Последние слова хлестанули Гошку, но и помогли ему.

 Первая часть разгона была похожа на обыкновенный вход в пикирование, лыжи сами собой шли рядышком одна к другой, так что ему удалось легко удержаться. На самом трамплине его согнуло крючком - здесь он чуть было не рухнул и дальше отдал себя во власть параболы. Это был довольно длительный полет выброшенного свободного тела. Какой частью своего свободного тела он встретил ту самую касательную снежного покрова, он толком не понял. Однако велика была при этом скорость!.. Столь бешеной скорости он никак не ожидал.

 Потом все пошло проще, но и больнее. Во многом виноваты были лыжи, вернее, то, что от них осталось. Он бесконечно кувыркался, даже на миг терял сознание... Первый к нему на лыжах подлетел брюнет, бледный, как и многие, кто видел этот нолет, за ним - заплаканная Ада.

 Но теперь ему было наплевать, и он еще несколько секунд лежал на снегу. Подскочили другие, стали поднимать, он увидел толпу вокруг себя. Никто не смеялся. Попробовал энергично встать, оказалось, не так-то просто.

 Очевидцы уверяли, что он пролетел по воздуху около пятидесяти метров.

 В понедельник утром мы узнали, что Гошка попал в больницу. Катаясь на лыжах, сломал руку; перелом пустяковый - наложили гипс. Еще через несколько дней кто-то из парней сообщил, что Гошку навещает в больнице та блондинка и с ней какой-то рослый парень.

 Прошло немного времени, и летчик-испытатель вернулся в строй. Стал опять летать. Ему по-прежнему "не везло"; судьба не посылала кошмарных приключений. Он поднимался, выполнял режимы - сложные и простые - и садился. Из окна летной комнаты можно было видеть, как он, затягиваясь папиросой, тащит на плече плотно уложенный парашют. Войдя, всегда сбрасывал куртку и садился заполнять полетный лист. Нечаянно смазывал рукавом пепел: "Фу, какая досада!.." - затем уже заканчивал: "Все в норме".

 Ада, возможно, как-то и занимала его воображение, но больше он о ней не говорил. О единственном своем прыжке с гигантского трамплина он рассказал мне лет через десять: мы были вместе на рыбалке.

 - Самое потешное, - заключил он, - брюнет оказался ее братом!..

 1949 год. Ясный день 16 июня. Чудный, особенный - день воздушного крещения нашей мечты, нашей идеи, упорного труда многих, многих друзей.

 Мы собрались на аэродроме рано. Каждый знал, что ему делать. Ребята подтащили лестницы к самолетам - машины стояли поодаль от ангаров, в поле. Я захватил свой парашют, чтобы не возвращаться.

 Идем. Трава, не тронутая косилкой коменданта, купает сапоги. Механики на плоскостях двух наших пикировщиков сворачивают брезенты.

 - Добрый день! - кричим.

 - День добрый!

 А день действительно многое обещает - теплынь, ни облачка! Все же на душе коты скребут: "Как-то получится все это?"

 Говорю старшему:

 - Погодите-ка запускать моторы, мы быстренько проверим еще раз.

 Парни полезли на консоли крыльев - там наша техника.

 Я за ними. Поднялся всего метра на три, а как все видно вокруг! За полем ромашек - сосны, медью горят стволы. От ангара показалась знакомая фигура, тащит парашют; с плеч свисают лямки. Это Султан Амет-Хан, наш летчик-испытатель со второй машины. Невысокий и худой, в широченных синих галифе "юбкой". Должно быть, еще с войны остались. Вижу его черную шевелюру, шлем держит в руке.

 Мы с Виктором Васяниным сами теперь проверяем механизм сцепки. Володя Александров забрался в кабину, к своему пульту, кричит оттуда:

 - У меня все в порядке!

 - Что, запускаем! - спрашивает Саша Корнеев, бортмеханик моего самолета.

 Смотрим друг на друга. Все кивают головами: дескать, можно!

 Через четверть часа взлет. Сперва пошел я, ведущим. За мной Амет-Хан Султан. Набрали высоту, отвернулись от солнца - уж больно бьет в глаза.

 Амет точнехонько пристроился к крылу. Я стараюсь тоже строго вести машину, а самому хочется взглянуть назад, кошусь на Амета. Здорово идет! В нескольких метрах! Кажется, разбегись - и можно перепрыгнуть.

