— Я не писатель и не актер, — сдержанно заметил Прабабкин. — Мне псевдоним не нужен.
«А кто ты?» — возникал вопрос, но Максим отложил его на потом, сейчас спросил о главном:
— Вы что... расписались уже? — И почему-то посмотрел на «бабочку» жениха, которая делала юношу торжественным и немножко старомодным.
— Что ты, папа! Думаешь, в наше время это просто? Везде бюрократы. Три месяца надо ждать. Нам, правда, через месяц назначили.
— Почему такая привилегия?
Вета засмеялась.
— У Карика блат.
Жених возразил против слова «блат»:
— Никакой не блат. Я работаю вместе с сыном сотрудницы загса.
— Это последний крик последней моды — выходить замуж без родительского благословения? — Голос Карнача прозвучал несколько раздраженно.
Вета сделала круглые глаза.
— Боже мой! Какое старозаветное слово! Ты же передовой человек, папа!
— Для тебя я отец. Прежде всего. И... кажется, неплохой. Или я нужен только для одного?..
В душе поднималась буря. Но он боялся ее и изо всех сил старался сдержаться.
Вета знала, что может произойти, когда у отца вот так начинают блестеть его цыганские глаза, и испугалась, стала оправдываться:
— Я же звонила маме. Разве она тебе не сказала?
— Ты звонила матери?!
— Боже мой! Ты, правда, ничего не знаешь? Вы что, поссорились? Опять не разговариваете?
Тайфун вдруг изменил направление и устремился в неблизкий город, в модно обставленную квартиру, где осталась женщина, которая называет себя его женой. Теперь он не сомневался: она не сказала, что дочь выходит замуж, нарочно, чтоб насолить ему, сделать больно, знала, как он любит Вету и как ревниво относится к тому, что кто-то чужой когда-нибудь заберет ее у него. Когда раньше еще мирно беседовали о Ветином замужестве, Даша смеялась над его страхами; для нее было просто и естественно, что дочь должна выйти замуж.
Хотел было спросить у дочери, просила ли она сказать ему, но спохватился, понял, насколько нелеп такой вопрос, он раскроет его отношения с женой не только Вете, которая знает об их ссорах, но и этому чужому парню. Его беда теперь уже и их беда и может омрачить их радость. Ему, отцу, больно, обидно, но он никогда не позволит себе бросить тень на их счастье. Он ехал сюда с намерением поговорить с дочкой о своих отношениях с ее матерью, попытаться объяснить ей, что у него нет другого выхода, как развод. Теперь, конечно, надолго придется отложить этот разговор.
Чтоб успокоиться, Максим попытался даже оправдать жену: она могла думать, что Вета непременно позвонит отцу, и в своем глупом упрямстве ждала, пока первым заговорит он.
Свое неведение прикрыл безобидной ложью:
— Я вчера из Москвы. Был в командировке.
Вета, должно быть, знала, что это не так, но с облегчением вздохнула.
— А я подумала, что мама не сказала. — И, обращаясь к жениху: — Мама у нас с характером. — И опять к отцу: — Если б ты не приехал, мы приехали бы к вам. Теперь не надо... Мама тоже обещала приехать.
— Да, теперь все наоборот... Едут родители...
— Папа! Ты всегда был оригинален!
— Кстати, родительское благословение — не церковное, а общечеловеческое моральное правило, действительно старое, но не устаревшее. Будешь сама матерью, поймешь.
Вета — его дочь, с его характером, непокорная, дерзкая.
— Считай, что мы пришли за твоим благословением. Благослови, отец! — театрально склонила она голову. — Хочешь, мы станем на колени в сем современном храме, где пьют и жрут.
— Не надо так, Вета, — осторожно попросил жених, облизывая запекшиеся губы. Он давно их облизывал. И Максим еще раньше подумал: «Перепил накануне? Волнуется? Или просто хочет есть?»
Молчаливость его и скромность не очень нравились. С виду непохож на такого уж смирного, застенчивого человека. А больше всего Карнач не любил притворщиков, двуликих. Предпочитал таких, как сам, как Вета, горячих, открытых или если уж мягких, то душевных, как Поля Шугачева.
