Ты пьяна! Ты совершенно пьяна. Ты не выйдешь на сцену.

Его слова Каро слышала сквозь все годы.

— Поздравляю тебя со спектаклем! — снова заговорил он. — Я читал в газетах. Что тебя привело в Лос-Анджелес?

— Я не знаю, — ответила Каро, — я не знаю, чего хочу от этого приезда. Я была больна.

— Да, — голос мистера Стайна дрогнул, — я слышал. Но если ты снова захочешь сыграть, не забывай нас, мы обязательно придем на спектакль. — Он жестом показал, что приглашает ее войти. — Это будет большой честью для нас, если ты сможешь вместе с нами посмотреть фильм. Он и вправду хорош.

Каро поблагодарила его. Никогда больше она не переступит порог и не войдет в этот зал.

Зоэ подолгу находилась в клинике, убеждая Каро, что там просто изумительный уход и хороший персонал. В дни, когда она возвращалась домой, Каро устраивала маленький праздник. Расставляла цветы в спальне Зоэ и пекла торты.

— Морковный, — Зоэ дожевывала последний кусочек, — в первый раз был шоколадный, во второй… какой торт был следующий? Ванильный?

— Лимонный, наверное.

— Да, ванильный был потом. Сейчас морковный. И что мы будем делать, когда кондитер исчерпает все свои запасы? Думаю, тогда наступит время помереть.

Они часто играли в кункен. Первые пару месяцев Каро проигрывала, как бы ни старалась. Сейчас выигрывала каждую партию.

Дождливый январский вечер. Флавию отпустили отдохнуть. Зоэ лежала в кровати, рассматривая альбом со старыми фотографиями.

Каро возилась на кухне, когда услышала крик матери.

— Ты меня напугала, — упрекнула она мать, увидев, что все в порядке. — Я думала, что-то случилось.

— Сядь. — Зоэ похлопала ладонью по краешку кровати, и дочь подчинилась. В руках Зоэ был небольшой, обтянутый зеленой замшей альбом, которого Каро не видела прежде.

Зоэ ткнула наманикюренным алым ногтем в один из поблекших снимков.

— Это он! Вглядись как следует.

Каро увидела на снимке молодого человека, стоящего вполоборота к камере.

— Это Макс, — сказала Зоэ.

“Мы собирались поселиться в Париже. Но как раз накануне нашей свадьбы он погиб в автокатастрофе”.

Вот он какой был, Макс. Каро нежно дотронулась до фотографии. Он был такой живой на этом снимке.

— В своей жизни я любила по-настоящему только его одного.

— Ты мне рассказывала.

— Но не сказала главного. У нас должен был быть ребенок.

Каро мысленно мгновенно перенеслась в Англию, в полицейский участок, где ее допрашивали, а потом на улицу, где под ней разлилась лужа крови.

— Мне очень жаль, мам, что так получилось.

— Нет. У меня вышло иначе. Ребенок остался. Это ты и есть.

Каро не могла пошевелиться.

— Так, значит…

— Да.

— А мой отец? То есть не отец, а Бартон. Он знал?

Слова срывались с губ, как мыльные пузыри из трубочки забавляющегося ребенка, и разлетались по воздуху, а диалог был словно написан каким-то неведомым сценаристом, настолько он был нереален.

— Бартону я ничего не сказала. Макс погиб до того, как стало ясно, что я беременна.

И вдруг в Каро проснулся вулкан.

— Значит, всю мою жизнь я считала отцом совсем не того человека, ты обманывала всех нас…

На какое-то мгновение Каро забыла, что ее мать смертельно больна.

— Как ты могла?! Столько лет лгать…

— Бартон помог мне вырастить тебя. Ты для него родной ребенок. Он тебя любит. Я сочла, что так будет лучше для всех.

Покинув спальню матери и выскочив из дома, Каро долго не могла успокоиться. Ее охватило ощущение невыносимой потери. Она уже больше не Каро Эндрюс. Архитектор величественных зданий в Нью-Йорке — Бартон Эндрюс — чужой ей человек, а его жена — ласковая Мэг и чудесный мальчик Адам — вовсе ей не родные.

Зоэ вот-вот умрет, и она останется совсем одна на свете. Но если все это так, то узнать хоть что-то о своем истинном отце было необходимо.

