Услышав об учителе Кане, мама расплакалась. Она его очень любила и догадывалась, что такой жизнелюбивый человек мог пойти на крайний шаг только в результате чудовищного давления.

В подведомственной ей школе мама отказалась объявлять кого бы то ни было изгоями. Однако подростки в школе, распаленные статьями в «Жэньминь жибао», ополчились на учителей. «Жэньминь жибао» призывала «разгромить» экзаменационную систему, потому что с учениками в ее рамках «обращались как с врагами» (слова Мао), да и вообще она явилась плодом злобных замыслов «буржуазных интеллигентов», то есть большинства учителей (еще одна цитата из Мао). Газета также обвиняла «буржуазных интеллигентов» в заражении умов молодежи капиталистической чепухой в преддверии планируемого ими возвращения Гоминьдана. «Мы не можем позволять буржуазным интеллигентам и дальше заправлять в наших школах!» — восклицал Мао.

Как — то приехав на велосипеде в школу, мама обнаружила, что ученики заперли директора, завуча, учителей особого разряда или просто им неугодных в классе, на двери которого повесили табличку «класс демонов». Так они поняли слова официальной прессы о «реакционных буржуазных авторитетах». Учителя позволили сделать это над собой, потому что их сбила с толку «культурная революция»: школьники теперь вроде бы наделялись какой — то неясной, но ощутимой властью. Школьный двор покрывали гигантские лозунги, в основном заголовки из «Жэньминь жибао».

Мама прошла в новоявленную «тюрьму» через толпу учеников. Кто выглядел озлобленным, кто пристыженным, кто огорченным, кто озадаченным. Часть школьников следовала за ней с самого ее приезда. Будучи руководителем рабочей группы, мама обладала верховными полномочиями и отождествлялась с партией. Ученики ожидали ее приказаний. «Тюрьму» они устроили, но не знали, что делать дальше.

Мама в энергичных выражениях объявила, что «класс демонов» распускается. По рядам учеников прошло волнение, но никто не оспорил ее приказа. Несколько мальчиков пробормотали что — то друг другу, но замолчали, едва мама предложила им высказаться. Далее она объяснила им, что нельзя никого задерживать без разрешения, что им запрещается дурно обращаться с преподавателями, достойными благодарности и уважения. Дверь класса отперли, «демонов» выпустили на волю.

Пойти против течения, как мама, было весьма храбрым поступком. Многие рабочие группы подвергали преследованию ни в чем не повинных людей, чтобы спасти собственную шкуру. Мамино положение было особенно затруднительным: власти провинции уже нашли нескольких козлов отпущения, и отец предчувствовал, что очередь за ним. Кое — кто из сослуживцев осторожно намекнул, что в некоторых подчиненных ему организациях люди задумываются, не обратить ли свои подозрения на него.

Ни мне, ни сестре, ни братьям родители ничего не говорили. Они по — прежнему считали неправильным откровенно обсуждать с нами политику. Теперь это даже виделось им еще менее уместным. Как они, сами запутавшись в ситуации, могли растолковать ее своим детям? И что бы это изменило? Повлиять на ход событий было невозможно. Более того, само знание представляло опасность. Как следствие, мы оказались абсолютно не готовы к «культурной революции», хотя смутно чувствовали надвигающуюся катастрофу.

Так мы дожили до августа. Совершенно неожиданно, как грибы после дождя, по всему Китаю появились миллионы хунвэйбинов.

При Мао выросло поколение молодежи, жаждущей борьбы с классовыми врагами, и смутные призывы к «культурной революции» в прессе всколыхнули ожидание неизбежной войны. Некоторые политически чуткие подростки почувствовали, что в события непосредственно вовлечен их кумир — Мао, и их идеологическое воспитание однозначно предписывало им принять его сторону. В начале июня активисты из средней школы при пекинском университете Цинхуа, одном из самых известных в Китае, несколько раз собирались для обсуждения тактики предстоящей битвы и решили назвать себя «красными охранниками (хунвэйбинами) Председателя Мао». Девизом они выбрали слова Мао, растиражированные «Жэньминь жибао»: «Бунт оправдан».

