— Трубите, друзья, трубите! Здесь убивают Кампанеллу!

Он слабел с каждым часом. Сказывалась большая потеря крови. В ответ на вопросы он выкрикивал по-латыни бессмысленные, отрывочные фразы. А когда муки становились совершенно нестерпимыми, переходил на родной калабрийский диалект и звал мать.

Инквизиторы неистовствовали. Исход процесса целиком зависел от того, удастся ли им сломить Кампанеллу. Если они заставят его сознаться в симуляции, то быстро отправят как мятежника и еретика, «вторично впавшего в ересь», на костер. А если даже «велья» его не сломит, тогда скажутся напрасными все их продолжающиеся почти два года усилия. Выдержав пытку, Кампанелла «очистится от обвинений» и докажет этим, что он действительно сумасшедший. А сумасшедшего нельзя судить. Так он вырвется из рук палачей и избежит костра.

Маэстро Ферраро попытался несколько умерить пылкое усердие членов трибунала. Он указал отцам инквизиторам, что если они будут проводить эту затяжную пытку в бурном темпе, то деревянный кол быстро порвет внутренности и еретик, истекая кровью и не приходя в сознание, отправится на тот свет, не успев сделать разоблачений, которых от него ждут. Однако попы, потеряв самообладание, не вняли его совету. Они продолжали неистовствовать. То один из них, то другой подскакивали к посаженному на кол и твердили все одно и то же:

— Говори истину! Кайся!

А Кампанелла, как назло, молчал. Голова его упала на грудь, глаза закрылись. Ферраро больше часа проделывал над ним различные манипуляции и отливал холодной водой, прежде чем снова услышал стон из его уст. Инквизиторы усердствовали вовсю:

— Покайся! Очисти душу признанием!

Он вообще совершенно перестал реагировать на окружающее, только изредка стонал и звал мать. Так прошло все утро.

Первым не выдержал нунций. Он сказал, что пытка его измотала и он уходит обедать. Несколько часов спустя, сославшись на усталость, удалился и епископ Казерты. Викарий продолжал допрос. Помощники заменили у дыбы Джакопо Ферраро, когда он отправился перевести дух. Нунций, вернувшись, отпустил викария. Инквизиторы сменяли один другого, а на дыбе в неестественной позе, расчаленный во все стороны веревками, висел все тот же Кампанелла, и острый кол глубже и глубже впивался в его тело.

Надвинулись сумерки. Служители принесли свечи и закрыли ставни. Допрос продолжался…

Плотно поужинавший нунций со свежими силами принялся за дело. Он ругался и сыпал угрозами. Кампанелла молчал. На крепостной башне часы пробили полночь. Вскоре нунций ушел спать. «Велья» на самом деле была одной из самых тяжелых пыток!

Часть ночи Кампанеллу допрашивал викарий, вслед за тем епископ Казерты. Томмазо ни на минуту не оставляли в покое.

Прошло еще несколько часов. Епископ Казерты охрип, задавая вопросы. Но он ничего не достиг. Кампанелла запросил пить. Может, он скорее заговорит, если его хорошенько напоить крепким вином?

Он сделал несколько жадных глотков и отчаянно закрутил головой. Сумасшедший, а понимает, что вино развязывает язык! Палач силой разжал Кампанелле зубы и влил в рот целую кружку.

Епископ обрадовался, когда услышал, что Кампанелла заговорил. Но его торжество было преждевременным. Кампанелла по-прежнему нес какую-то ахинею, вспоминал родственников, болтал о женитьбе и, обращаясь к инквизиторам и палачу, восклицал с явной издевкой в голосе:

— Все мы братья!

Затем снова долгие часы из него нельзя было вырвать ни одного слова. Широко раскрытыми глазами смотрел он, не мигая, на пламя свечей. И молчал.

Под утро епископ Казерты от усталости едва держался на ногах. Он больше не вставал со своего кресла и вел допрос, сидя за столом.

Когда забрезжил рассвет, служители открыли окна. Утро 5 июня было ясным. Кампанелле казалось, что начинается предсмертная агония. Неужели и он, как большинство узников, умрет на рассвете?

