Обычно Максим был благодарен Поле за ее тонкую женскую деликатность. Но тут ему стало горько. Ранило не то, что Шугачевы знают его тайну. Ничего удивительного. Да и тайны нет. От кого другого он мог таиться, а от Шугачевых скрывать свои отношения с женой он не мог, да и ни к чему. Наконец, надо с кем-то посоветоваться, А с кем? Разумеется, с Виктором и Полей

Неприятно стало от мысли, что Поля как будто жалеет его. Подумал, что, может быть, поэтому Виктор и ждал его полтора часа у дворца. Максим с благодарностью отзывался на человеческую доброту, но с детства ненавидел, когда его жалели. Неприятно было и то, что Поля уже догадывается, — он в ответ на их доброту как бы обязан рассказать им обо всем. А сегодня ему не хотелось говорить о своей боли ни с кем. Должно быть, он не был еще готов к такой исповеди. На счастье, Катька ничего больше не выдала. Мало ли на какой машине могла ехать тетя Даша! Максим, здороваясь, шутливо обнял хозяйку.

— Меряю, насколько ты пополнела.

— Неправда, я уже худею,

— Мама не ест хлеба, — приоткрыв дверь, сообщила Катька торжественно.

Рассмеялись. Отец погрозил:

— Катя, сколько учу тебя не выдавать семейные тайны!

Естественно, что, родив пятерых детей, последнего в сорок четыре года, Поля располнела. Но это была красивая полнота зрелой женщины. Максим всегда любовался ее руками. Никогда они не знали никаких маникюров, только труд, труд нелегкий, но были на удивление красивы — белые, пухлые, с ямочками, как у ребенка.

— Идите в столовую, — сказала Поля. — Сейчас подам на стол.

Функциональное, как говорят архитекторы, назначение комнат в квартире Шугачевых было весьма условно, потому что спали, к примеру, во всех трех комнатах, но семья твердо придерживалась названий, которые бытовали в других многокомнатных квартирах: столовая, спальня, детская. «Спальня» одновременно служила хозяину кабинетом и была завалена его проектами. В «детской» спали дети — девочки. Но в другое время младших туда не пускала старшая сестра, студентка, там она портила глаза над чертежами. Шугачевы — династия архитекторов. Сын Игорь — архитектор. И дочка учится в архитектурном.

Максим завидовал товарищу, что тот — неведомо каким способом, какими средствами — воспитал в детях любовь к своей профессии. Это редко случается. У музыкантов чаще. У писателей, художников, архитекторов очень редко.

— Вера дома?

— Дома.

— Занимается?

— Занимается. — Полина почему-то вздохнула.

— Тогда на кухню. Не будем никому мешать.

— Ой, у меня там такое творится! — испугалась хозяйка, но особенно протестовать не стала: ради спокойствия дочки можно и покраснеть за беспорядок на кухне, не беда, Максим свой человек. А может быть, догадывалась, что гостю нравится у них на кухне. Максим действительно любил кухню Шугачевых, тесную, примитивно обставленную и загроможденную всякой всячиной.

Поля первая поспешила на кухню, быстро стащила с блестящей медной проволоки Катькины штанишки. На этой же проволоке в углах висели большие вязанки крупного янтарного лука, поменьше — чеснока и пучки каких-то трав. На кухне пахло всем богатством земли и добрым человеческим жильем.

На плите варилась картошка, кипела, даже крышка подпрыгивала на кастрюле, вырывался аппетитный пар.

У двери на балкон стояла большая бочка, прикрытая чистой скатертью.

— Пока я соберу на стол, вы поработайте. Выкатите бочку с капустой на балкон, а то перекиснет, — сказала хозяйка.

— Удалась? — спросил Максим, зная по опыту многих лет, что капуста у Шугачевых всегда отменная, даже и замерзшая, ведь хранить ее можно было только на балконе.

— Не знаю, как кому, а я ем, и еще есть хочется.

— Что-то тебя опять на кислое потянуло, — без улыбки пошутил Шугачев.

Поля залилась краской, как девочка.

— Бесстыдник ты, Витя!

Максим захохотал.

— А что? Подари, Поля, миру еще одного зодчего.

— Да нет, хватит уже. С этими зодчими замучилась. — Она опять вздохнула.