Максим знал, что Вета способна на любую выходку. Устроит спектакль на весь ресторан. Поэтому он переменил тему разговора. Предложил:
— Давайте, однако, выпьем, — и взял в руки бутылку. — Кто что пьет?
— А это вкусное вино? — по-детски наивно спросила Вета.
Максим понял, что это тоже маленькая хитрость: не могла она не знать токая, его часто пили дома.
— Венгры считают лучшим вином в Европе.
— Каждый свое считает лучшим, — глубокомысленно произнес жених.
Вета засмеялась. Она решила, что главная преграда взята, отец покорён, и ей стало весело.
Между тем, наливая ей вино, Максим вернулся к прежней теме.
— Может быть, я старею, дочка. Но когда я приезжаю к своей матери, к твоей бабушке Татьяне, мне каждый раз хочется стать перед ней на колени... Только глупый страх, что этого не поймут моя сестра и ее дети, удерживает меня. Хотя потом я каждый раз жалею, что не сделал этого.
Молодые притихли.
— Что вы пьете, Корней Прабабкин?
— Он ничего не пьет, — быстро ответила Вета.
— Ничего? — удивился Максим.
— Ничего, — подтвердил жених, снова облизнув губы.
— Кто же вы, Корней Прабабкин?
— Не иронизируй, папа, — обиделась Вета.
— Нисколько не иронизирую. Я, грешный, пью коньяк. Ожидая вас, я уже выпил. Каюсь.
Он налил полный фужер токая жениху, себе — полрюмки коньяку
— Не пьют больные. Некоторые сектанты. Не все. Изредка встречаются семьи, где трезвость — традиция в целях воспитания молодого поколения. Я уважаю, если это принцип... Я люблю трезвых, но не люблю ханжества.
Вета засмеялась.
— У Карика не такая семья. Его отец полковник в отставке, мать воевала... инвалид...
— Вот за них и выпьем. За ваших родителей, Прабабкин.
— И за тебя, папа, — Вета чокнулась с ним и выпила рюмку до дна; жених только пригубил.
Максим бросил в рот ломтик лимона, пососал его, посмотрел, как едят... дети.
Дочка ела со своим обычным аппетитом — много, вкусно, красиво. Его всегда радовало, как она ест. Когда-то слишком цивилизованная мама пыталась ограничить ее рацион, чтоб Вета не пополнела, не потеряла стройности. В будние дни Даше иногда удавалось держать семью на диете. А в выходной он и Вета вырывались из дому, заглядывали на рынок, покупали там сало, баранину, лук, перец, чеснок, приглашали Шугачева с детьми, уезжали в лес, жарили на прутиках сало, шашлыки, пекли картошку и наедались так... Даша целый вечер фыркала: «Фу! Чем от вас несет! Так, верно, только от пещерных людей воняло!» Они хохотали.
Вспомнив это, Максим улыбнулся, но тут же сердце сжала грусть: теперь пианистка Виолетта, жена трезвого Прабабкина, не поедет больше с отцом в лес, не будет жарить сало...
Вместе с грустью пришло еще что-то тревожное, как бы ощущение своей вины. Перед кем? За что? Не сразу догадался. Ах, Вера Шугачева! Он вдруг понял, что ничем ей не поможет, напрасно взялся, переоценил свои возможности. Более того, только теперь, глядя на дочь и ее жениха, отчетливо увидел, что разговор с Вадимом был не нужен и даже неуместен, что он ушел после того разговора побежденным и, пожалуй, не только не помог девушке, а скорей всего напортил. Хорошо, что он не отправился сегодня к Кулагину-старшему. Смешно в наше время сватать и женить таким способом. Могло случиться, что разговор с плановиком не лучшим образом отразился бы здесь, на этой неожиданной встрече с двойником Кулагина-младшего.
Не понравилось, как он ест — словно нехотя, манерно. Не пьет, не ест...
— Кто же ты, Корней Прабабкин?
Жених поперхнулся куском заливного языка.
— Как кто? — насторожилась Вета.
— Чем занимаешься?
— А-а, — с облегчением вздохнула дочка.
— Я работаю... инструктором ДОСААФ.
— По стрельбе. Если б ты видел, как Карик стреляет. Лепит в «десятку». Это у него от матери, она снайпером была на войне...
