1969–й, 1970–й, 1971–й годы прошли со смертями, любовью, мучениями и ожиданием. В Мии чередовались дожди и засухи. На равнине Волопаса росла и таяла луна, ревели и затихали ветры, выли и умолкали волки. В Дэяне трижды зацвели лекарственные травы. Я металась между лагерями родителей, смертным одром тети и своей деревней, разбрасывала по рисовым полям навоз и обращалась в стихах к водяным лилиям.

О падении Линь Бяо мама услышала дома, в Чэнду. В ноябре 1971 года ее реабилитировали и сообщили, что в лагерь возвращаться не нужно. Ей стали полностью выплачивать зарплату, однако работу не вернули — ее должность уже заняли. Теперь в восточном районе в ее отделе было по меньшей мере семь заведующих: члены ревкомов и освобожденные из лагерей чиновники. Отчасти мама оказалась безработной по болезни, но важнейшей причиной послужило то, что отца, в отличие от большинства «попутчиков капитализма», не реабилитировали.

Мао допустил массовую реабилитацию не потому, что наконец пришел в себя, а потому, что после смерти Линь Бяо и неизбежной чистки его людей исчез инструмент влияния на армию. Мао убрал практически всех маршалов, выступивших против «культурной революции», почти единственной его опорой был Линь. Великий Кормчий поставил на важные военные посты жену, родственников и заправил «культурной революции», но у них не было прошлого в вооруженных силах, а следовательно, и поддержки подчиненных. С уходом Линя Мао пришлось обратиться к пользующимся доверием репрессированным руководителям, в том числе к Дэн Сяопину, вскоре появившемуся на политической арене. Вождю ничего не оставалось, как уступить — и, прежде всего, вернуть на службу большинство разжалованных чиновников.

Мао знал, что его власть зиждется на стабильной экономике. Его ревкомы раздирали безнадежные противоречия, их члены не блистали талантами и не могли наладить жизнь в стране. Выход был один: вновь призвать старых, опозоренных, руководителей.

Отец все еще находился в Мии, но часть его зарплаты, удерживаемую с июня 1968 года, ему возвратили, и мы неожиданно оказались владельцами астрономической, по нашим понятиям, суммы в банке. Нам вернули также все имущество, конфискованное хунвэйбинами в ходе обысков, за исключением двух бутылок маотая, наиболее ценимого китайцами спиртного напитка. Обнадеживало и другое. Чжоу Эньлай, получив расширенные полномочия, принялся за восстановление хозяйства. Он возродил старые принципы управления, сделал особый упор на производительность и дисциплину, вновь прибег к системе стимулов. Крестьянам разрешили производить дополнительную продукцию на продажу. Ожила наука. В школах после шестилетнего перерыва началось настоящее преподавание. Сяофан в возрасте десяти лет наконец — то пошел учиться.

С оживлением экономики заводы стали нанимать новых рабочих. В качестве поощрения разрешалось отдавать предпочтение детям сотрудников, сосланных в деревню. Мама поговорила с администрацией машиностроительного завода, который ранее находился в ведении восточного района, а теперь подчинялся Второму управлению легкой промышленности Чэнду. Они охотно согласились принять меня. Таким образом, за несколько месяцев до своего двадцатого дня рождения я навсегда оставила Дэян. Сестра должна

была остаться, потому что молодежь из городов, вступившая в брак после отправки в деревню, не имела права вернуться, даже к супругу с городской пропиской.

Я могла пойти только в рабочие. Большинство университетов так и не открылись. Других возможностей у меня не было. Работа на заводе означала восьмичасовой день вместо крестьянского труда от рассвета до заката, избавляла от необходимости таскать тяжести, жить отдельно от семьи, а главное — возвращала городскую прописку с продовольственным и иным государственным обеспечением.