Чтоб открыть дверь на балкон во всю ширину, иначе бочка не проходила, пришлось отодвинуть шкафчик с посудой. Да и над бочкой, в которой было пудов восемь капусты, покряхтели. Шугачев запыхался. А у Максима тут же возникла идея.

— Послушай. Если этот шкафчик втиснуть между плитой и стенкой? Войдет? — Он прикинул. — Войдет. А холодильник переставить к двери. Тогда стол можно поставить здесь. Будет просторнее и удобней хозяйке. Правда, Поля?

Шугачев почему-то разозлился.

— Пошел ты к черту со своими интерьерами! Надоело. Дизайнер несчастный! — Слово «дизайнер» у Виктора уже давно стало бранным.

Хозяйка ужаснулась от такого обращения с гостем. Поблагодарил, называется, за помощь, за добрый совет.

— Витя! Ты ошалел! Как можно?

— Да ну его! У меня его идеи в печенке сидят, — сказал Шугачев и пошел в ванную.

— Простите его, Максим, — попросила смущенная Поля.

— Не расстраивайся, пожалуйста. Что я, Витьки не знаю? Или впервые слышу от него такие речи?

— Перемываете косточки? Но не забудьте высушить! — уже весело крикнул из ванной Шугачев и, хлопнув дверью, пошел в комнату к детям, которых хозяйка выгнала из кухни, когда выкатывали бочку.

— Вы же знаете, какой он консерватор! Сколько я воюю, чтоб заменить кое-что из мебели. Люди беднее нас гарнитуры покупают. А он ни в какую. У него, видите ли, принцип, — она снова вздохнула и пожаловалась: — Трудно мне с ними, Максим. Каждый со своими выдумками. Верочка такая общительная была. Помогала мне и все институтские новости рассказывала. А теперь... Будто подменили девочку... Недели две уже. Замкнулась. Никому ни слова. По ночам плачет... Я ведь слышу. Может быть, вы, Максим, поговорили бы с ней. Она вам доверяет. Другу семьи дети иной раз расскажут то, чего не скажут родителям.

— А что, если я это сделаю сейчас?

Полина благодарно улыбнулась.

На его стук в дверь Вера ответила не сразу. Через минуту открыла и как будто удивилась, хотя, конечно, слышала его голос.

— Вы? Простите. А я думала, Катька дразнится. Все не дает покоя.

— Добрый вечер, Вера.

— Добрый вечер.

— Можно войти?

— Пожалуйста.

Следом за ним вошла и Катька.

Вера взяла сестру за воротник и довольно невежливо выставила за дверь, повернула ключ.

Катька протестовала, стучала в дверь кулачками. Но вскоре затихла — мать молча увела ее на кухню.

Вера, видно, лежала до его прихода, потому что покрывало и подушка на диване были смяты. Там же валялась раскрытая книжка. На столе к чертежной доске приколот чистый лист ватмана.

Максим поднял с дивана книгу. «Дым» Тургенева.

Вера опустила глаза, как будто ее застали за чем-то недозволенным.

Максим подошел, положил руку на ее острое плечико. Девушка съежилась и еще ниже опустила голову.

— Вера! С самого твоего детства мы с тобой друзья. Правда?

Она чуть заметно кивнула.

— Мне будет горько, если с твоим повзрослением придет конец нашей дружбе. Это не самое лучшее — запираться от близких, от друзей.

— Я запираюсь от Катерины.

— Вера, не хитри. Посмотри мне в глаза.

Она подняла голову, посмотрела на него, попыталась улыбнуться.

— Боже мой! Что с тобой?!

— А что? — испугалась Вера.

— Почему столько печали? Из-за чего? Какая беда стряслась?

Ясная, прозрачно-лазурная глубина вмиг затуманилась слезами. Девушка прижала к глазам пальцы, будто испугавшись, что слезы вот-вот брызнут фонтаном.

— Что случилось, Верунька? — тихо, очень ласково и мягко спросил Максим. И девушка, уткнувшись лицом ему в грудь, прошептала:

— Беда, дядя Максим.

Он не спросил, какая беда. Не спугнуть бы этого птенчика. Ждал. Раз начала, доскажет. Да, нелегко ей было решиться на такое признание, хотя, наверно, скрывать было еще тяжелей. Надо было преодолеть и страх, и стыд.

Снизу глянула ему в лицо уже сухими и горячими до лихорадочного блеска глазами.

— А вы... вы не скажете нашим?