Сначала хунвэйбинами становились дети высших чиновников. Только они могли позволить себе заниматься подобного рода деятельностью. К тому же они выросли в политизированной обстановке и больше интересовались политическими интригами, чем остальные китайцы. Мадам Мао обратила на них внимание и в июле дала им аудиенцию. 1 августа Мао предпринял неожиданый жест — написал им открытое письмо с предложением «теплой, пламенной поддержки». В письме он слегка видоизменил прежнее свое высказывание: «Бунт против реакционеров оправдан». Подростки — фанатики восприняли это как обращение бога. После этого отряды хунвэйбинов возникли по всему Пекину, а затем и по всей стране.

Мао желал сделать хунвэйбинов своими ударными частями. Он видел, что многие не реагируют на его настойчивые указания громить «попутчиков капитализма». Коммунистическая партия пользовалась значительной поддержкой, вдобавок люди прекрасно помнили уроки 1957 года. Тогда Мао тоже призвал население критиковать партработников, однако поверившие ему в результате попали в ряды осужденных режимом «правых элементов». Большинство подозревало, что речь идет о той же тактике: «выманить змею из норы, чтобы отрубить ей голову».

Для мобилизации населения Мао необходимо было лишить партию власти и внушить людям преданность и повиновение себе одному. Достичь этого он мог с помощью террора — мощного террора, пересиливающего любые соображения, любые другие страхи. В подростках и молодежи он видел идеальных помощников. Их воспитали в религиозной преданности Мао, в воинствующей доктрине «классовой борьбы». Им были свойственны качества юности — непокорство, бесстрашие, желание драться за «правое дело», жажда действия и приключений. Привлекали Мао и их безответственность, невежество, подверженность манипулированию — и склонность к жестокости. Без их участия Мао не удалось бы получить гигантскую силу для устрашения всего общества и создания хаоса, который пошатнет, а затем и разрушит устои компартии. Предназначение хунвэйбинов кратко выражалось в лозунге: «Мы клянемся вести кровавую войну против всякого, кто осмелится препятствовать культурной революции, кто осмелится выступить против Председателя Мао!».

До сих пор все приказы и распоряжения передавались через тщательно контролируемую систему, полностью находящуюся в руках партии. Теперь Мао пренебрег этим каналом и напрямую обратился к массам молодежи. Для этого он пользовался двумя весьма различными методами: расплывчатыми возвышенными проповедями, открыто публикуемыми прессой, и тайными манипуляциями и агитацией, осуществляемыми Группой по делам культурной революции, особенно его женой. Именно они наполняли риторику подлинным содержанием. Выражения вроде «бунт против авторитетов», «революция в образовании», «разрушение старого мира во имя рождения нового», «создание нового человека», привлекавшие многих на Западе в 1960–е годы, интерпретировались как призывы к насилию. Мао играл на жестоких инстинктах, кроющихся в подростках; он заявил, что, раз их хорошо кормят и прекратили учить, их легко раззадорить и направить их безграничную энергию на разрушение.

Организованное беснование толпы требовало жертв. Наиболее естественными кандидатами становились учителя, некоторые уже пострадали в последние месяцы от рабочих групп и школьной администрации. Теперь за них принялись взбунтовавшиеся дети. Учителя годились на роль жертв больше, чем родители — на последних нападать можно было лишь по одиночке. Кроме того, с точки зрения китайской культуры, учителя были авторитетнее, чем родители. Практически во всех китайских школах учителя подверглись оскорблениям и побоям, иногда приводившим к их гибели. В некоторых ученики устраивали тюрьмы, где пытали учителей.

Однако одного этого не хватало для создания необходимого Мао террора. 18 августа в центре Пекина, на площади Тяньаньмэнь, произошла гигантская демонстрация с более чем миллионом участников — подростков. Впервые на публике в качестве заместителя и представителя Мао появился Линь Бяо. Он призвал хунвэйбинов выйти за пределы школ и «разгромить четыре старых явления» — «старые идеи, старую культуру, старые обычаи и старые привычки».