Вот оно и видно, что Главный внимательно изучил биографию одного из нас, в которой есть все — от рэкета ларечников до покушения на убийство. И он, по привычке путать и заметать следы, принял решение: наградить этого опасного сумасшедшего медалью «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Не сумасшествие ли? Кто из нас тронутый? Правители, подобно детям возводящие для нас замки из пляжного песка Бермуд, или мы, аплодирующие собственным похоронам? Тем не менее, церемония вручения медали прошла в администрации Главного, который, судя по бессовестности акции, давно и не без оснований считает российских избирателей дураками. Но вручал-то медаль Сеня Парамарибский, дядя очень значительный, хотя прижимистый и не совсем плохой на голову: у него джакузи в каждом доме не только здесь, но и во всех его домах за границей. Сливовокорый нубийский евнух подтирает его выхлоп гривнами, два батальона китайцев-удальцов ошпалерили стены его московского ранчо сомами и сумами вместо обоев. А по русским землям сироты плачут.

Жаль, видимся мы с Сеней урывками. Выйдет он в телеэфир, погрозит мне пальцем — и опять на работу в Думу. Но я-то свой, я знаю: на самом деле он готовит к работе газенвагены для нас, первонаселенцев этих благословенных мест на географической карте мира. Зачистка белой расы — это все-таки ответственная, непростая работа. Сеня фронтовую работу краников проверяет, герметичность там, подбирает словесную смазку, долларовую притирку, глубину отката. Ну, и документацию к ним, обоснования, регламент, тыловой печатный станок Национального резервного банка, и тому подобные приблуды и прилады. Программку простенькую надо написать, опять-таки, для наладонников в PocketExcel, для учета «приход-расход материала», «поступило-израсходовано», «принял-сдал». С контролем на равенство переменных, чтобы сходилось обязательно. Это главное условие: чтобы сходилось! Вот так. А то что дети по всему миру плачут и просят еды и тепла — так это им, типататам, ничего, это пройдет: кто-то никогда не станет взрослым едоком, а бабы обществу новых мальцов произведут, хоть и из колбочки, поле есть — коня не надо.

Рост же инфляции нынче, оказывается, спровоцирован резким повышением цен на лук и чеснок. Разбогатевший дуриком на ваучеры народ нагло провоцирует инфляцию: он обленился, он же и заелся. Я-то так не считаю, но так, прямо по-комсомольски, и сказал г-н министр Грифс г-ну президенту всея контурной карты: я не верю мальчуганам.

Это не так. Да, народ знает, что чеснок лечит все болезни, кроме нищеты и птичьего гриппа, да и то потому, что курица — не птица, Грифс — не мальчуган, а, скорее, недоделанная барышня. Но если он, народ-богоносец, и пожрал весь лук, как моль поедает пиджак от Кардена, то, уверяю вас, не от лени и обжорства, а по причине наличия пустых желудков в человеческом организмусе.

— Спасибо перестройке, — с этими словами я встаю каждое утро, где бы ни находился.

Боже! Как хорошо, что я не такой, как все, идиот! Спасибо моей маме и моему же папе: не люблю лука, ни жареного, ни вареного, ни стреляющего по лягушкам, которые становятся царевнами. Знаем мы этих контрафактных царевен!

Скажу, что преимуществами, которые давала мне справка о психическом крене, можно было выстлать дорогу в рай, но я не умею пользоваться своими преимуществами. Мне всего хватает, кроме кругозора. Однако хватало ума на то, чтобы перед каждым приводом в клинику посидеть в областной библиотеке за учебниками по психиатрии. Поэтому, имея невинное лицо и незамутненные злобой глаза агнца, я «косил» вдохновенно и никому из врачей не мешал писать диссертации.

Известный профессор психиатрии Н-кий, веселый, румяный, весь бело-розовый, как поле гречихи в пору цветения, часто демонстрировал меня в лекционном зале ученым и студентам как наглядный пример своей успешной практики.

— Алеша, — нависнув ученой глыбищей над зеленым сукном стола, начинал этот человечище, к примеру, после легкой мимической разминки, — скажи нам, только честно: веришь ли ты в Бога и разговаривал ли ты с живым Богом, или это был… «яко призрак»?

