Кампанелла добивался своего всеми средствами: прикрываясь опровержением безбожных взглядов, он ловко одурачил цензоров. Теперь сам вид книги приводил церковников в ярость.

Жестокие репрессии по отношению к астрологам в значительной мере уменьшили число любителей поболтать на тему о смерти папы, но совершенно уничтожить злонамеренных слухов не смогли. Если февраль 1631 года и сошел для папы благополучно, то для его брата Карло он оказался роковым. Более того, в конце августа умерла маленькая дочь Таддео. Скоро смерть заберет и третьего из Барберини!

Урбан чувствовал в помощи Кампанеллы большую нужду. Его опять стали часто вызывать во дворец. Когда тяжело заболел сынишка Таддео, Кампанелле снова пришлось пустить в ход свои «астрологическо-терапевтические средства».

В день св. Рокко какая-то чудовищная птица невиданных размеров села на фигуру ангела, которая венчала купол замка, где жил папа. Птица долго не улетала. Весь Рим сбежался поглазеть на нее. Зловещее предзнаменование!

Мостро, Ридольфи и кардинал Франческо Барберини без устали изыскивали способы, чтобы отдалить Кампанеллу от папы. Они нашли некого францисканца по имени Инноченцио, славившегося безупречной жизнью, редкой набожностью и даром предсказывать будущее. Если папа не может жить без кудесников и волхвов, то пусть он лучше пользуется услугами фра Инноченцио, который черпает свою силу из общения с католическими святыми, а не из преступного сговора с дьяволом, как это делает Кампанелла.

Тайные интриги продолжались с неослабевающей силой. Кампанеллу не допускали к папе, мешали ему работать, злили постоянной слежкой, не разрешали печатать книг. Инквизиция, несмотря на заступничество Урбана, по-прежнему видела в нем опаснейшего человека, мятежника и ересиарха, которого лишь безвыходное положение заставляло надевать маску благочестия и ортодоксии. Ему старались чинить препятствия, где только могли. Он собирался прочесть курс лекций о Фоме Аквинском — ему запретили их. Мотивировка была несложной: он не является последователем его учения.

Он хотел принять участие в издании сочинений Альберта Великого, но его кандидатуру отвели как неподходящую. Урбан, который стал более спокойно относиться к предсказаниям — уж слишком многие из них не исполнялись! — начал внимательно прислушиваться к тому, что говорили о Кампанелле Франческо и Мостро. Томмазо чувствовал, что отношение папы к нему портится с каждым днем.

Ему тем более досаждали происки врагов, что здоровье его никуда не годилось, и недуги то и дело сваливали его в постель. Он часто думал о Галилее. Как было бы чудесно прожить целый год в каком-нибудь загородном доме и заниматься разрешением важнейших проблем, стоящих перед наукой! Он согласился бы переселиться во Флоренцию, если бы великий герцог не имел ничего против. Кампанелла написал об этом Галилею. Но ответа не получил — то ли из-за того, что в некоторых районах Тосканы свирепствовала чума, то ли из-за плохой работы почты.

Тяжелые обстоятельства, окружавшие Кампанеллу, постоянно заставляли его тратить драгоценное время на занятия, к которым не лежала душа. Однако его сокровенные мысли были те же, что и в юности. Он по-прежнему мечтал об изгнании испанцев с родной земли. Внимательно следя за событиями, происходившими на юге Италии, он обдумывал планы освобождения. Да, Неаполитанское королевство было действительно хитрой приманкой, которую дьявол бросил, чтобы поссорить испанцев с французами. Кампанелла видел, что справиться с Испанией будет не легко. Обсуждая с молодыми калабрийцами создавшуюся обстановку, он все больше приходил к выводу, что выступить против испанцев следует тогда, когда можно будет рассчитывать на помощь Франции. Томмазо Пиньятелли, самый нетерпеливый из учеников Кампанеллы, весь горел от страстного желания немедленно ринуться в борьбу. Сколько же придется ждать, пока будет достигнута секретная договоренность с Францией?

