Послание требовало официального сражения на просторном Народном стадионе. Спортом там теперь не занимались, потому что Мао осудил состязательные игры. Атлетам следовало посвятить свои таланты «культурной революции».
В назначенный день банда Сяохэя — несколько десятков парней — ждала на беговой дорожке. Прошло два томительных часа; затем на стадионе появился хромой человек лет двадцати. Это был Колченогий Тан, знаменитый персонаж блатного мира Чэнду. Несмотря на относительную молодость, его уважали, как старика.
Колченогий Тан охромел от полиомиелита. Из — за отца — гоминьдановца сына отправили работать в маленькой мастерской, в доме, конфискованном коммунистами у их семьи. Работники подобных маленьких предприятий не пользовались льготами, положенными заводским рабочим, — гарантированным трудоустройством, бесплатной медициной, пенсией.
Семейное происхождение помешало Тану получить высшее образование, но благодаря природной одаренности он фактически возглавил преступный мир Чэнду. На этот раз он, по просьбе другого «причала», пришел договориться о перемирии. Он вынул несколько пачек лучших сигарет и пустил их по кругу. Враждебный «причал» передавал свои извинения и обещал оплатить счета за починку дома и лечение «брата». «Кормчий» Сяохэя ответил согласием: Колченогому Тану не отказывали.
Вскоре он попал за решетку. В начале 1968 года началась четвертая стадия «культурной революции». Сначала были хунвэйбины; затем цзаофани и разгром «попутчиков»; затем война между цзаофаньскими группировками. Теперь Мао решил ее прекратить. Чтобы привести народ в повиновение, он раздул террор: неприкосновенных не было. Пострадала значительная часть населения, ранее не затронутая преследованиями, в том числе цзаофани. Для этого одна за другой объявлялись новые кампании. Крупнейшая из них — «Блюди чистоту классовых рядов» — достала Колченогого Тана. После «культурной революции», в 1976 году, он стал предпринимателем и миллионером, одним из первых богачей в Чэнду. Ему вернули старый ободранный семейный дом. Он снес его и построил величественный двухэтажный особняк. Когда в Китае все сошли с ума по дискотекам, он сидел на самом почетном месте в зале и благодушно смотрел, как танцуют мальчики и девочки из его свиты; одновременно он с нарочитой небрежностью пересчитывал толстую пачку денег и платил за всех, наслаждаясь новообретенной властью.
Кампания «Блюди чистоту классовых рядов» разрушила жизни миллионов. В одном — единственном случае, так называемом «деле Народной Партии Внутренней Монголии», пыткам и дурному обращению подверглось около десяти процентов взрослого монгольского населения; по меньшей мере двадцать тысяч человек умерло. Кампания проводилась по образцу, выработанному на основе опытов на шести фабриках и в двух университетах, под личным наблюдением Мао. В репортаже об одной из шести фабрик, типографии Синьхуа, присутствовал следующий абзац: «После того, как эту женщину назвали контрреволюционеркой, когда она занималась принудительным трудом и охранник отвернулся, она побежала на пятый этаж женского общежития, выпрыгнула из окна и разбилась насмерть. Разумеется, контрреволюционеры неизбежно будут кончать с собой. Но жаль, что теперь у нас одним отрицательным примером меньше». Мао написал на репортаже: «Лучшая из прочитанных мною статей на эту тему».
Кампании проводились ревкомами, создаваемыми по всей стране. Революционный комитет Сычуани сформировали 2 июня 1968 года. Возглавляло его бывшее руководство Подготовительного комитета — два генерала и супруги Тин. В комитет входили вожди двух основных лагерей цзаофаней — «Красного Чэнду» и «Двадцать шестого августа», а также «революционные партработники».
Предпринятая Мао консолидация новой системы власти круто изменила жизнь нашей семьи. Было принято решение удерживать часть зарплаты «попутчиков капитализма» и оставлять их иждивенцам лишь небольшое денежное пособие. Наш доход уменьшился более чем вполовину. Мы не голодали, но больше не могли ничего покупать на черном рынке, а государственное снабжение продовольствием ухудшалось с каждым днем. Например, мяса полагалось около 200 грамм в месяц на человека. Бабушка нервничала, день и ночь думала о том, как получше накормить нас, детей, как наскрести на продуктовые передачи для сидящих в заключении родителей.
