Она подалась вперед, закинув ногу на ногу и положив руки на колени.

– Эта штука застряла у него в горле.

Она охнула, словно ее внезапно ударили в живот.

– Знаете, что это такое?

– Вальвулотом, – сказала Мэри. – Такими лезвиями вскрывают сердечные клапаны. Когда оперативный участок залит кровью, хирург ничего не видит и вынужден действовать на ощупь. А крошечная рукоять соответствует верхнему суставу пальца. Таким образом можно и надрезать, и зацеплять.

Понимаете?

– Нам так и объяснили.

– Но с тех пор, как изобретен агрегат сердце-легкие, вальвулотомом практически не пользуются.

– Как же он попал в горло Гочу?

– Понятия не имею.

– А когда вы увидели, что он весь залит кровью, вас это не насторожило?

– При этом синдроме обильные горловые и легочные кровоизлияния не являются редкостью. У меня не было никаких оснований усомниться в том, что болезнь, которой страдал пациент, в конце концов взяла свое. А где ваш напарник? Куда, куда вы удалились? Пошли посрать и провалились.

Джексон хмыкнул. Говорила она как образованная женщина и он никак не ждал от нее непристойностей.

– Я сиделка, не забывайте. Так что жеманиться со мною не надо. Говорите, что вам угодно, а я буду говорить то, что угодно мне. Так куда же он все-таки запропастился?

Она уже готова была соскочить с ручки кресла, на которой сидела.

– Леди, – сказал Джексон. – Стоит ли сходить с ума?

– Да я на вас не сержусь. Просто… Господи, вы являетесь сюда и сообщаете, что один из моих пациентов…

– Убит?

– Да хотя бы и убит!.. Прямо у меня под носом. А я ведь несу ответственность за своих пациентов и…

– Поэтому-то мы к вам и пришли, – появившись в дверном проеме, пояснил Лаббок. Двигался он для большого и грузного мужчины неожиданно деликатно. – Вы не знаете никого, кто по-прежнему хранил бы такие ножи?

– Мне кажется, у любого из хирургов может сохраниться или хотя бы заваляться вальвулотом.

Лаббок подошел к ней поближе.

– Но вы не видели никого из хирургов в палате у Кеннета Гоча нынешним утром?

– Не видела и не знаю, чтобы кто-нибудь из них туда заходил.

– А как насчет сиделок, основного и вспомогательного персонала, находящегося в хосписе в шесть Утра, в семь утра, в семь тридцать?

– Надо будет расспросить.

– Это уж конечно. Но этим мы займемся сами, – сказал Лаббок. – Вы не против, если я присяду?

Мэри жестом позволила ему сесть, затем и сама пересела с подлокотника на диван. Теперь она не возражала против того, чтобы полицейские оставались здесь столько, сколько им будет нужно.

– Кто нашел Гоча мертвым?

– Я.

– Значит, вы первая видели его мертвым. А кто последний видел его живым?

– Должно быть, посетитель, находившийся у него в палате.

– Посетитель? В отчете вы не упомянули ни о каком посетителе.

– Такую информацию не обязательно заносить в формуляр.

– Значит, вы пускаете в хоспис посетителей в семь утра?

– Нет. Приемные часы начинаются в десять. Разве что имеется особое разрешение. Но люди стремятся прийти пораньше. Перед работой.

– И никто не остановил неурочного посетителя?

– Его никто не видел.

Лаббок и Джексон переглянулись, словно бы удивившись и возмутившись такой плохой постановкой службы безопасности в хосписе. Хотя учреждение, переполненное чаще всего никому не нужными полумертвецами едва ли нуждается в усиленной охране.

– Это был родственник?

– Друг родственника.

– Он сам сказал вам об этом?

– Да.

– А что еще он вам сказал?

– Ничего особенного. Его залило кровью умирающего, когда того в последнее мгновение вырвало…

– Погодите-ка, – заторопился Лаббок. – Погодите-ка.

– … и мне надо было поскорее смыть с него зараженную кровь. Так что мы с ним не больно-то разговаривали.

– А вам не пришло в голову, что во всем этом есть нечто странное? Посетитель оказался настолько близко, что его забрызгало кровью?

– У меня было экстренно-срочное дело.

