Он вздохнул, пробормотал что-то про лезвие меча, которое надо наточить, и ушел. Мы с матерью стояли с полными ведрами молока, Хёгни придерживал двух подстреленных зайцев, висевших через плечо. Мать покачала головой и спросила Хёгни:
— Мы много слышали о ее силах, но я не видела ни малейшего их проявления. А ты?
Хёгни снял кроликов с плеча и стал их рассматривать.
— Я видел, как она одним лишь взглядом притягивает Гуннара к себе так, что тот бежит со всех ног. Посмотри, как она его изменила!
Мы все повернулись, чтобы взглянуть на Гуннара. Он сидел под дубами, сложив руки и держа меч на коленях.
Пока Сигурда не было, я почти не видела Брунгильду. Каждый вечер мы ужинали за одним столом, но обменивались только словами вроде: «передай это» или «подай то». Она поздно вставала, а я рано уходила в спальню, под предлогом работы над своим пуховым матрасом, но на самом деле для того, чтобы лелеять черные мысли и предаваться все более безрассудным фантазиям. Мы редко оказывались рядом. Но и Гуннар виделся с ней не намного чаще меня. Вернее, он совсем не встречался с ней наедине, хотя, конечно, в этом не было его заслуги. Из своей спальни я часто слышала, как он спрашивал ее:
— Погуляешь со мной сегодня?
Она всегда отвечала дружелюбно, но твердым отказом. Ссылалась на то, что устала за день, либо так много съела за ужином, что не могла двинуться с места. Но чаще всего говорила, что предпочла бы остаться дома и послушать его музыку.
И Гуннар послушно брал арфу и играл мелодию за мелодией. Он пел ей о нашем отце и его сделке с Аэцием, о нашем дяде Гундахаре, о бургундах, некогда проживавших в Вормсе, о печальной участи, которая нас постигла… Так Брунгильда узнала о нас многое, в то время как мы по-прежнему не знали о ней ничего. Однажды Гуннар отложил свою арфу, и я услышала, как он сказал:
— Ты нужна нам, Брунгильда. Своими рунами ты можешь изменить судьбу бургундов. Какую из них ты начертаешь для нас?
— Я узнаю, какую руну следует выбрать, лишь тогда, когда для этого придет время, — ответила Брунгильда.
— Напиши одну из них сейчас, — настаивал Гуннар. — Развлеки нас сегодня вечером. Пусть пламя взовьется в очаге, только не жги нашего дома. Преврати ночь в день, заставь мою арфу саму играть, потому что видят боги, как горят мои пальцы после всех песен, которые я сыграл для тебя.
Ответ Брунгильды был резок.
— Ты думаешь, я стану писать руны забавы ради? Чтобы потешить тебя или кого-нибудь еще? Сила, наполняющая мои руны, — не полноводная и вечная река, но ручей, который способен иссохнуть в любой момент, когда этого захотят боги. Лишь тогда я стану писать свои руны, когда настанет нужный час.
Я так напряженно вслушивалась, ожидая ответа Гуннара, что не уловила шагов валькирии вплоть до того момента, когда она подошла к нашей спальне. Она застала меня сидящей на мешке с пухом, но всем своим телом подавшейся в сторону зала.
— Что тебя так обеспокоило? — усмехнулась она, взглянув на меня, потом подвинула свой матрас ближе к стене и легла, повернувшись ко мне спиной.
Насколько я знаю, это была единственная размолвка Гуннара и Брунгильды со времени отъезда Сигурда. На следующий день Гуннар из кожи вон лез, чтобы загладить свою оплошность. Он бросился к валькирии, как только та появилась под полуденным солнцем, и выдернул из-под туники букетик цветов, который умудрился скрыть от нас. И в тот вечер, как и во все последующие вечера, больше не предпринимал никаких попыток уговорить ее прогуляться. После ужина он отправлялся прямо к арфе и играл те песни, которые больше всего нравились валькирии. Чаще всего звучала новая, в которой пелось о том, как чарующая валькирия пришла в наш дом, чтобы украсить нашу жизнь своей красотой и милостью. О рунах поумневший Гуннар больше не упоминал.
