– У меня срочное дело.

– Срочное?

– Нужна подружка.

– Понял.

– Молоденькая.

– А сколько? Одиннадцать? Двенадцать?

– Нет-нет. Мне надо быть поосторожней.

– Пятнадцать, шестнадцать?

– Я не сказал: старуха.

– Значит, четырнадцать.

– Но чтобы выглядела помладше.

– Надеюсь, вы без очков?

– Что такое?

– Да так сами девки шутят. А помучить вам ее не потребуется? Ну, не насчет выпороть, а чтобы посерьезней?

– Ничего в этом роде.

– Я могу гарантировать это?

– Разумеется.

– И когда доставить?

– Как можно скорее.

– А куда?

– Помнишь пляжный домик в Малибу?

– Вам нужно быстро и далеко.

– Ты не единственный сутенер в этом городе, Риальто.

– Я не сутенер, мистер Твелвтрис. И попросил бы не обзываться.

– Ладно, извини. Вот уж не думал, что ты так чувствителен.

– Я не так чувствителен, но всему есть свои пределы.

Это был старый трюк, изобретенный в Нью-Йорке. Суть его заключалась в том, чтобы предельно затруднить желающим доступ на дискотеку, потому что, как выразился однажды Канаан, чем труднее попасть, тем большему числу попасть хочется, такова уж человеческая природа. Вышибалам суют полусотенные, лишь бы проникнуть за заветную дверь. Завзятые неудачники, становясь швейцарами, сколачивают изрядные состояния.

В Хуливуде самым модным местечком было «Нифти-Шифти», в верхней части Голливуда – неподалеку от тех мест, где идет торговля живым товаром.

Спиннерен и Дженни с трудом пробирались в толпе. Улица была противозаконно обнесена веревочным заграждением.

Дженни была настроена на праздничный лад. Деревенщина, наконец-то прибывшая в настоящий город. Все ей нравилось.

А Спиннерену все не нравилось. И люди, чувствуя это, старались обходить его стороной, чтобы их не ударило током. Иногда, если телесный контакт с бледным худощавым блондином становился неизбежен, виновник или виновница смотрели на него с удивлением, если не со страхом. У входа в заведение задирал и осыпал угрозами публику затянутый в кожу гермафродит по кличке Денди Жак. Слова эти – Денди Жак, – чтобы никто не запамятовал, были выложены буквами из обрезков зеркала у него на карманах.

– Ну кому, на хер, охота подраться? А, говнюки, забздели? А смотрите, козлы, у меня есть титьки. Я баба. Неужели никому со мной не справиться? Ну-ка попробуйте!

Толпа невольно шарахалась, люди не знали, как себя вести. Что ты такому – или такой – сделаешь? Держись подальше. Держись пораскованней. Смейся. Перешептывайся. «Ну и говно! Избегай встречаться взглядом. Ради Бога, не смотри на нее. Не смотри на это. Не заводи. Или нет, давай заведем!»

И кто-нибудь, осмелев:

– Эй, Денди Жак! Можно называть тебя Жаклин?

– Слышу тебя, мудак. Жакнет! Ни хера ты не знаешь.

Спиннерен посмотрел на гермафродита совершенно невозмутимо, посмотрел, словно даже не видя его, посмотрел как на пустое место. Не пытаясь встретиться с ним взглядом. Но и не уклоняясь от такой встречи.

– Ну, и какого хера ты уставился. Вон ты, блондинчик с постной рожей!

Спиннерен лениво ответил взглядом на взгляд.

– Отвернись, – зашептала Дженни, придвинувшись к нему и потеребив за руку.

Толпа подалась от них, оставив Дженни и Спиннерена в одиночестве. Между ними и звероподобной лесбиянкой сейчас никого не было.

– Ага, этому мудачку охота подраться! – Денди Жак встала в боксерскую стойку, потом закружилась на месте, сжав руки в увесистые кулаки. Она широко и презрительно ухмылялась. – Ну, педик, поди сюда, сейчас я тебя уделаю!

Спиннерен неподвижно стоял на месте. Дженни по-прежнему держалась за его руку.

– Эй вы, двое! – окликнул охранник, торопясь сделать что-нибудь во избежание никому не нужной потасовки. – Проходите, ладно уж. Для такой тощей парочки место всегда найдется.