Продрогшая во влажной сырости сада, она возвратилась в дом, вошла в спальню. Альбом лежал на одеяле, раскрытый на той же странице. Каро сначала испугалась, но потом услышала тихое дыхание Зоэ. Измученная женщина забылась коротким сном.

Каро осторожно взяла альбом, принялась вглядываться в фото Макса.

— Я не хочу туда! Не хочу! — капризничал Александр.

Каролин готова была встряхнуть его как следует и отпелепать.

— Мы должны. Зоэ хочет тебя увидеть. Там будет совсем неплохо. Большой телевизор, много каналов, больше, чем здесь, в Нью-Йорке. Вы с Флавией вдоволь нащелкаетесь пультом.

Мальчик вздохнул.

— Ну ладно, — произнес он со вздохом. — А мне придется целовать бабушку?

Каролин вздрогнула, едва не замахнулась на мальчика, но вовремя остановилась. Она опустилась перед маленьким сыном на колени, обняла его.

— Нет, конечно. Ты не обязан ее целовать.

Солнце уже закатилось, когда Каролин с Александром подъехали к дому Зоэ. В сумерках он выглядел мрачным. У Каролин отчаянно забилось сердце. Сдерживая охвативший ее озноб, она, потянув за руку мальчика, заторопилась к крыльцу, нажала кнопку звонка. Дверь отворила Флавия.

— Как она сегодня?

— Опять были сильные боли. — Флавия перевела взгляд на Александра. — А ты все растешь, парень. Хочешь поиграть со мной в карты?

Она взяла малыша за руку и повела в гостиную. Каролин поглядела им вслед и слегка позавидовала. Они отлично ладили друг с другом. У нее это получалось хуже.

Зоэ с закрытыми глазами лежала в кровати. Рука ее покоилась на старом альбоме для фотографий в зеленом переплете.

— Мама? — тихонько окликнула ее Каролин.

Пробуждение Зоэ было болезненным. Лицо скривилось в страдальческой гримасе. Потом ее ресницы затрепетали, веки приподнялись.

— Привет, дорогая.

— Как самочувствие?

Зоэ коснулась протянутой к ней руки дочери.

— Замечательно. Я так рада твоему приходу. Собираюсь показать тебе одну картинку.

Она попыталась приподнять с одеяла альбом, но он был слишком тяжел. Каролин поставила его перед Зоэ, чтобы та могла видеть, и стала медленно переворачивать страницы в обратном порядке, постепенно углубляясь в прошлое.

На снимках запечатлелись вечеринки и лыжные прогулки, празднования Рождества и круизы. Зоэ с длинными волосами. Зоэ с бокалом шампанского. Зоэ, которой на снимке меньше лет, чем сейчас ее дочери.

— Какая же ты здесь красивая! — воскликнула Каролин.

Зоэ слабым движением руки остановила ее. Каролин перестала перелистывать страницы альбома. Наманикюренный длинный ноготь со значением уперся в одну их фотографий.

— Это он, — сказала Зоэ.

Каролин нагнулась, приглядываясь к снимку.

— Кто это? — поинтересовалась она, скорее из вежливости.

На фотографии она увидела светловолосого молодого мужчину. Он стоял вполоборота к камере и улыбался, смущенно, словно стесняясь, что попал в объектив.

— Твой отец.

— Нет, — поправила мать Каролин. — Это не папа.

Она перевернула альбом к себе, нашла нужную страницу с изображением Бартона и показала Зоэ:

— Вот мой отец!

Но Зоэ отрицательно мотнула головой, причем, очень решительно.

Каролин встала и прошла на кухню, где Флавия развлекала маленького Александра.

— Флавия, — встревоженно сказала Каролин. — У Зоэ что-то нехорошо с головой. По-моему, она бредит.

Флавия резко вскочила, выронив карты. Александр тут же захныкал.

— Успокойтесь, Каролин. Это, наверное, от лекарств. Она очень много приняла их сегодня. Я пригляжу за ней. Не надо так переживать.

Флавия вернулась в спальню к Зоэ, а Каролин, опустив взгляд на рассыпанные карты, заметила среди них издевательски ухмыляющееся лицо пиковой дамы.

Зоэ сидела, откинувшись на подушки, и просматривала свежий номер “Инкуайер”, когда Карелии заехала к ней на следующий день.

— Привет, дорогая. Ты не поверишь, что приключилось с бедным стариной Бертом Рейнольдсом.

— Тебе, кажется, сегодня получше.

— Никогда не было так хорошо.