– Ну, а теперь-то вы над этим поразмыслили? Мэри молча смотрела на него какое-то время, потом обхватила себя за плечи, унимая внезапную дрожь, и отвернулась от пронзительного взгляда Лаббока.

– О Господи.

– Можно выразиться и так, леди. Вы, должно быть, находились с ним в одном помещении…

– Мыла ему лицо и шею, – добавила она.

– … а этот человек только что перерезал горло Гочу, – закончил свою мысль Лаббок.

– С другой стороны… – начал было Джексон.

– Что с другой стороны, Марти?

– Да ничего, Эрни. Проехали.

Не надо было быть ясновидящей, чтобы разгадать смысл его рассуждений. С другой стороны, сама Мэри находилась в той же самой палате. В газетах полно историй о том, как сострадательные сиделки приканчивают неизлечимых больных, чтобы избавить их от мучений.

Свистун все еще возился со своим списком, набирая номера, слушая длинные и короткие гудки, прозваниваясь в пустые дома и конторы. Китайская закусочная с торговлей на вынос, винный магазин, неправильное соединение, кто-то по имени Кил-рой, на данный момент у себя дома не находящийся.

Свистун попытался хоть как-то привести в систему телефонные номера, начав с верхней части списка и с тех людей, у которых были внесены в память и домашний, и служебный телефоны, но скоро понял, что малейшая упорядоченность, даже если она вначале и имелась, пришла в процессе обзвона в полное расстройство.

Следующим после Килроя оказался номер фотостудии некоего Рааба, об этом нежнейшим голосом Свистуну сообщил автоответчик.

Следующим оказался или оказалась?.. Бобби Л. На автоответчике самым чувственным и призывным из возможных голосов была записана фраза: "Я временно вне досягаемости" с логическим ударением на слово "временно".

Следующим был телефон Эба Форстмена с пометкой "кузен?". Означал ли вопросительный знак, что сам Гоч, точно так же, как и Форстмен, сомневался в предполагаемом родстве, или же это была всего лишь эмоциональная помета, указывающая, что ему не хочется без крайней надобности иметь дело с родственником, который может многое порассказать отцу с матерью, оставшимся в Чикаго?

Жена Эба Форстмена сняла трубку и вместо «алло» или «слушаю» назвала свое имя, что было несколько необычно.

– Миссис Форстмен, я друг вашего мужа, – сказал Свистун. – Я был в хосписе, в котором ваш племянник…

– Сын двоюродной сестры.

– … отошел в мир иной. Да, я понимаю, ваш родственник…

– Седьмая вода на киселе.

– Ладно. Я был там с вашим мужем, то есть с Эбом, потом мы поехали на квартиру Кении и я пообещал позвонить и сказать, не нашел ли я что-нибудь любопытное.

– Так вам дать Эба?

– Да, мне кажется, так было бы лучше всего. И, миссис Форстмен… примите мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной Кении.

– Седьмая вода на киселе.

– Истинно так.

– Сейчас позову Эба.

Прождать пришлось минуту, но Свистуну показалось, будто прошло полчаса. Он просидел эту минуту с тупым видом, как всякий, кто обречен на бессмысленное ожидание.

Прежде чем поздороваться Эб Форстмен прочистил горло. Это лишний раз напомнило Свистуну, что он имеет дело со стариком и что тому, должно быть, тяжело терять совсем молодого родственника, не имеет значение, насколько дальнего, – и терять в результате новомодной напасти, насланной на людей не то Богом, не то Сатаной.

– Мистер Форстмен, это Свистун. Мне хотелось сообщить вам, что я выяснил насчет машины. У Кении не было машины.

– Ну, и ладно. Хотя бы не надо ломать голову, куда ее деть.

– А не можете ли вы сообщить мне про Кении еще что-нибудь? – спросил Свистун.

– В каком смысле?

– Ходил ли он в церковь? Или в церковную школу? Может быть, исповедовал какую-нибудь религию?

– Я вам уже говорил, мы с ним были практически не знакомы. Я занялся всем этим только потому, что он приходится моей жене…

– Мне это известно, мистер Форстмен. Просто я подумал, что вы могли бы поговорить с его отцом и матерью из… откуда они?