Следующим решением революционного комитета было выставить с нашей территории всех «попутчиков капитализма», чтобы освободить место для новых руководителей. Нашей семье выделили несколько верхних комнат в трехэтажном доме, бывшей редакции прекратившего выходить журнала. У нас не было ни водопровода, ни канализации, приходилось спускаться вниз, даже чтобы почистить зубы или вылить остатки чая. Но я не возражала: изящество дома утоляло мою жажду прекрасного.
На административной территории мы жили в скучном цементном здании, а переселились в чудесный двухфасадный особняк из дерева и кирпича, с окнами в прелестных красновато — коричневых переплетах и загнутыми коньками. Задний двор зарос тутами, а сад перед домом украшали пышный вьющийся виноград, олеандр, бумажная шелковица и гигантское дерево без названия — кисти его похожих на перцы плодов росли в складках коричневых хрустких листьев в форме лодочек. Больше всего я любила выгнутые радугой листья декоративных бананов — удивительное для нетропического климата зрелище.
В те дни красоту настолько презирали, что нашу семью отправили в этот замечательный дом в качестве наказания. В большой прямоугольной главной комнате пол был выложен паркетом. Через три стеклянные стены проникало много света, а в ясный день открывался вид на далекие снежные горы Западной Сычуани. Балкон, не цементный, а из терракотового дерева, украшали перила, расписанные меандром. Во второй комнате, выходившей на балкон, необычно высокий — около шести метров — заостренный кверху потолок поддерживали выцветшие алые столбы. Я сразу же влюбилась в наше новое жилище. Потом оказалось, что зимой прямоугольная комната становится полем битвы ветров, пробиравшихся через тонкое стекло, а с высокого потолка сыплется пыль. И все же тихой ночью, когда я лежала в кровати и глядела на лунный свет, струящийся сквозь окна, и танцующую на стене тень стройной бумажной шелковицы, меня наполняло блаженство. Я радовалась, что нахожусь вдали от административного квартала со всей его грязной политикой, и надеялась, что больше мы туда не вернемся.
Нравилась мне и наша новая улица. Называлась она Метеоритной, потому что сотни лет назад сюда упал метеорит. Ее булыжник выглядел гораздо красивее, чем наша прежняя асфальтовая дорога.
Об администрации напоминали только некоторые соседи — сотрудники из отдела отца и «бунтари» из отряда товарища Шао. Они смотрели на нас со стальной непреклонностью и в редких безвыходных случаях, когда приходилось с нами общаться, разговаривали лающим голосом. Среди них были редактор закрытого журнала и его жена, бывшая учительница. Их шестилетнего сына, ровесника нашего Сяофана, звали Чжоучжоу. У них жил мелкий служащий с пятилетней дочерью. Дети часто играли в саду втроем. Бабушке не нравилось, что Сяофан с ними играет, но она не смела ему запретить — соседи могли увидеть в этом враждебность к «бунтарям» Председателя Мао.
У подножия темно — красной винтовой лестницы, ведущей в наши комнаты, стоял большой стол в форме полумесяца. В старые дни на нем возвышалась бы огромная фарфоровая ваза с цветами персика или зимнего жасмина. Ныне же на пустом столе играли дети. Однажды они играли в «доктора»: Чжоучжоу был доктором, Сяофан медбратом, а пятилетняя девочка пациенткой. Она легла на живот и задрала юбку, чтобы ей сделали укол. Сяофан держал в руках деревяшку от спинки сломанного стула — это была его «игла». В этот момент по известняковым ступенькам на площадку поднялась мать девочки. Она вскрикнула и схватила дочь со стола.
На внутренней стороне ее бедра она нашла несколько царапин. Вместо того, чтобы сходить с девочкой в больницу, она привела живущих неподалеку цзаофаней из отдела отца. Вскоре в нашем саду собралась толпа. Немедленно привели маму, которую, по случайности, на несколько дней выпустили из заключения. Сяофана тоже схватили и стали на него орать. Они обещали, что «изобьют его до смерти», если он не признается, кто подучил его «изнасиловать девочку». Они требовали, чтобы Сяофан подтвердил, что это были его старшие братья. Сяофан потерял дар речи и даже не плакал. Чжоучжоу тоже очень испугался. Он заплакал и рассказал, что это он попросил Сяофана сделать укол. Маленькая девочка тоже плакала и жаловалась, что ей не сделали укола. Но взрослые велели им заткнуться и продолжили мучить Сяофана. В конце концов толпа по маминому предложению устремилась в Сычуаньскую народную больницу, подталкивая перед собой маму и Сяофана.
