На тренировках это ему удавалось не раз.

 Метров с пятисот начнет в направлении посадочного знака - сорвется: раз... два... три... В конце четвертого витка выйдет, снизится немного и сядет прямо к "Т".

 Его смущало: не многовато ли остается высоты? Не так эффектно. Пониже бы...

 Накануне он спросил Минова:

 - Как вы думаете, Леонид Григорьевич, если я прихвачу пятый виток? Чтобы вывести прямо у земли...

 - Да вы что?! - Минов взглянул: "Не шутит ли?"

 Алексеев улыбался.

 - Вы и так выскакиваете ниже ста. А виток потребует ровно ста метров высоты... Тогда все нужно начинать заново, всю тренировку с большей высоты! Или покончить с этой мыслью, - сказал Минов, не оставляя места компромиссу.

 И вот Алексеев заканчивает свой новый круг. Он на четвертом развороте. Как раз над Москвой-рекой. Метров пятьсот на взгляд. Убрал газ - мотор захлопал. Издали самолет будто повис. Замер на секунду, как бы раздумывая: "Стоит ли?"  Наконец свалился влево: верть на крыло и носом вниз!

 Наши смотрят и тоже считают: один... второй... третий... четвертый виток! Будто бы замер на мгновение и опять пошел туда же... на пятый... Но тут земля... Черт побери! Да что же он?.. Поздно!.. Машина мотнула на прощание хвостом и скрылась за дамбой... Оттуда все увидели громадный всплеск воды...

 Прямо в реку! Кошмар! Такой скандал!..

 Все оцепенели. Наконец на "санитарке" как-то беспомощно "вжижу... вжижу... вжижу..." завыл стартер. Не запускается! Этого только не хватает!

 Сталин стал серым, нервно вышагивал.

 Выскочил шофер, пытался вставить заводную ручку, руки его тряслись, и он никак не мог попасть. Сталин вдруг резко крикнул:

 - Сколько машин - любую возьмите! Мою, живо!..

 Косарев и Алкснис вскочили на подножки "паккарда", и черная машина ринулась к дамбе. "Санитарка" за ней следом.

 Ворошилов был очень бледен. Он спросил Минова:

 - Как вы думаете?

 - Пожалуй, худо. Вода - жесткая штука.

 Прошло не больше пяти минут. Но таких, как при шествии за гробом. Настроение в общем подавленное, хотя мысли у всех самые разные.

 Наконец из-за дамбы вырвался "паккард". Все так же, двое на подножках. Держась одной рукой за дверцу, Косарев радостно крутил кепку над головой. Всем сразу стало легче.

 Да, Алексеев был жив. Он вышел из машины без посторонней помощи. Сперва показалась его бритая голова - он почему-то всегда брил ее - и перевязанный бинтом лоб. На голубых петлицах - две "шпалы". Гимнастерка, суконные шаровары - все всмочку.

 Дальше стало, как у родителей бывает: беспокоятся, ждут отпрыска, а явится целехонек - снимают с себя ремень.

 Ворошилов, увидев Алексеева, - тот шагал строевым шагом руки "вперед до пояса, назад - до отказа", - разозлился страшно. Досадовал он громко:

 - Возмутительно! Под арест!

 Но Алексеев уже подошел с докладом.

 - Летчик Алексеев потерпел аварию целиком по своей вине!

 - Что у вас случилось? - гневно спросил нарком.

 - Нога соскочила с педали, товарищ нарком, - может быть, сказал неправду летчик, - я надел новые сапоги...

 - А стремянки?.. Там же есть стремянки... Почему вы в них не вдели ваши сапоги? - распалялся Ворошилов.

 Алексеева увезла "санитарка", и Сталин сказал Ворошилову:

 - Кому понадобилось такое трюкачество?

 Ворошилов позволил себе хмуро парировать:

 - Вы сами утвердили программу.

 Это разозлило Сталина. Он даже сделал несколько шагов в сторону, чтоб не сорваться.

 Прошло минуты три, ветер отогнал тучу - опять просветлело. Раздалась команда: "По самолетам!"

 В воздух пошли спортивные самолеты Яковлева и Грибовского.

 Беленькие монопланы с красными полосками проносились над головами чаще других, менее броских по своей окраске.

 Становилось ясно: в "кроватной мастерской" Яковлева дела идут получше, чем в подвале Грибовского на углу Садовой и Орликова переулка.

