– Помнишь про мое желание, Клэр? – спросил Дэниел гордо. – Ты думала, оно не может исполниться! Это же куда лучше, чем лошадь! А когда, папа?
Макс расхохотался.
– Я думаю приступить к делу без промедленья. Ты согласна, Клэр?
– Ну что мне вам обоим ответить? Что завтра я выйду замуж, а через месяц рожу?
– А собственно мы завтра и поженимся, – сообщил Макс, залезая в карман, отчего машина чуть вильнула. – У меня все с собой, и кольцо и брачный договор, а твои родители, Пег, Льюис, близнецы, Люсинда, в общем все, согласились завтра приехать...
– Макс! Ты когда-нибудь кого-нибудь спрашиваешь хоть о чем-то? – Я не могла прийти в себя от изумления.
– Редко. Но я же просил тебя выйти за меня замуж, и я хорошо помню, что ты охотно согласилась.
– Кажется, да.
– Ну вот и все. – Он остановил машину возле входа и, подняв Дэниела на руки, вытащил его и поставил на землю. – Тут живет человек, с которым тебе обязательно нужно увидеться, и я уверен, что он будет очень рад вам обоим. Но побудьте, пожалуйста, несколько минут одни, я скоро.
– Конечно, мы пойдем посмотрим на твой заброшенный сад.
Макс появился через пятнадцать минут, мы подошли к нему, но он только, молча улыбнувшись, взял нас за руки и ввел в дом.
– Дед, – сказал он, – вот и они.
Мы стояли втроем в дверях гостиной. Дэниел крепко держал Макса за руку, но вдруг отпустил ее и пошел к старику. Мы с Максом наблюдали за ним, и я помню, как восхитили тогда меня его смелость и независимость.
– Прадедушка? – обратился к нему Дэниел ласково, опускаясь на колени возле инвалидного кресла. – Я знаю, что ты меня помнишь маленьким, правда, я тебя не помню, но я знаю, что ты меня любил и очень огорчался, что я умер. Но я живой, видишь, и приехал, и папа сказал, что нам всем надо забыть про то, что было. И ты теперь не должен расстраиваться, потому что Клэр, и мой папа, и я твоя семья и мы будем часто навещать тебя.
Старик попытался что-то ответить ему, но не смог и жестом попросил его встать. Он долго смотрел на Дэниела, и по щекам его текли слезы, а потом прижал к себе.
– Мальчик мой, – еле выговорил он, мой дорогой мальчик...
Макс подошел к ним, и я незаметно выскользнула из комнаты.
Позже Макс пришел за мной. Я была в теплице и занималась тем, что обрывала увядшие головки цветов, чтобы успокоиться. Я испуганно повернулась, когда он меня окликнул.
– Клэр, я тебя всюду ищу! Почему ты так странно исчезла?
Мне показалось, вам надо побыть одним.
– Правда? Я и не догадался. Послушай, дед теперь знает все, и про Роберта тоже. Он держится молодцом, хотя, конечно, его это все потрясло. Но встреча с Дэниелом смягчила удар. Сейчас он лег, волнение утомило его, он просил у тебя извинения.
– Ну что ты, могу себе представить, до чего он устал. А где Дэниел?
– Дэниел, моя милая, отправился изучать свой дом. По-моему он уже ощутил себя собственником.
– У него это в крови. Тут все так тесно связано с прошлым, все эти портреты предков, и потом работы твоего дяди Джеймса. Знаешь, по-моему не удивительно, что Дэниел такой способный, у него в роду столько людей искусства.
Макс улыбнулся.
– Он любил рисовать, когда был еще совсем малышом, носил с собой цветные мелки и оставлял повсюду забавные каракули. Знаешь, Клэр, годами мысли о Дэниеле причиняли мне ужасную боль, и вот теперь я могу спокойно вспоминать, каким он был тогда. Временами мне это все еще кажется неправдоподобным.
– Могу себе представить. Наверное, Дэниелу удалось приспособиться лучше, чем нам. Я все еще ловлю себя на том, что думаю о нем как о Гастоне. Но все же наступит день, когда существование Гастона станет для всех чем-то неправдоподобным. Он изменился даже за эти дни. Ты понимаешь, о чем я?
– Да. По-моему, он перестал чувствовать себя одиноким. Наверное, все эти годы его не покидало подсознательное ощущение, что с ним происходит что-то не то. Интересно, каким бы он стал, если бы все осталось по-прежнему?