Кампанелла убедил его, что на это не потребуется много времени. Не зря он давно уже вступил в тесные сношения с французским послом, часто бывает в его резиденции и ведет долгие беседы. В посольстве он встречает людей, которые проявляют большой интерес к его философским сочинениям и политическим идеям. Граф Брассак, посол, сообщил о Кампанелле своему правительству и постоянно пишет о нем влиятельным родственникам и друзьям. Пиньятелли с радостью воспринял это известие, и Кампанелла, отправляясь к Брассаку, стал брать его с собой.

Среди знакомых французов находился и Габриэль Ноде, молодой поэт, изучавший медицину в Париже и Падуе. Он служил библиотекарем у кардинала Баньо. Ноде относился с великим уважением к Кампанелле и не жалел усилий, чтобы слава о нем широко распространилась по Франции. Они настолько сблизились, что встречались два-три раза в неделю. Ноде умолял Кампанеллу, чтобы тот использовал его в качестве секретаря и позволил бы ему помогать в работе над новыми произведениями. Он обещал быстро опубликовать их в Париже или Лионе. Кампанелла внял его просьбам и продиктовал ему «Книгу о моих собственных сочинениях» и автобиографические заметки, озаглавленные «Жизнь Кампанеллы».

Видный французский философ Пьер Гассенди, несмотря на молодость, известный своей смелой критикой Аристотеля, сперва через Ноде прислал приветы Кампанелле, а потом вступил с ним в переписку. Гассенди старался быть в курсе работ итальянских ученых и высоко ценил Галилея. Кампанелла ответил Гассенди письмом, где не только выразил свою полную уверенность в правильности системы Коперника, но и высказал горечь, что ее нельзя исповедовать в открытую. Вскоре Кампанелла стал обмениваться письмами и с другом Гассенди, Клодом Пейреском, который учился у Галилея в Падуе и теперь, живя в своем поместье в Провансе, продолжал испытывать пристрастие к естественным наукам и философии. Чем больше укреплялись связи Кампанеллы с французами, тем сильнее и ожесточеннее становились нападки со стороны его римских врагов.

Мостро всегда и везде оправдывал свое прозвище. Его двуличие, непостоянство, лживость и злость были воистину чудовищными. Ему ничего не стоило сегодня проклинать то, чем он восторгался вчера. И каждый раз он ссылался при этом на «непреложные» истины богословия. Кампанелла чувствовал, что кардинал Барберини и его помощники достигли желаемого. Двери дворца, где жил Урбан, были передним закрыты. Желая оттянуть окончательный разрыв с папой, Томмазо решил ответить ударом на удар. Мостро обычно подкреплял свои нападки на Кампанеллу ссылками на теологию. Он, верховный цензор, считал свой авторитет неоспоримым. А так ли уж он силен в богословии? При известном умении не трудно было доказать, что его собственные суждения содержат ересь. Кампанелла внимательно разобрал книгу Мостро «Литании». В ней чрезмерное самомнение мешалось с невежеством. Он нашел кучу ошибок. Вот здесь Мостро стоит на точке зрения язычников, а здесь прямо проповедует ересь, почерпнутую из талмуда. Он то и дело насмехается над вещами, священными для истинного католика.

Во время свидания с папой Кампанелла убедительно и логично доказал Урбану, что сам Мостро — еретик и богохульник. Это было уже слишком. Любимец папы и выдающийся теолог, которым гордится католическая церковь, объявляется еретиком! Папа дал волю своему гневу. Давно уже известно, что Кампанелла, используя свое дьявольское умение спорить, может доказать все, что угодно! Его речи — это сплошное издевательство над богословием!

Урбан назвал Кампанеллу лжецом и выгнал его вон. Для кардинала Барберини и всей испанской партии настали дни злорадного торжества. Они старательно, неделя за неделей, делали все, чтобы ускорить разрыв. Теперь они задумали обрушить на его голову новый удар. Специальным постановлением запрещались не только его произведения, не прошедшие цензуры, но и те, которые, имея одобрение Конгрегации индекса, были или будут изданы в любом месте, помимо Рима. На деле это означало, что запрету подлежали вообще все книги Кампанеллы, и изданная в Неаполе «Философия, основанная на ощущениях» и сочинения, опубликованные за границей. Постановление было составлено очень хитро. В Риме, разумеется, не издадут ни одной из его работ, даже одобренных цензурой, а если он попытается напечатать их в каком-нибудь городке, лежащем хотя бы и поблизости от столицы, они все равно, считаясь запрещенными, будут конфискованы.