Почему там, на совещании по совсем другому вопросу, вдруг стала рушиться его надежда, он объяснить не мог. Странно, что почувствовал это именно тогда, когда Максим со своей дурацкой иронией назвал его проекты картинками. Да, красивые картинки, которые невозможно материализовать — перевести в бетон, стекло, асфальт, в зеленые аллеи.

Поля по-женски хитро подбодрила, сказав, что он спроектирует и по существующим нормативам самый лучший район. Это удержало его от глупости — отказаться от проекта. Но это не помогло переработать проект. Попытался — не вышло.

Опять три ночи просидел над листами. Хотел уничтожить все, что явно превышало нормативы. И не мог зачеркнуть ни одного эскиза. Жаль было до сердечной боли. Вспомнил, как легко рвал и жег свои эскизы Максим — чтоб не мозолили глаза и не мешали искать другое решение. Завидовал такому мужеству и щедрости. Видно, это примета истинного таланта. А вот он так не может. Особенно с проектами Заречья. Очень дорога для него эта работа. Она давала ту радость, без которой жизнь становится бедна и скучна.

Как же сочетать безжалостный закон экономии с неудержимым полетом воображения?

Видно, поздно ему летать. Не тот возраст, не то положение, не то место. Не в областном городе затевать такой эксперимент. Молодой скептик, его сын, прав. Надо опускать крылья. Поздно распростер их во всю силу. Надо по-прежнему тихо и незаметно проектировать обыкновенное жилье, придерживаясь инструкций и ценников. И добиваться премиальных. Для себя. Мастерской. Филиала института. И все будут довольны. Портрет его по-прежнему будет висеть на доске передовиков.

Чертов Карнач! Как он взбудоражил его спокойную жизнь! А теперь ведет себя так, будто Заречье — мелкий эпизод в его широкой деятельности. Вот что обидно.

Галина Владимировна неслышно вошла в кабинет, так же неслышно подошла к столу, положила сбоку пачку бумаг.

— Почта, — сказала коротко.

— Спасибо, — ответил Игнатович, как всегда, приветливо, но от бумаги, которую читал, не оторвался. После неприятного и тяжелого разговора с женой о Галине Владимировне он не то боялся, не то стеснялся смотреть на секретаршу и доверительно беседовать с ней.

Такая загадочная перемена в отношении к ней Герасима Петровича удивляла и беспокоила Галину Владимировну.

Она повторила:

— Почта.

Раньше он часто весело спрашивал: «Что самое интересное в нынешней почте? Где тут гвоздь?» Письма были самые разные, иной раз трагические, иногда анекдотичные. Такие письма они обсуждали. Игнатовичу интересно было перед тем, как принять решение по тому или иному письму, услышать мнение этой спокойной и рассудительной женщины. По жалобам и личным просьбам она деликатно и почтительно, как бы между прочим, давала иной раз умные и дельные сонеты.

По тому, что она повторила слово «почта» дважды, он понял, что есть в этой почте «гвоздь», но опять-таки не поднял головы, лишь поблагодарил сердечней и теплей:

— Спасибо вам, Галина Владимировна.

Какой-то миг она постояла возле его стола, потом неслышно вышла. На работе она носила какие-то бесшумные туфли, которые не стучали даже на звонком паркете. Это ему нравилось. Вообще нравилось ее умение одеваться красиво и скромно, ничто не бьет в глаза.

Он посмотрел ей вслед и тут же со злостью одернул себя, потому что смотрел любуясь. Пускай Лиза выдумывает, что хочет. Главное, что перед самим собой, перед своей совестью он был чист даже в самых потаенных мыслях. Он гордился своей моральной чистотой: никогда лишнего не выпил, не пожелал чужой жены, не лгал, не взял ничего сверх положенного, не старался утаить свои ошибки в работе.

Закрылась дверь за Галиной Владимировной. Герасим Петрович взглянул на почту, которую она принесла. И сразу кровь ударила в лицо. Первым лежало Дашино заявление в горком, ее жалоба на Максима и просьба «призвать его к порядку, потому что коммунист Карнач потерял не только партийную, но и человеческую совесть».

Он одним взглядом выхватил эти слова. Торопливо, почти со страхом искал другое имя — Галины Владимировны. Не нашел, вздохнул с облегчением. Но все-таки было неприятно, что Галина Владимировна читала это письмо. Ишь, положила первым, поверх всех других писем, безусловно, более важных! Как будто нарочно. И дважды повторила «почта», желая обратить его внимание, поговорить.

