Что же это Йорг — совсем ослеп, что ли? Или он настолько упертый, что способен разглядеть красоту только в идеологически подкованной революционерке? Или он в тюрьме стал гомиком? Или просто отвык от этого? Отвык? Ульрих был рад, что между его дочерью и Йоргом ничего не состоялось. Ульриху мало было известно о ее сексуальном опыте. Он надеялся, что она встретит на своем пути любовь и счастье и что беды минуют ее. В его представлении, с Йоргом у нее вряд ли могло получиться что-то хорошее. Но хотя он и радовался, что все так сложилось, ему было обидно, что Йорг отказал его дочери. Это было глупо, но еще того глупее было, что ему хотелось отомстить Йоргу. Он это и сам понимал, но ничего не мог с собой поделать. Вдобавок Йорг и Кристиана всегда важничали перед ним, и он с давних пор был на них за это зол. Он только не знал, что делать со своей злостью.

Он прислушался. Дочка тихонько посапывала. В листве деревьев и на песчаных дорожках шуршал дождь. Побулькивали водосточные трубы. Где-то играл саксофон — грустная, медленная мелодия, казалось, доносится издалека. Помогая себе руками, Ульрих поднялся, затворил одну створку окна, другую оставил приоткрытой, на цыпочках подошел к двери, осторожно отворил и затворил ее за собой. Теперь саксофон зазвучал отчетливее, звуки доносились снизу. Мелодия была ему знакома, но он забыл, как она называлась и кто ее играл. В былое время они насвистывали ее вместо пароля, когда надо было вызвать кого-то из дому. Былое время! Чем дольше длилась встреча с тогдашними друзьями, чем яснее Ульрих вспоминал прошлое, чего хотели и чего добивались в то давнее время он и его друзья, тем более чужим казалось ему то, что было прежде.

Подумать только, как ускользает из памяти жизнь! Он попытался вспомнить детство, школу, свой первый брак. В голове всплывали отдельные картины, какие-то события, настроения. Он мог сказать себе: вот как это выглядело тогда, вот что тогда случилось, вот что я тогда почувствовал. Но все это существовало как кинофильм, отдельно от него самого, и он ощущал себя обманутым. Потом он разозлился. «С какой стати я буду копаться в прошлом? Я же никогда этим не занимаюсь. Я практический человек. Моя забота — о том, что происходит сегодня и что будет завтра».

Никуда он завтра отсюда не уедет!

Когда саксофон кончил играть и Кристиана нажала на маленьком портативном приборе кнопку «выкл», большинство присутствующих стало прощаться: «Спокойной ночи!», «Хороших вам снов!», «Увидимся утром».

Ильза не ушла из-за стола, хотя и чувствовала, что Йорг и Марко предпочли бы остаться без нее. Марко с удовольствием спровадил бы и Кристиану, но она ни за что не желала ему уступать, да и Йорг удерживал ее за столом, обращаясь столько же к ней, сколько и к Марко и подливая ей вина. Напряжение, установившееся между ними троими, достигло такой силы, что Ильза явственно слышала потрескивание электрических разрядов, но упорно не поддавалась первому побуждению поскорее незаметно исчезнуть, которое подсказывала ей ее робость.

Сперва она только слушала. Затем нашла все сказанное неинтересным. Слова, которыми обменивались Йорг, Кристиана и Марко, казались ей такими же случайными и не имеющими значения, как материал, из которого изготовлены игральные кости в руках противостоящих друг другу игроков. Борьба между этими троими получала свое выражение не в словах, а в интонациях, жестах, выражении лиц. В визгливой резкости Кристианы, во вкрадчивой, обволакивающей прилипчивости Марко. Марко всем своим видом изображал удачливого победителя игры, а Кристиана все больше впадала в отчаяние. Йорг говорил не меньше этих двоих и не менее громко. Но Ильзе становилось все ясней и ясней, что он не ведет борьбу всерьез. Борьбу вели те двое. Они боролись за его душу.

А он этим наслаждался. Не одно лишь вино развязало ему язык, разрумянило щеки и придало округлости его жестам. Не только теплый свет свечей сглаживал резкость его глубоких морщин. Йорг оживился оттого, что оказался центром внимания, почувствовал, какую важность и ценность он представляет для Кристианы и Марко. От этого он молодел. Поэтому он вновь и вновь подзадоривал обоих, подогревал их воинственный пыл.