Он дожил до часа, когда увидел солнце. В последний раз? Силы приходили к концу. Он видел на полу собственную кровь, и ему лишь оставалось удивляться, сколько ее в человеке. Среди стонов он повторял:

— Умираю, умираю… — Он кричал, но голос его был чуть слышен: — Не могу больше, не могу! Я мертв! — И после некоторого Молчания: — Умер…

Нунций вошел в камеру пыток бодрой походкой отменно отдохнувшего, здорового человека. Он был прекрасно выбрит и полон энергии. Каковы результаты? Уже больше суток, ни на минуту не прекращаясь, длится пытка, а Кампанелла и не думает признаваться! Его нечеловеческое упорство казалось сверхъестественным.

Нунций сам принялся за допрос. Его старания тоже ни к чему не привели. Разозлясь, он потребовал, чтобы палачи еще больше опустили веревку. Пусть у проклятого еретика хоть через горло выйдет острие кола!

Кампанелла потерял сознание. Холодная вода, которой его отливали, не помогала. Пришлось снять его с дыбы и развязать. Когда он очнулся, то попросил пить. Нунций велел дать ему вина. Неужели он готов скорее сдохнуть, чем признаться?

Нунций настаивал на продолжении пытки. Считалось, что на голодный желудок человек легче переносит «велью». Так накормите его! Когда Томмазо выпил три яйца, его снова вздернули на дыбу. Он совсем обессилел. Голова его то и дело падала на грудь. Нунций, плохо владея собой, подбежал к самой дыбе. Он обеими руками поддерживал сутану, чтобы не запачкать ее край об замаранный кровью пол. На его брань Кампанелла ничего не ответил, но его взгляд был полон такого беспредельного презрения, что нунций отвернулся.

Застенок являл собой страшное зрелище: исковерканное муками тело и забрызганные кровью орудия пытки. В середине дня нунций приказал привести Дионисия Понцио. Пусть знает, что его ждет, если он тоже не захочет покориться!

По раздражению инквизиторов Дионисий понял, что они до сих пор не добились желаемого. И поэтому ужасный вид Кампанеллы не устрашил его, а, напротив, преисполнил мужеством. Его стали допрашивать о записке, которую он подал в трибунал. Но он сразу заметил, что это пустая формальность. Инквизиторы хотели, чтобы Дионисий уговорил Кампанеллу кончить притворство и объяснил ему, что его упрямство ни к чему хорошему не приведет, поскольку Святая служба намерена добиться признаний любыми средствами.

О, Дионисий был превосходным актером! В былые времена он своими проповедями доводил женщин до истерик. Ему ничего не стоило в нужный момент заплакать или притворно грохнуться в обморок. Они с Томмазо слишком хорошо знали друг друга. Если кто и попадется на хитрость, это сами судьи!

Дионисий принялся многословно и пылко убеждать Кампанеллу раскрыть перед трибуналом всю правду. И вдруг тот утвердительно закивал головой. Недоумевая, судьи разрешили снять Кампанеллу с дыбы. Он потребовал воды. Ему дали напиться. Члены трибунала надеялись, что он начнет показания, но он неожиданно заявил, чтобы его отвели в нужник. Тут вмешался Дионисий и предложил свою помощь. Пусть лучше он сам, а не надзиратель, будет сопровождать Кампанеллу. Он использует это время, чтобы окончательно склонить его к раскаянию. Дионисий говорил с таким неподдельным жаром, что с ним согласились.

Они успели обсудить все, что было необходимо. Они не торопились возвращаться в застенок. За ними пришлось несколько раз посылать надзирателя, пока. Дионисий привел Кампанеллу обратно. Его посадили на скамью подле стола и начали задавать вопросы.

— Что вы еще от меня хотите?! — закричал Кампанелла и снова принялся нести какую-то околесицу.

Дионисий сокрушенно развел руками. Ничего не поделаешь, безумца нельзя уговорить, а фра Томмазо наверняка сумасшедший.

Его ударом сбросили со скамьи, поволокли к дыбе. Инквизиторы, казалось, сами теряют рассудок. Они подгоняли палачей и истошно кричали:

— Открой истину! Перестань лгать! Невыносимо было Дионисию смотреть на то, что делали палачи с Кампанеллой, но еще тяжелее было бы услышать из его уст хоть одно слово признаний.

Кампанелла не стонал. Казалось, он не чувствует боли. Взгляд его померк, и веки закрылись. Дионисий воскликнул в ужасе: