- Готов! - крикнул он.
Планер оказался очень тяжелым. Пришлось прицепить два резиновых стартовых шнура-амортизатора.
Каждому из нас хотелось быть полезным при старте.
Начлет Виктор Сергеевич Васянин скомандовал: "На амортизаторе!" - и отогнал половину курсантов.
Планер взлетел со свистом и так низко прошел над стартовой командой, что ее будто сдуло взрывной волной - все притиснулись к земле.
Дальше Сеньков летел волнами, направляясь в долину. Планер его то взмывал вверх, то стремился к земле. Он планировал долго, но пилот никак не мог успокоить своего ретивого коня, скачущего будто через барьеры. И даже на посадке планер несколько раз подпрыгнул, "скозлил" и лишь потом затих.
- Все же цел! - весело крикнул Назаров.
На другой день подул свежий северный ветер, и инструкторы демонстрировали парящие полеты. Блестяще парили Миша Романов, Жора Журавлев и Катя Гринауэр на красавцах Г-2. Очертания длинных крыльев и короткого фюзеляжа с хвостом, напоминающим крылья бабочки, красиво выделялись на фоне неба. Когда Гринауэр немного снизилась над склоном, Сеньков помчался на своем мотоцикле вдоль склона горы навстречу и кричал, пытаясь перекрыть гул мотоцикла:
- Катька, угол велик!..
Это слышали курсанты, и все смеялись. Катя Гринауэр, инструктор школы, - жена Анатолия Александровича.
Мы подготовили свою "канарейку" и с большим энтузиазмом запустили нашего Гришу Михайлова. Казалось, лучшего планера не может быть и более достойного парителя трудно сыскать!
Как хороша была желтая птица в полете на фоне яркого синего неба!
Увы, недолго мы любовались ею.
Ганя Фонарев и раньше допускал в полете грубую ошибку - потерю скорости.
- Фонарев, задираешь машину, - предупреждал Никодим.
- Все вы говорите так из ревности, завидуете мне, - отвечал Ганя, явно переоценивая себя.
- Дурак, - Никодим сплюнул в сторону.
И вот "канарейка" с Фонаревым в полете... Задрав нос на развороте, она идет на крыло все больше и больше...
О ужас! Крыло цепляет за склон, и... удар, треск, пыль...
Прошло несколько секунд, пока сумели воспринять случившееся и привести в движение оцепеневшие ноги.
Мы бежали. Нет, мы летели под гору к смятой и жалкой "канарейке". Нос планера валялся на боку, словно скорлупа разбитого яйца. На лице Фонарева огромная ссадина, сам он дрожал и плакал навзрыд. Увидев нас, он закричал:
- Почему я не убился! Дайте мне нож! Все равно я зарежусь!
- Ножа с собой нет, вечером дам тебе вилку, - с трудом сдерживая себя, процедил Никодим и добавил: - Колода! - очевидно намекая на его столярные дела.
То всей группой, то поодиночке топчемся мы вокруг своей разбитой "канарейки", и кое-кто из нас незаметно смахивает слезу.
На этом планере только трое из группы успели сделать несколько полетов. Нам с Никодимом предстояло вот-вот вылететь. И тут эта беда!.. Очень, очень было обидно.
Рушились наши мечты.
Дружно подставив спины под крылья, мы приподняли "канарейку" и понесли в гору. Наверху принялись ее разбирать. О быстром ремонте не могло быть и речи - нужно делать новый фюзеляж.
С такими мыслями нас и застал подъехавший на своем мотоцикле начальник школы.
- Так, отцы, бить материальную часть нельзя, не позволим! С ней надо обращаться на "вы", - сказал он. - Кто герой?
Дрожащим голосом доложил о случившемся Фонарев. Вид у него был самый несчастный, по щекам текли слезы. Весь в пыли, с ободранным лицом, он был достоин жалости.
- Поди, сам задрал нос и планеру позволил это сделать, - отчитывал его Сеньков, - плохо!.. Ну, а вы что носы повесили? - обратился он к нам. - Вы в школе - коллектив не оставит в беде. Туго у нас с материальной частью, но школу закончить поможем.
И мы продолжали полеты. Затем настало время экзаменов.
Экзаменуемый должен был сделать планирующий полет с двумя разворотами вдоль склона, а затем выйти в долину и приземлиться по прямой. Экзамен принимал начлет Виктор Сергеевич Васянин, военный летчик, имевший в голубых петлицах гимнастерки четыре красных кубика. Присутствовали и инструкторы школы, свободные от полетов.
Такую программу мы выполняли уже все. Но чисто и красиво слетать не всегда удавалось. Больше всего беспокоила "передача ноги" - чрезмерное отклонение педали руля направления на развороте. Чтобы лучше чувствовать управление, кто-то посоветовал нам снимать обувь перед тем, как садиться в кабину. Должно быть, это был жестокий шутник. Мы поверили (уж очень хотелось делать получше) и стали летать босиком. Михайлов не препятствовал, только снисходительно улыбался. Однако и босые ноги не поправляли дела - проклятая педаль как бы сама собой уходила вперед на развороте. И днем и ночью думали об этой педали.
В других группах, у Романова и Журавлева, все летали уже на рекордно-тренировочном Г-2, и в хороший ветреный день лучшие учлеты вылетали на парение.
Вечером в такой день было празднично, в честь нового парителя повариха Синопли выпекала пирог, и все пили чай за праздничным столом. Потом здесь же устраивали самодеятельный концерт.
Саратовцы почти всегда исполняли частушки на злобу дня под свою гармошку с бубенчиками. Среди них был и Виктор Расторгуев - тот красивый парень, заразительно смеявшийся и покорявший всех своей улыбкой. Уже тогда Виктор преуспевал в полетах, вылетев одним из первых на парение.
В школе работали конструкторы планеров Борис Николаевич Шереметьев и Олег Константинович Антонов. Не помню, принимал ли участие в концертах Олег Константинович, но Борис Николаевич - всегда. Он виртуозно исполнял на самодельном ксилофоне популярные классические мелодии.
В конце вечера обычно просили Анатолия Александровича Сенькова что-нибудь рассказать. Его любили слушать. Он захватывал нас своим темпераментом, рисуя красочно и живо эпизоды из гражданской войны, участником которой он сам был.
Поздней осенью школу посетил известный профессор аэродинамики Владимир Петрович Ветчинкин. Среднего роста, румяный, с круглыми, несколько наивными, но пытливыми и как бы удивленными глазами, с окладистой бородой.
О Владимире Петровиче Гриша рассказывал как о талантливом ученом. Он разработал теорию расчета ветросиловых двигателей, провел важные работы в области изучения вибрации и т. д.
Поэтому велика была радость нашей группы, когда однажды мы увидели идущего к нам на старт профессора.
Был перерыв. Мы сидели вокруг небольшого фанерного ящика с прессованным изюмом, который как-то уцелел со времени нашего приезда. По очереди отламывали себе небольшой кусок изюма и при этом на произвольный мотив пели известные слова песенки пиратов из книги Стивенсона "Остров сокровищ": "Двенадцать человек на сундук мертвеца, и-го-го! - и бутылка рому!"
Когда Владимир Петрович подошел, мы пригласили его в свой кружок и угостили изюмом.
- Спасибо, - сказал он и принялся за изюм.
Тем временем Гриша, представляя Владимира Петровича, поведал о том, что профессор еще в 1910 году сделал смелую попытку перелететь Клязьму на балансирном планере. Это покорило нас совершенно. Мы стали просить профессора рассказать что-нибудь о своих полетах. Владимир Петрович охотно согласился.
- Это было в 1913 году. Мы втроем заняли место в плетеной корзине свободного аэростата и, ответив много раз на приветствия провожающих, стартовали...
В полете мы пробыли долго и попали в бурю.
Корзина и стропы обледенели, - продолжал он, - балласт был сброшен, за ним полетел за борт весь инструмент. В это время от сильной качки лопнул один фал... Я достал логарифмическую линейку и подсчитал. "Через пять минут веревки оборвутся, и мы упадем", - объявил я своим коллегам...
В последней фразе, как мне сейчас кажется, был весь Владимир Петрович, не теряющий самообладания и всегда мыслящий математически.
