майор Николай Трофимович Антошкин. Я сел на стадион. Ко мне подъехала машина. Я спрашиваю: "А где еще есть площадка?" Отвечают. "Возле клумбы, возле горисполкома". Я взлетел и сел у клумбы. Прибыл в Припять где-то в шестнадцать ноль-ноль. Город уже эвакуировали. Только перед горисполкомом стояли машины. Город пуст. Это было очень необычно.

Пошел в штаб, к генерал-майору Антошкину. В это время подошли еще два вертолета МИ-8, которые уже начали вы поднять выброску груза. Бросали в реактор песок, борную кислоту в мешках.

Грузили мешки возле речного вокзала, а возили прямо туда, на центральную площадь. Оттуда вертолеты шли к реактору. Вначале мешки не цепляли снаружи, а закладывали внутрь вертолета. При подходе к реактору открывали дверь и просто выпихивали мешки.

Двадцать седьмого наши вертолетчики бросали мешки до темноты. Доложили на Правительственной комиссии, что выбросили - сейчас точно не помню - кажется, восемьдесят с чем-то мешков. Председатель комиссии Борис Евдокимович Щербина сказал, что это - мизер, капля в море. Очень мало. Туда надо тонны.

Мы полетели на базу и начали думать - что делать? Вынесли на обсуждение всего состава - летного и технического. Вручную сбрасывать мешки

- это и производительность низкая, и небезопасно. Один борттехник - ну сколько он выбросит? И в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое апреля все думали - как это лучше сделать? Ведь в принципе на внешней подвеске МИ-8 может взять две с половиной тонны. И в ту ночь пришла идея - подвешивать на внешнюю подвеску груз. Класть мешки в тормозные парашюты истребителей - они очень прочные - и подвешивать. У нас есть специальное устройство на вертолетах, позволяющее отцеплять груз. Кнопку нажал - и отпускает. И пошло. Сначала работали на МИ-8, потом подключили более мощные машины.

Наш командный пункт был оборудован на гостинице "Полесье" в центре Припяти. Оттуда станция - как на ладони. Было видно, как вертолеты, взлетавшие с площадки, заходят на боевой курс для сбрасывания, и можно было ими руководить. Сложность заключалась в том, что мы не имели специального прицела для сбрасывания внешней подвески, той горы мешков, которые болтались под машиной. Отрабатывая методику полетов, мы установили, что экипаж должен выдерживать высоту полета двести метров. Ниже нельзя - из-за радиации и, кроме того, вентиляционная труба там высотой метров сто сорок - сто пятьдесят. Это впритирку. Идти надо на трубу. Она была основным ориентиром. Я ее до сих пор вижу… На всю жизнь, наверно, останется в памяти. Я даже знаю, какие осколки где лежат на ней - еще никто их не видел, а я рассмотрел. На трубе были площадки.

Скорость выдерживали восемьдесят километров. А руководитель следил за полетами с теодолитом. Наметили точку. И когда вертолет был в той точке, давали команду: "Сброс!" И отработали так, что все попадало в развал реактора. Потом - повыше - мы устанавливали вертолет, который контролировал точность попадания. Проводили фотосъемку и к исходу дня видели, какова точность попадания.

Затем мы еще одно усовершенствование придумали: сделали так, чтобы парашют оставался, а мешки шли вниз. Отцепляли два конца парашюта. Потом, когда на более мощных вертолетах работали и бросали свинцовые болванки, сбрасывали их на грузовых транспортных парашютах, предназначенных для десантирования боевой техники.

Через пару дней мы организовали площадку в селе Копачи, поближе к АЭС.

То, что радиация не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, поначалу притупляло чувство опасности. Никто на это не смотрел - ни на пыль, ни на что. Работали изо всех сил. Респираторы были, но смотришь - солдаты, что грузили мешки, респираторы на лоб подняли, словно очки, и работают…

Позднее, когда разобрались, начались инструктажи, медицина в бой пошла, стали наказывать.