Это продолжалось еще неделю, и каждый раз она была уже почти его — уже дышала у него в руках и вдруг холодно останавливала процесс, как проститутка по истечении оплаченного часа. И все его мягкое обаяние, весь годами проверенный гипноз рассыпались в мелкие дребезги… Он так ее хотел, что терял нить на переговорах: ударяло в голову.

В умственном затмении хотел даже позвонить Оксане: в чем, собственно, дело? за что плачено эфирным временем? Еле затормозил, повизгивая тормозами мужской гордости.

Через месяц Песоцкий решил брать быка за рога. Черт возьми, она ищет поддержку — она ее получит! Помешает ли чувствам юной леди к серьезному мужчине сессия у престижного фотографа? Протекция о включении личика, со всем, что прилагается к личику снизу, в правильные глянцевые портфолио?

Оказалось: не помешает. О, она ему так благодарна. И ее так тянет к нему, с самого начала… он такой нежный, сильный, заботливый… И — шепотом — она его очень хочет как женщина, правда-правда… Она говорила, не отрывая от его глаз своих — расставленных, русалочьих… Но, сказала она…

Что «но»? Песоцкий даже не врубился сначала.

Но — он должен понять ее… Ей нужна уверенность в завтрашнем дне. Девушке так трудно одной в этом волчьем городе, а у нее еще мама с сестренкой в Волгограде…

— Что тебе нужно? — хрипло перебил Песоцкий. Он задыхался от желания и ярости. Кем только он не был в жизни, и вот — стал «папиком».

— Контракт, — не задумываясь, ответила Лера. — Хороший контракт с агентством.

И прибавила почти нежно:

— Ну, что вам стоит…

Что стоит, Песоцкий прикинул в уме за секунду — и смета не показалась ему избыточной. Все дешевле, чем сидеть за изнасилование. Выкинуть Леру из головы он уже не мог.

Будет контракт, сказал он. Я тебе обещаю. Будет серьезный контракт.

Точки над i были поставлены. Отвозя леди в ее съемную квартиру на Пролетарке, Песоцкий остановил машину в темном месте и, не торопясь, по-хозяйски отлапал ее в пределах сметы. И он, и она знали, на что он имеет право, на что нет.

Хорошо было обоим.

Наутро он начал готовить операцию «Остров».

Самолет, вылетевший с задержкой, прилетел с опозданием, и недоспавший Песоцкий покорно исполнил второй за сутки пробег по аэропорту — за тайской девушкой в сиреневом, ждавшей с табличкой в руках. Стыковочный самолет ждал только его.

Больше из России туда никто не летел — и лететь, заметим, не мог: это было частью операции. Сам остров и роскошный отель на нем Песоцкий нашел в Интернете, причем запрос в поисковике сделал по-французски, а потом перепроверил по-русски и получил прекрасный результат: наши туроператоры с этим местом не работали.

Песоцкий был популярен на родине, но это был не тот случай, когда узнавание могло принести радость. В потайном отеле, в просторном бунгало со всеми удобствами, с часа на час должна была появиться его долгожданная сучка с нежными, расставленными зелеными глазами… А Песоцкий (забыл вам сказать) на родине был не только популярен, но и женат, причем женат не на шутку.

Все было схвачено и притерто по датам. Не особо светясь, парой звонков он устроил своей гибкой протеже карьерный рывок: Лера уже лежала на теплом песочке где-то в этих краях, и лазоревая волна невзначай омывала мягкие грудки, едва прикрытые купальником последней коллекции. Конец фотосессии был невзначай приурочен к прилету Песоцкого... И скажите после этого, что у нас плохо с креативом!

Песоцкий бежал за припустившей тайкой в сиреневом, зеркальным сюжетом повторяя свой домодедовский марафон: паспортный контроль, рентген… У искомого выхода тайка с поклоном передала его двоим другим в сиреневом; те поклонились и перед тем, как запустить Песоцкого в самолет, замяукали в два рта.

К тайскому инглишу ухо еще не привыкло, но в мяуканье с ужасом распознало слово «luggage». Что-то с багажом? — переспросил Песоцкий. Багаж о’кей, но будет только вечером. Доставят прямо в отель. Они не успевают перегрузить, а самолет ждать больше не может.

Песоцкий в голос выругался на великом и могучем. Тайцы с пониманием поклонились.

— Багаж мне нужен сейчас! — вернулся он на английский. И твердо повторил. — Just now!

На родине эти интонации работали. Но не здесь.

— Это невозможно. Мы очень сожалеем. — И таец указал в трубу, ведущую к самолету.

Идти по трубе было метров пятьдесят, и Песоцкий прошел эти метры, громко разговаривая с пустотой. Отсутствие соотечественников позволяло не редактировать текст.

— …И шли бы вы все на хер с вашими стыковками! — закончил он, обращаясь уже к стюардессе.

Та радостно кивнула и поклонилась, сложив руки на груди.

На семнадцатом часу дороги, после двух перелетов и трансфера — с двумя вонючими паромными переправами и джипом, вытряхающим последние кишки, — Песоцкий достиг наконец стойки портье у порога рая.

Вселиться, раздеться, принять душ и упасть в прохладную постель — вот счастье! Но он еще нашел в себе силы озадачить улыбчивого туземца за стойкой: не хер улыбаться, дружок, надо звонить в аэропорт — лагедж! лагедж!

Туземец кивал, врубаясь, и вроде бы действительно понял. Ладно, подумал Песоцкий, отосплюсь, а там как раз привезут… Сил не было совсем, но когда, войдя в бунгало, он увидел широченную, застланную душистым бельем постель под белоснежным пологом, с лотосом на подушке, то чуть не плюнул от досады. Вот бы уже позвонил Лере! А проснулся бы — она тут.

Он тихо взвыл, представив, как, прогнув первым напором, бросает на этот станок ее покорное, сволочное, сладкое тело…

В окне на дорожке мелькнул торопящийся туземец, — он шел, улыбаясь вечной местной улыбкой. И дрогнуло невозможной радостью сердце путешественника: чемодан приехал! Он выскочил на веранду: лагедж? Лагедж йес, закивал туземец, он уже звонил в аэропорт — вечером, вечером! И с радостным поклоном сделал то, зачем шел, — протянул Песоцкому «комплимент» от отеля, коктейль с лепестком на трубочке.

Сам ешь свой лепесток, мудило экваториальное!

Но прохладный душ и близость отдыха умиротворили Песоцкого. Уже в постели он слабо улыбнулся — тому, что путешествие через полмира позади, и он здесь, и где-то рядом ждет его звонка благодарный нежный трофей.

Песоцкий потянулся и мгновенно уснул.

Проснулся он не отдохнувшим, а разморенным: забыл задернуть занавески, и полуденное тропическое солнце, через весь кондишн, пробило дырку в голове.

Он вяло умылся, вынул из холодильника бутылку воды и, выйдя на веранду, упал в плетеное кресло. Приложил бутылку ко лбу, покатал ею вправо-влево. Отвинтил крышку, глотнул раз и другой, силясь вспомнить, кто он, где и зачем…

По первому вопросу вспомнилось неактуальное — и сидел на веранде, глотая воду и глядя на блещущее море за мохнатой ногой пальмы, не телезвезда и продюсер европейского масштаба, а Лёник Песоцкий, умница-мальчик из французской спецшколы.

Вы не знаете Лёника? Ну что вы. Это же сын Сергея Песоцкого! Да-да, того самого, физика. Славный паренек, природа не отдохнула, еще папе фору даст… И языки, и математика… Второе место на городской олимпиаде!

Широкое доброе лицо тети Леки встало в тропическом мареве — безнадежно некрасивое, светящееся причастностью к славной семье Песоцких. Она была подругой матери с ее детских лет, тонущих в предвоенном тумане. Отцы работали в каком-то наркомате — как же звали тот наркомат? Мама говорила… Но не вспомнить уже, и спросить не у кого. Черно-белые фотографии с обшарпанными краями, россыпью из целлофанового пакета… «Наркомат» — ишь слово вылезло откуда-то! Станция Катуары, две маленькие, стриженные наголо девочки в трусиках и гольфах.

Катуары, надо же. Ка-ту-а-ры.

Господи, как тут жарко!

Бывший Лёник осторожно помотал лысеющей башкой, стряхивая ностальгический морок. Кто вам тут Лёник? Леонард Сергеевич Песоцкий, не хрен с горы… И пора что-то делать! Что он собирался тут делать?