Дженни вновь затеребила Спиннерена, но не слишком настойчиво, предвкушение драки волновало ее в той же мере, в какой и пугало.

Спиннерен не шелохнулся. Он смотрел на развоевавшуюся лесбиянку так, словно та была существом с другой планеты.

Денди Жак придвинулась. Рука метнулась вперед. Спиннерен не шелохнулся, позволив попасть себе по скуле.

– Я тебя искалечу, – тихо предупредил он.

– Га-а-вно!

Денди Жак нанесла Спиннерену еще один удар.

Немногие увидели, что произошло. Спиннерен нанес два удара, по одному на каждую коленную чашечку. После первого удара Денди Жак застонала. После второго заорала во весь голос и рухнула наземь. Лесбиянка заворочалась на асфальте, как рыба, вытащенная на берег, выпученными от боли глазами уставясь на Спиннерена словно бы в недоумении, как это он осмелился причинить ей такую боль.

Кое-кто из зевак даже рассердился.

– Нельзя же так!

– Господи, ну напилась, ну подкололась, так за что ж ее так сильно?

– А что случилось? Мужику что, по яйцам дали?

– Да нет у нее никаких яиц!

– Что ж, отрезали, на хер, что ли?

– Да какое отрезали! И не было! Гермафродит несчастный!

– И нечего было ее так! Что она тебе, блин, сделала?

– Кто же она теперь?

– Как кто? Лесбиянка с двумя сломанными ногами.

– Да кто эту парочку сюда пустил? Надо их вышвырнуть!

– Вон этот ее уделал!

– И ей не хера было выгибаться!

– Ладно, Марджи, только не начинай все сначала.

– Не понимаю! Как кому-нибудь вздумается подраться, так они идут в «Нифти-Шифти».

– Так уж устроен мир. И никто не сказал, что он устроен справедливо.

– Да уж, так твою.

– В точности мои слова.

В клубе извивающиеся человеческие тела впритирку друг к дружке изображали нечто вроде танцев. Кое-кто онанировал в открытую. Дженни прижималась к Спиннерену: его мгновенная и безжалостная жестокость и возмутила, и возбудила ее.

Да уж, головоломка этот Спиннерен, подумала Дженни. Но именно такие головоломки интересно решать.

Риальто прибыл на выставку живого товара на углу Голливудского и Виноградной.

Чаровницы и труженицы панели блистали во всей красе, практически раздевшись догола, благо, всегда можно сослаться на душную Санта Ану, мучающую всех, и не только зноем, – воздействующую на нервы, лишающую сна, будящую похоть.

Проститутки мужского и женского пола сидели двумя рядами, демонстрируя свои прелести, выпуклости, впадины, пробритости и прочие изыски. Жаркое дело на жаркую ночку. Чтобы вверх подскакивал не только столбик ртути в термометре.

Риальто трижды проехался по бульвару туда и сюда, разглядывая проституток в поисках чего-нибудь подходящего. Через дорогу от «Милорда» он вроде бы нашел, что искал. Он развернулся. Три дамы подошли к открытому окошку у пассажирского сиденья, облокотились о горячий металл, продемонстрировали груди.

Одна была чернокожей, другая белой, а третья мулаткой.

Прическа каждой походила на сложную театральную конструкцию. На чернокожей был парик, прошитый серебряной нитью, на смуглокожей – бронзового цвета парик, обнимавший ей голову наподобие рыцарского шлема, а волосы белой были через прядь обесцвечены или выкрашены в кромешно-черный цвет.

– А, да это же Одноглазый Джек, – сказала серебряноголовая.

– Хочешь скидку, Риальто? – спросила бронзововолосая.

– Хочу кое-чего особенного.

– И ни одна из нас не подойдет? А хочешь всех трех сразу? Тут уж мы сбросим цену. И доведем тебя до белого каления, а потом дадим малость остыть.

– Мне не для себя надо. И никто из вас не подходит.

– Тебе нужна соплячка, – с понимающим видом сказала серебряноголовая.

– И девочка, и в то же время не девочка.

– Ширли, – предложила бронзовоголовая.

– У Ширли титечки выросли.

– Как это?

– Сказала, что надоело носить корсет.

– И какой у нее объем?

– Сорок дюймов.

– Просто безобразие, – сказала серебряноголовая. – Ненавижу все ненатуральное.

– Тогда прекрати пробривать пизду сердечком.