 Позади, за моей бронеспинкой, Володя Александров - оператор сцепки. Вижу и не вижу его лицо. Вдруг он орет, показывая большой палец:

 - Есть! - кричит так, будто поймал здоровенную щуку.

 Я на мгновение оглянулся: сияет!

 Сам пытаюсь скрыть ребяческую радость - надуваю щеки, хмурюсь...

 Теперь мы идем, связав крыло с крылом, точно схватившись за одну бечевку... Володя напевает: "...Ведь улыбка - это флаг корабля!"  И мне чертовски хочется запеть!

 Если бы объектив захватил наши лица в тот момент!.. Но он тоже сделал свое дело и запечатлел сцепку на пленку. Благодарение кино!

 Мы виражили, не разъединяясь. Летали так, "в обнимку", добрых пятьдесят минут. Бензина перекачали, правда, немного, да это поначалу было и неважно. Теперь убедились в правоте самой идеи.

 Приземлились, вылезли и ну плясать у самолетов! На что Султан терпеть не может восторженных эмоций, и то колотит одного, другого по спине.

 Удача!

 Надо сказать, до этого полета мы уже контактировались в воздухе несколько раз: с тем же Амет-Ханом, с Галлаем, с Якимовым - и во всех случаях успешно. Но теперь это очень крупная наша удача: первая автоматическая перекачка топлива. Без рук.

 Дело в том, что раньше - а заправка в воздухе была впервые выполнена в Сан-Диего (США) в 1923 году, - чтобы перелить топливо с самолета на самолет, нужно было поймать руками шланг, спускаемый с выше летящего самолета.

 Слух о нашей затее дошел до Туполева, эксперимент проводили на его машинах.

 Ему все рассказал Вартан Сагинов - он часто встречался с Туполевым, был ведущим по доводкам первых ТУ-4-х.

 Андрей Николаевич приехал к нам в институт рано утром, около восьми, в белом кителе, без шофера - сам за рулем. Быстро прошел в небольшой кинозал.

 - Начинайте, дорого время, - холодно и деловито сказал он.

 Как на грех, ни начальника института, ни заместителя - запаздывают. Что делать?

 Вартан тихонько говорит мне:

 - Нужно начинать, а то уедет - он такой!

 Я подготовил коротенький доклад: о значении заправки в воздухе. Водя по графику указкой, начал примерно так:

 - Здесь вы видите кривые выгорания бензина по дальности полета. Допустим, заправщик и заправляемый самолеты поднялись с одной точки, вот здесь; пройдя вместе треть пути до цели, самолет-заправщик передаст второму, заправляемому самолету третью часть топлива, и последний вновь будет иметь полные баки: теперь он пролетит на одну треть дальше. А заправщик вернется к себе на базу...

 Туполев вдруг перебил:

 - Агитируешь? И эти треугольнички - зачем? Ничего не понимаю... Не агитируй, не агитируй, - добавил дискантом, срываясь.

 Я смолк на секунду, обескураженный. Пытаюсь собраться с мыслями.

 О непосредственности Туполева я слышал давно. Много о нем рассказывали всяких историй, о его ошеломляющей прямоте, резкости в разговоре - это было занятно слушать, даже смешно, когда касалось кого-нибудь другого.

 Но вот сейчас я сам, признаться, изрядно был сбит с толку. С трудом подавил в себе досаду, попытался продолжать, перескакивая через страницы.

 Туполев ерзал на стуле, ничем не скрывая нетерпения и скуки.

 Наконец я резко сказал:

 - Давайте тогда посмотрим фильм...

 Туполев засмеялся:

 - Ну, ну, не злись... Правильно, крути катушку!

 Признаюсь, я чертыхался в душе отчаянно: "На кой дьявол мы так старались?.."

 Стало темно. Потом сноп света обнаружил квадрат летающих пылинок и единственную надпись на экране. Но вот пошли кадры. Через секунду мы все в воздухе. Крупные планы слегка колеблющихся двух самолетов в плотном строю. Видим часть моего крыла сверху, выражение лица Султана, весь его самолет.

 Между крыльями перебрасывается связь.

 Туполев молчит. В зале несколько человек, и все - ни слова. Когда же из Амет-Ханова крыла стал выползать анакондой шланг и, сияя наконечником на солнце, изогнулся сперва назад, чтобы потом устремиться вперед, к крылу моей машины, тут даже дыхание все затаили...