Так и осталась «Новая волна» пустым ромбиком с нулевым балансом…

Да не до Демкиных обидок было! Песоцкий решал в ту пору двуединую задачу государственной важности: оттоптать ноги коммунякам на их же засранном ностальгическом поле (об этом по-дружески попросили в Администрации), а заодно, чередой государственных мегапроектов, прикончить конкурентский самострок. Все эти малые кооперативы по варке телевизионной «джинсы» должны были сдохнуть, когда придет фирменный «левайс» от Песоцкого!

Пока он, как дите малое, носился со своими всероссийскими погремушками, Зуева аккуратно переформатировала документы для налоговой («Я займусь этим, Лень?» — «Займись…»). Он даже не понял, о чем речь в бумажках, которые он подписывал на бегу, а когда врубился, выяснилось, что «Леонардо» зарегистрирован на нее. Так проще. Зачем тебе вся эта волокита? И потом: мы же вместе? Вместе?

Что ты спрашиваешь, ответил он, стараясь не скрипеть зубами.

Они были вместе, уже и юридически. Так было удобнее. Чертова ловушка! Единственное, что успел предотвратить Песоцкий, — это детей. Зуева несколько раз порывалась устроить ночь неосторожной романтической любви, но Песоцкий строго следил за личным медикаментом, а потом проблема сошла на «нет» сама собой: все прекратилось. Только ритуальный секс после ссор, мятые постельные флаги капитуляции...

Были ходки налево, скандалы дома и снова ходки, и какие-то промежуточные любовницы, и просто девки по облупленным московским квартирам. «Салоны» это называлось... Салоны, бля... Анна Павловна Шерер! Был скандал в желтой прессе, и жирный говнюк с серьгой, звезда половых полей, трепал его имя — менты слили, разумеется, накрывшие тот салон вместе с сутенершей и группой приезжих масловых-мармеладовых: все было под наблюдением. Пришлось нажимать, подключать верхи… Контроперацией руководила Зуева, и это было противнее всего. Говнюк извинялся двусмысленно, ерничал. В общем, мерзость!

Зуева, каленым железом выжигавшая внешних врагов, дома устроила ему расчетливый тихий ад без права помилования. Давай разойдемся, устало попросил он однажды. Она ответила мгновенно:

— Не советую.

И птичка-Песоцкий понял, что увяз всеми коготками. Он знал, что она не блефует, а к войне был не готов. Какая там война! — ему хотелось забиться в уголок со своими киноигрушками, закрыть глаза, и чтобы никто не трогал…

Все пошло по-старому. Работа, спасавшая от тоски, куцая личная жизнь: какие-то пересыпы на бегу, полромана с одной журналисткой — что-то пригрезилось человеческое, но уже на второй встрече почувствовал Песоцкий привычный холод в сердце.

И были горькие и желанные — несколько месяцев, почти год… — встречи с Мариной. Она приходила в полутемный подвальчик кафе на Ордынке, и звенел колокольчик у двери, и запах прохладной щеки дурманил мозг, вплетаясь в кофейную волну; они сидели и разговаривали — осторожно, стараясь не задеть старых ран. Главная тема была закрыта ею сразу: она замужем. «Но я другому отдана?» — глупо усмехнулся Песоцкий. «Да», — просто ответила Марина.

Лишь однажды, посреди трепотни, она порывисто задавила в пепельнице сигарету, накрыла его руки своими и сказала: «Ленька, какие мы с тобой идиоты!». И, перегнувшись через стол, длинно поцеловала его в губы.

Когда он очнулся, она весело сказала:

— Все!

И предупредительно выставила указательный палец:

— Все.

Потом и эти ампутированные встречи прекратились, и он остался совсем один.

До заката Песоцкий жил на автопилоте, строго следуя намеченному курсу. Супчик, дневной сон, купание, поездка в местную островную столичку…

Столичка состояла из короткой улицы с лавочками и банкоматами по бокам. Раздолбанная дорога упиралась в пристань, и это был конец аттракциона.

Чтобы придать мероприятию хоть какую-то осмысленность, Песоцкий купил бандану и плавки. Снял с карточки пару тысяч местных тугриков. Осмотрел в туристической конторе предложения по дайвингу и снукерингу. Выпил манговый коктейль и чашку кофе. Никоим более образом растянуть здесь время было невозможно.