— Какой уж там, какой там призрак! — отвечал я, стоя на подиуме, как дорогой натурщик. — Как с вами, товарищ профессор, я разговаривал с самим Создателем! И верил! А сейчас я верю вам. Но умереть боюсь по-прежнему…

— Но где логика, Алеша? Вы ведь русский. Тем более, верующий! Не глупо ли считать целью человеческой жизни загробный мир, при этом безропотно терпеть всякие несправедливости и угнетения, покоряться всякой власти, хотя бы и иноплеменной, говоря, что она от Бога! Вам не обидно, что именно христианская мораль подорвала суровый северный дух русских и ведет их в конечном итоге к фатальному исчезновению с лица Земли? — измывался мой Асклепий, нимало не боясь наших дурацких доносов в нечеловеческие органы.

— У Земли нет лица! — измывался и я, агнец. — Но Бога живага я видел в лицо!

Они хихикали, хрюкали, кивали, говорили о навязчивостях и о псевдогаллюцинациях Кандинского. Выписываться из больницы мне не хотелось, а роль агнца была по душе. Весь поступивший весной улов сумасшедших людей должны были в ближайшую неделю выписать, они уже стали нормальными. Только вот Сене накинули тогда второй срок, как политическому. Он, чтоб не сесть в тюрьму, «косил» под диссидента. А мне совсем не хотелось покидать злобного юмориста Сеню, доброго Юру, счастливого в выборе средств к существованию Гарри и четырехразовое питание с добавкой от лишенцев.

— Я, Алеша, материалист и коммунист, а вы — христианин, то есть идеалист, — вновь обратился не столько ко мне, сколько к публике, мэтр. — Не думаете ли вы, что религия христианства и коммунизм — это доктрины, происходящие от одного… э-э-э… авраамического, скажем так, корня?

Я хоть и не силен в полемике, но, вопреки всем их психушечным инъекциям, во мне не умирал великий артист-импровизатор. Да и драматургическим даром Господь меня не обидел. Я сказал:

— Как все советские студенты, я изучал некогда диалектический и исторический материализм. И я учил науки на основе материализма, чем нанес великий вред своей душе в познании мира. Но вы, мэтр, говорите о религии. Отвечаю: религия нужна слабым людям, вроде вас, профессор. Ваша религия — марксизм, — сказал я. — А нам, сильным людям, достаточно веры в Бога. Я верю в Него. Вопрос: как вера в Бога вселилась в меня? А? Разве это не чудо?

Профессор засмеялся, движениями бровей показал свое почтение к сказанному мной и прибегнул к оправданиям:

— Вам повезло, Алеша: вы сильный, хоть и верите в чудеса, — ерничал он. — Но я-то… я слабый человек, ординарный профессор. И не столько я м-м-м… марксист, Алеша, сколько простой русский язычник!

— Но разве не язычество начало само себя ослаблять, мэтр? — легко входил я в образ патологического резонера. — Разве русские князья не сражались меж собой, как шелудивые псы за сахарную кость? Почему же тогда не язычество победило, а христианство? Вот вы знаете, мэтр, в каком виде сохранились по всему Божиему миру осколки исторической России? Они сохранились для нас в виде общин вокруг православных храмов. И не будь храмов — давно не было бы и этих осколков. Я плохой христианин, товарищи врачи, потому что боюсь смерти, — продолжаю я. — Но вы, профессор, плохой материалист, потому что церкви Христовой боитесь и боретесь с ней. А ведь именно на различии, разнообразии и неравенстве стоит природный миропорядок! — продолжал я демонстрировать шизофреническую велеречивость.

— Согласен, Алеша, с вашим тезисом о миропорядке, согласен, — сделал он жест лапками, словно останавливая несущийся на него панелевоз. — Однако, как бы то ни было, но… — красовался перед коллегами румяный Асклепий. — Но, на мой взгляд, именно русская церковь сегодня несет прямую ответственность за деформацию русского психотипа. Так что же у тебя, Алеша, было все-таки до первого поступления к нам? — вежливо спросил он, утирая платком обильные слезы смеха.