 Оба конструктора тоже начинали с планеров, с Коктебеля. Грибовский - летчик с жилкой художника. Яковлев - конструктор, организатор, эстет. И вот последний берет верх.

 Возле самолета "Сталь-пять" Яков Давыдович Мошковский, как всегда, шумный, веселый, напутствует парашютисток. Те садятся в самолет. На каждой по два ранца парашютов, а в левой руке по букету цветов. Пять девушек - пять букетов.

 Лица их... Да что там говорить: хоть спички зажигай!

 Яков Давыдович суетится, все поправляет на девчонках парашютные лямки. И, уже просунувшись в полуоткрытую дверь самолета, куда они забрались на места, он что-то напоминает им; те кивают, улыбаются. Потом не выдержал - таков Мошковский:

 - Да, "зажигалки", секундочку... В Одессе покупатель парашюта спрашивает продавца: "Скажите, а если не раскроется?.." - "Не беспокойтесь, наша фирма дает гарантию, - расплылся продавец. - А в случае чего... приходите: всегда обменим!"

 Девушки смеются. Летчик запускает мотор. Мошковский захлопывает дверь и, прихрамывая, бежит к другой группе. Надо все проверить, дать совет, вызвать улыбку.

 Сам он сегодня не прыгает. Ему вечно не везет. Что делать: переломы не успевают как следует срастись.

 В небе парашютисты.

 Головы гостей повернуты на север. Там, над деревней Тушино, хлопают парашюты.

 Гнет ли самолет вираж, ревет ли, дыбом ли лезет на петлю - глядь: черный комок! Все машинально кланяются ему чуть-чуть, провожая тревожными глазами. Три... пять секунд... И хлоп! Медузой - радостный, прозрачный купол.

 Все в порядке!

 Четыре девушки, оставив на траве красно-сине-желтые парашюты, бросились с букетами цветов к правительству, крича приветствия, и все зааплодировали им.

 - А где же пятая?

 Те смутились, замешкались немного. Одна нашлась:

 - Она уронила свой букет... Постеснялась подойти...

 - Это ничего, что уронила. Пусть подойдет.

 Парашютисты забегали. Суматоху, растерянность трудно упрятать. Что делать?.. Парашютистка, неловко приземлившись, вывихнула ногу.

 Попытались выиграть время.

 Всех пригласили к стендам военного изобретателя Павла Гроховского. Известнейший был в то время человек.

 На стенде было лишь несколько из ста четырнадцати его патентов. Приспособления для выброски людей и грузов с парашютами и без оных. Еще всякие любопытные штуки - вроде сдвоенных планеров-истребителей, надувных резиновых планеров.

 Желающий мог тут же вознестись вертикальным потоком вверх метров на двадцать, попарить немного над стендом Гроховского на парашюте.

 Этот одержимый изобретатель был к тому же чертовски смел. Все изобретенное старался испытать сам. Испытание своего "аэробуса" не доверил никому.

 Представьте толстый отсек крыла. В него "упаковывают", как в коробку эклеры, отделение бойцов. И эту штуку сбрасывают с бреющего полота без парашюта. По идее она должна плавно приземлиться, срикошетировать. Но кто же попробует первым на себе?.. Конечно, сам Гроховский.

 Рядом с ним в ячейке был привязан еще такой же, по выражению Яши Мошковского, "насмерть сумасшедший" приятель Гроховского, его коллега.

 С тяжелого бомбардировщика их "уронили" на скорости около ста семидесяти километров в час. "Аэробус" сделал несколько гигантских прыжков лягушкой и прилег недвижно... Долго еще дымилась вокруг пыль.

 Когда их извлекли, Гроховский держался за голову. Он немного разбил лоб, но смеялся. "Вот это, я понимаю, черт подери, бобслей! - как он выразился. - О-о-о-о!"  Приятель тоже отделался ушибами.

 Я спросил как-то Минова:

 - Леонид Григорьевич, вы ведь его хорошо знали, действительно ли он был так одарен?

 - Вне всякого сомнения, - ответил Минов. - Знаний, правда, у него было маловато. Самоучка.

 Осмотр техники продолжался.

 Члены правительства стали обходить планеры и самолеты.

 Подошли к тому самому тонкокрылому, изящному рекордному планеру "Иосиф Уишлихт".