– Теперь мы уже не узнаем. Но ты права. Вероятно, ранние воспоминания не стерлись без остатка. Смотри, как он быстро привязался к тебе. – Слава Богу, что у него была ты, Клэр, и причем целых три года.
– И слава Богу, что он был у меня. Только подумай, если бы я не написала его, ты бы не увидел его портрета, и мы бы не оказались здесь сегодня.
– Ты права, пожалуй, все это заставляет поверить в судьбу. Но хватит об этом, а то еще сглазим. Давай лучше поищем Дэниела, пока он не перевернул весь дом вверх дном.
Мы обнаружили его в столовой, сидящим верхом на стуле, напротив портрета надменного господина в охотничьем костюме, окруженного любимыми гончими.
– Кто это, папа? – спросил Дэниел, – У него не очень-то приятная физиономия, мне кажется.
– Это твой прапрадед Филипп, – ответил Макс, подходя к нему. – Он был большой повеса и в конце концов сломал себе шею, перескакивая верхом через изгородь.
– А что это значит, повеса? – заинтересовался Дэниел.
– Человек, который ничего не делает и только развлекается. Филипп был отличный наездник, но на этом все его достоинства заканчиваются. В основном, он занимался тем, что пил вино, играл и доставлял неприятности другим людям, так что понятно, почему окружающие не слишком огорчились, когда он умер в канаве.
– Так, может, он стал этим самым повесой, потому, что у него обе ноги были левыми?
Макс засмеялся.
– Так, кажется, но скорее всего, тут что-то не то с художником, а не с ним. Согласно предположению, когда Филиппа начали писать, он скрестил ноги, а потом незаметно встал прямо.
Я присмотрелась внимательней и убедилась в том, что башмаки Филиппа в самом деле смотрят в одну сторону. Дэниел покатился со смеху.
– Ну и глупый же, наверное, был художник! Он даже не знал, как натягивать холст. Клэр меня научила, и ее картины никогда не морщат.
Макс снова посмотрел на картину.
– Как странно, – произнес он. – Что тут странного, Макс? – Я заметила, что холст и в самом деле немного топорщится, но в общем-то едва заметно.
– Странно, что Дэниел заметил. Раньше этого не было. 3начит, картина отсырела. Это очень неприятно.
Макс быстро прошел по комнате, окидывая опытным взглядом другие картины, и снова приблизился к прапрадедушке Филиппу. К счастью, кажется, только одна. Быть может, дело в раме.
Привычным движением он легко приподнял тяжелый портрет и, поставив его на пол, ощупал позолоченную раму, потом встал на колени и повернул его.
– Вот это уже интересно. Посмотри, Клэр, полотно почти не держится на подрамнике. Сказав это, он осторожно стал снимать раму.
«Художник действительно плохо знал свое дело», – подумала я, глядя как двигаются его опытные руки.
– Макс... – он окончательно освободил картину, и я заметила, что у нее двойные края. Макс тоже это сразу увидел, и я почувствовала, что у него перехватило дыханье. Он бережно отделил то, что казалось на первый взгляд оборотной стороной портрета Филиппа.
Между настоящим портретом и прикрывавшим его сзади пустым полотном была другая, потемневшая и потрескавшаяся от времени картина.
– Что это, папа? – с любопытством спросил Дэниел. – Как она сюда попала?
– Это он, Макс? – прошептала я.
Он не отвечал, его пальцы осторожно, очень осторожно освобождали холст.
Он наклонил голову, и на мгновенье мне даже показалось, что он шепчет молитву.
А потом он повернул ее ко мне и показал. Это был восхитительно сделанный пейзаж, с почти мистическим светом. Грозовое небо прорезал один-единственный солнечный луч, прорвавшийся сквозь тучи, чтобы осветить мост. У меня перехватило дыханье, а Дэниел прислонился ко мне и восхищенно произнес:
– Вот это да! Правда красиво, и сделано как надо! А кто это рисовал?
– Рембрандт, – тихо ответил Макс. Человек, которого звали Рембрандт Харменс ван Рейн. Картина была написана что-нибудь около 1640 года. Он больше всего известен своими портретами и библейскими сценами, а это очень редкий пейзаж на холсте. Это та самая картина, которую украли, я рассказывал тебе о ней, Дэниел.