Игнатович все еще не хотел верить, что отношения Галины Владимировны и Максима зашли так далеко, как говорит Лиза. Но он сам был свидетелем их разговора, видел, какая красная была Галина Владимировна. Ее румянец, между прочим, показывал, что это еще только начало, но ясно, что они тянутся друг к другу. Игнатовичу было не только неприятно, но почему-то обидно и больно, как будто его, честного человека, бессовестно обманули.

Разозлился на Лизу. Это она подговорила сестру. Она как-то обмолвилась, что, если примирение не состоится, Даше придется написать в горком. Лиза упомянула об этом в такой момент, когда он не мог ей возражать. А теперь разозлился. На кой черт она подсовывает ему эти бабьи, да еще родственные, проблемы?! Мало у него дел по руководству городом? Он вообще не любил, когда поступали такие жалобы. И жен таких презирал. Что это за женщина, которая хочет удержать мужа при помощи партбюро, райкома или горкома? Это ж надо совершенно потерять женскую гордость, не уважать самое себя.

Однако положение не разрешало ему официально высказать то, что он думал. Официально он обязан серьезно разбираться в семейных конфликтах.

Да, Дашиному письму придется дать ход, обратно его не отправишь. Зарегистрировано... Прочитано... Опять стало неприятно от мысли, что прочитано письмо не только им. Должно быть, весь аппарат уже знает. И ждет, как Герасим Петрович поступит со своим другом и свояком. Чертовы бабы! Если уж надумали писать, неужто не могли передать ему лично? Впрочем, что бы это изменило? Ничего. Все равно пришлось бы разбираться.

Злость на Лизу понемногу остывала: у жены хватило ума или хитрости не втягивать в эту некрасивую историю его секретаршу и не создавать еще одной проблемы.

И тогда весь его гнев и раздражение обратились против Максима. Двадцать лет он считал Карнача разумным человеком, когда-то, когда был моложе, просто влюблен был в свояка-архитектора за ум его, талант, остроумие, веселость. Неужели же он, Герасим Петрович, такой проницательный и тонкий знаток человеческой психологии, двадцать лет ошибался? Что же произошло? Что изменилось? Или кто изменился?

Ему хотелось быть предельно объективным. А может быть, он сам в чем-то изменился, что-то утратил? Нет. Абсурд. У Карнача не только нелады в семье. Целая цепь поступков, за каждый из которых любой другой работник, даже занимающий должность повыше Карнача, давно, как говорится, стоял бы вот на этом красном ковре. Это он оберегал Карнача от партийного и общественного суда. Но дальше оберегать невозможно. А то сам потеряешь принципиальность и увязнешь в обывательском болоте. Работать с ним вместе больше нельзя. Как он разговаривал в последнее время! Этот его анархизм в архитектурных вопросах... Письма о «химике» и Заречном микрорайоне... Попробовал бы подобным образом высказать свое частное мнение даже главный архитектор столицы, Минска, посмотрел бы я, чтобы от него осталось. Карнач прямо-таки переходит все границы. А кто виноват? Он, Игнатович. Давал поблажки, приучил решать важнейшие градостроительные дела в дружеской обстановке, за чашкой кофе или даже рюмкой коньяку. Нет, всегда надо выдерживать дистанцию на таком посту. Не только со свояком — с отцом, с сыном, с женой. Люди слабы. И от любого попустительства, неправильно понятой демократии теряют чувство ответственности, такт, меру дозволенного.

Мысль о том, что Карнача надо наказать, как-то испугала Герасима Петровича. Собственно говоря, испугала не самая мысль, а то, что это должен сделать он, кроме него, никто этим не будет заниматься. Парторганизация исполкома? Карнач там заместитель секретаря партбюро и играет в бюро первую скрипку. И, наконец, заявление поступило не куда-нибудь, а персонально на его, Игнатовича, имя. Было бы беспринципностью и недостойной трусостью шмыгнуть в кусты, поручив разбираться кому-то другому. Этого, не в пример некоторым руководителям, он никогда не делал. Всегда считал, единственно правильная позиция руководителя — любые вопросы решать без скидки на дружбу, родство, кумовство.