Напоследок иностранец в бандане развлек себя устройством тендера между местными таксистами за право отвезти его назад.

Цена услуги быстро спустилась до сотни. Пятьдесят, сказал Песоцкий. Это было уже хамство, но ему было интересно. Таксисты переглянулись. Ноу, пятьдесят — ноу. О’кей, семьдесят, сказал Песоцкий. Туземец кого-то кликнул. Пришел долговязый парнишка, они помяукали промеж собой, и парнишка жестом пригласил Песоцкого за угол. Семьдесят, уточнил Песоцкий в узкую спину. Йес.

Машина оказалась мотороллером с прицепом и узкой доской вместо сиденья, и Песоцкий вдруг обиделся.

— Это не машина! — раздельно произнес он. — Это не машина вообще!

— Кар, кар, — радостно подтвердил хозяин мотороллера.

Тьфу! Песоцкий вернулся из-за угла, посулил стольник аборигену с «хюндаем» — и с испорченной душой поехал в отель. Нищенские пейзажи минут десять дрожали в мареве за стеклом, потом «хюндай» нырнул в тень и медленно покатил через заросли, по владениям отеля, к морю.

До Леры оставалось прожить вечер и утро.

Песоцкий положил себе не подходить к стойке до заката, но портье сам залопотал что-то, кланяясь, и Песоцкий подошел. То, что он услышал, лишило его воздуха. Что-о?

Мистэйк, мистэйк, повторял туземец и посмеивался виновато. Пхукет, Пхукет. И сокрушенно качал головой.

Какой, бля, Пхукет! Они там что, вообще с ума посходили?

Песоцкий орал на туземца, колотил ладонью по предметам, отбегал от стойки, взмахивал руками, хватался за голову, возвращался к стойке, опять орал... С той же пользой он мог орать на кокосовую пальму, на плетеное кресло у столика, на «хюндай», разворачивавшийся в золотистой пыли… Не больше и не меньше туземца они были виноваты в том, что авиакомпания отправила песоцкий чемодан в другую сторону.

Они приносят свои глубочайшие извинения, лепетал туземец...

Уроды! Тупицы! Я е… их извинения! Мне нужен мой чемодан!

Туземец сочувственно разводил руками; из-за конторки в глубине офиса на буйствующего туриста с интересом поглядывал прозрачными глазами жилистый, абсолютно лысый белый господин…

Салат из креветок с авокадо и шабли 1997 года в запотевшем ведерке — это, конечно, смягчает удары судьбы.

Столики стояли прямо на песке у моря, но моря не было — ночной отлив уводил его прочь. По соседству дули вино две бабы бальзаковского возраста — язык Песоцкий определить не мог, но вариантов было немного: Скандинавия, конечно. Тут везде была Скандинавия, нашли себе теплое местечко на шарике варяги-викинги, определились наконец, губа не дура…

Он пытался повернуть рычажок в голове и поглядеть на произошедшее с юмором — у него же был юмор когда-то! Но с юмором не получалось.

А получалось, что он чудовищными усилиями разгреб себе две недели отпуска и с дикой нервотрепкой приперся через пол-земли на экватор, чтобы чапать по грязноватому песчанику, образовавшемуся на месте лазоревой волны из рекламы «Баунти», смотреть на пьяных шведок и жрать в одиночестве салат, который гораздо лучше готовят в Спиридоньевском переулке.

И при этом его кусают москиты! Потому что бандану он, кретин, купил, а средство от комаров не купил!

Шведки вдруг громко рассмеялись — одна высоко-тоненько, другая — взлаивая густым контральто. Получилось, что над ним. Надо успокоиться, велел себе Песоцкий.

Велеть-то велел, да не умел этого: когда отпускало, тогда и отпускало. Йога, прокачивание энергии по чакрам… Сколько раз брался он обучиться этим восточным премудростям, и всякий раз дело кончалось тем, что чуть не убивал учителей: темперамент в нем жил отцовский. А академик, помимо прочих физических достижений, прославился в мире советской науки тем, что однажды запустил в голову наглого балбеса — в третий ряд большой аудитории физфака — однотомником «Физический практикум» под редакцией Ивероновой.