Мне по-прежнему было неспокойно. Дни тянулись невыносимо долго. Я быстро поняла, что если сердце человека черно, дух его пал и тело вынуждено жить словно в пустоте, то каждый день становится испытанием, бездной, которую надо преодолеть. Я продолжала верить в то, что Сигурд женится на мне, потому что он — человек слова, но постоянно представляла, как он ложится со мной на пуховой матрас в день нашей свадьбы и смотрит отсутствующим взглядом. Так же, как в день приезда Брунгильды…
Жизнь матери тоже не стала краше. Она уже не задавала Брунгильде вопросов и большую часть времени, когда валькирия была поблизости, сохраняла холодность. И для Гуторма ничто не изменилось к лучшему. Напротив, он всегда полагался на мою доброту и терпение матери, а сейчас у нас не хватало ни времени, ни сил на него. Хёгни оставался самим собой, реалистичным человеком, с хорошим чувством юмора. Если Брунгильда и изменила его жизнь, то после того, как у него прошло первое изумление при встрече с ее поразительной красотой, я не могла определить — в какую сторону. Единственным человеком, жизнь которого обрела новые краски, был Гуннар. Он стал совсем другим. По его глазам было заметно, что его по-прежнему раздражает каждый проступок Гуторма, но сейчас Гуннар старался не ругать за это мальчика. Как пытался и не грубить мне или матери, если нам приходилось спорить с ним. Он стал даже каким-то безразличным к нам. Что бы мы ни делали, что бы ни говорили, его это не волновало, если только не мешало наблюдать за Брунгильдой, чем он и занимался постоянно. Он готов был бесконечно наливать мед в рог Брунгильды, приносить ей тарелки с едой, напрягать голос и стирать в кровь пальцы на струнах своей арфы, чтобы усладить ее слух.
И кто мог его винить? От ее красоты все так же захватывало дух, ее смех казался музыкой, ее голос был нежен и глубок, как летний ветерок, движения — быстры и точны, и держала она себя как королева, всегда с высоко поднятой головой. Взгляд ее голубых глаз обжигал и притягивал. Несмотря на то, что она носила тунику, мало чем отличающуюся от одежды братьев, никто никогда не принял бы ее за мужчину. Уверенность в себе и своем волшебстве действительно наделяла ее некоей силой. Но чувствовалась в валькирии и какая-то уязвимость. Например, иногда она могла вздрогнуть, будто бы знала секрет настолько ужасный, что не решалась поделиться им с другими. Когда она спала, беспомощно прижимая руки к бокам, то хотелось… накрыть ее шкурой, чтобы она не мерзла. Нет, я не винила Гуннара за то, что он любил Брунгильду, и если бы я не верила в то, что она любила Сигурда, а он — ее, то и сама бы с радостью приняла валькирию. Но пока она была для меня лишь воплощением того, кем сама я стать не могла. Мой маленький рост, надтреснутый голос, мой смех, звук которого я успела забыть, но уже не сомневалась в том, что он был отвратителен в сравнении со смехом Брунгильды. Все эти недостатки, о которых я раньше не задумывалась, теперь не давали мне покоя, стоило мне только увидеть валькирию.
К счастью, большую часть времени я оказывалась слишком занята, чтобы размышлять о Брунгильде. У нас было очень много работы, и все, за исключением нашей «почетной гостьи», трудились не покладая рук рядом со слугами, завершая сбор урожая. Сейчас для нас самым важным делом стала заготовка сена. Следовало скосить травы, просушить и собрать в стога, чтобы они не промокли под дождем. К сену мы относились бережно, потому что оно являлось основным кормом для скота на зиму. Мы должны были точно знать, сколько собрали сена, чтобы рассчитать, сколько поголовья оставим зимовать, а сколько забьем с наступлением нового сезона. Потом нам предстояло убрать пшеницу, вместе с другими поздними культурами. Братья много советовались с нашими работниками, которые занимались тем же делом на своих собственных полях и часто обходились без помощи слуг.
Когда приготовления к зиме были закончены, пшеница срезана и убрана, а сено запасено, Гуннар объявил выходной. Потом нашим слугам следовало отправиться на помощь тем работникам, которые остались без слуг. Гуннар никогда раньше не думал о слугах, и Хёгни постоянно напоминал ему о том, что нельзя считать их чем-то вроде двуногих волов. И вдруг Гуннар собрал ранним утром всех слуг и произнес прекрасную речь о том, как хорошо они потрудились. Он пообещал, что они будут его гостями на празднике, посвященном окончанию сезона. Слуги в один голос стали выкрикивать хвалу Гуннару, а потом, не зная, что дальше делать, отправились по домам.