Предприятие располагалось на восточной окраине Чэнду, от дома я доезжала до него минут за сорок пять. Большая часть пути шла вдоль берега Шелковой реки, а потом по грязным проселочным дорогам вдоль рапсовых и пшеничных полей. Приводила она к унылой огороженной территории, где повсюду валялись груды кирпича и ржавеющие стальные листы. Это и был мой завод, весьма и весьма примитивный: некоторые станки помнили начало века. После пяти лет «митингов борьбы», лозунгов и боев между группировками администрацию и инженеров вернули на рабочие места и предприятие начало производить станки. Рабочие приняли меня тепло, прежде всего из — за родителей: разрушительность «культурной революции» вызывала у них ностальгию по старым руководителям, поддерживавшим порядок и стабильность.

Меня определили в литейный цех, в ученицы к женщине, которую все звали «тетя Вэй». Ее детство прошло в нищете, девушкой она не могла позволить себе даже приличной пары штанов. Коммунисты изменили ее жизнь, за что она была им глубоко благодарна. Она вступила в партию и в начале «культурной революции» присоединилась к «лоялистам», защищавшим прежних партработников. Когда Мао открыто поддержал «бунтарей», ее группа потерпела поражение, тетю Вэй пытали. Ее хороший товарищ, старый рабочий, тоже многим обязанный коммунистам, погиб после того, как его горизонтально подвесили за щиколотки и запястья (пытка «плавающая утка»). Тетя Вэй со слезами на глазах поведала мне историю своей жизни и заявила, что навеки связала свою судьбу с партией, пострадавшей от «антипартийных элементов» вроде Линь Бяо. Она относилась ко мне как к родной дочери, главным образом потому, что я происходила из семьи коммунистов. Я не могла разделить ее веру в партию и чувствовала себя с ней неловко.

Вместе со мной работало еще человек тридцать — мужчин и женщин — мы набивали в литейные формы землю. Когда раскаленное добела пузырящееся железо разливали по формам, из них вылетали ослепительные искры. Лебедка над нашим цехом угрожающе скрипела, мне вечно казалось, что тигель с расплавленным железом вот — вот упадет на снующих внизу людей.

Работа литейщика была тяжелой и грязной. От утрамбовки земли у меня опухали руки, но я не унывала, потому что простодушно верила в скорый конец «культурной революции». Мое трудолюбие наверняка удивило бы дэянских крестьян.

Однако, несмотря на весь свой энтузиазм, я обрадовалась, когда через месяц меня перевели на другую работу. Я не выдержала бы, если бы мне пришлось долгое время набивать формы землей по восемь часов в день. Благодаря доброму отношению к моим родителям я могла выбирать между профессиями токаря, лебедчика, телефонистки, плотника и электрика. Меня привлекали две последние. Я хотела возиться с деревом, но решила, что у меня недостаточно умелые руки. Зато мне представилась возможность прославиться в качестве единственной на заводе женщины — электрика. До меня уже работала женщина, впоследствии перешедшая на другую должность. Она всегда вызывала у заводчан неподдельное восхищение. Люди останавливались и глазели, как лихо она взбирается на столбы электропередач. Эта работница, с которой я тут же подружилась, помогла мне принять решение: она сообщила, что электрикам не нужно по восемь часов выстаивать у станка. Они сидят у себя в подсобке, пока их не вызовут на починку. Значит, у меня будет время читать.

В первый же месяц меня пять раз ударило током. Так же, как и для «босоногих врачей», обучения не предусматривалось — еще одно следствие презрения Мао к образованию. Шестеро мужчин из нашей бригады терпеливо меня наставляли, но начинала я с ужасающе низкого уровня. Я даже не знала, что такое пробка. Женщина — электрик подарила мне свой экземпляр «Справочника электрика», однако даже после внимательного его прочтения я путала ток с напряжением. В конце концов мне стало стыдно отнимать у других электриков время и я начала просто копировать их действия без особого понимания теории. Дела пошли быстрее, и со временем я научилась производить кое — какой ремонт самостоятельно.