— Он же еще совсем мальчик, — примирительно говорил он Кристиане в ответ на ее обращенные к Марко упреки в том, что приветственное обращение Йорга в адрес конгресса против насилия едва не привело к отказу в помиловании, на что Марко не мог не показать себя хотя и молодым, но сознательным революционером, имеющим полное право призывать на свою сторону Йорга. — Ты хотела бы лишить меня права самостоятельно принимать за себя решения, — упрекнул он Кристиану, которая была против, чтобы он встречался с устроителями конгресса, на что она не могла не ответить ему заверениями, как высоко она ценит его ум и здравый смысл.

Марко твердил свое:

— Я не хочу, чтобы ты ввязывался во все, что бы ни делалось. Но ты нужен нам. Мы не знаем, как нам бороться против системы.^[20] Мы спорим и спорим, и время от времени кто-то из наших проводит акцию, и перед федеральной прокуратурой разгорается пожар или объявляется тревога на вокзале, и поезда начинают запаздывать, но это же все детские игрушки! А ведь вместе с товарищами из мусульманских организаций мы могли бы действительно предпринять что-то крупное. Они с их энергией и мы с нашим знанием этой страны могли бы сообща нанести по-настоящему чувствительный удар. Но тут встревают те, которые говорят, что с кем угодно, только не с этими; мол, коли на то пошло, то с таким же успехом можно объединяться с правыми, а другие говорят: вот именно, что с правыми, почему бы и нет! А к этому добавь еще и старые дискуссии, которые ты в свое время уже проходил, против кого допустимо насилие: против людей или против явлений, или насилие вообще исключено. Нам нужен кто-то, кто пользуется авторитетом. Остальные участники РАФ от всего отказались, они покаялись и, пустив слезу, попросили прощения, а ты — нет. Ты даже не представляешь себе, каким ты пользуешься авторитетом!

Йорг отрицательно помотал головой. Но лишь потому, что еще не наслушался. Он хотел услышать больше про свою стойкость в тюрьме, про восхищение молодежи, про то, каким авторитетом он пользуется в молодежной среде, и про ответственность, которая на нем лежит. Да, настаивал Марко, такой авторитет порождает ответственность и Йорг не вправе бросить молодежь в трудную минуту.

Что могла возразить ему на это Кристиана? Призывать Йорга, чтобы он повременил с решением:

— Ведь еще и суток не прошло с тех пор, как ты вышел из тюрьмы…

— Повременить! — насмешливо воскликнул Марко. — Повременить? Ему пришлось повременить целых двадцать три года. Он выстоял на протяжении двадцати трех лет, для того чтобы стать тем образцовым примером, какой являет собой сейчас. Или ты бы и Нельсона Манделу^[21] отправила после тюрьмы «Роббен-Айленд» для поправки здоровья в Альгой?^[22]

Нельсон Мандела? Ильза взглянула на Йорга. Тот улыбался немного смущенно, но не выразил несогласия. Неужели его жажда признания так велика? А как бы я на его месте изголодалась за двадцать три года? Могла бы я устоять перед Марко? Марко был хорош! Когда он прямо глядел в лицо Йоргу своими голубыми глазами, то казалось, словно он доверчиво кладет к его ногам свою молодость. Как бы ни относился Йорг к идее возобновления своей борьбы против системы, к сотрудничеству с «Аль-Каидой»^[23] и к тому, что на него смотрят как на образец, но в восторженное преклонение Марко он верил и был убежден, что Марко в своем восхищении не одинок.

— Неужели ты забыл, как часто ты говорил мне, что стосковался по природе? По лесам и лугам, по молодой весенней зелени и по краскам осени, по запахам свежескошенной травы и прелой листвы? О том, как ты стосковался по морю? Иногда ты говорил, что после освобождения отправишься гулять по пляжу, глядя на волны, и будешь неустанно идти, пока тебя не наполнит ритм набегающих волн. А иногда ты мечтал о большом саде с фруктовыми деревьями, под ними ты хотел лежать весной в шезлонге, завернувшись от холодка в одеяло. Не дай отнять у тебя эти мечты!