Примерно в эти же дни Али-Кули-хан вызвал к себе Абдушахиля и сказал ему:

— Эту тайну я не могу доверить никому, кроме тебя, хотя у меня и немало людей, и наших и грузин, доказавших свою преданность.

— Баш-уста![19]— воскликнул Абдушахиль, приложив в знак покорности руку ко лбу.

Али-Кули-хан пересказал ему все, что донесла Тимсал-Мако, и приказал Абдушахилю в назначенный день, захватив с собою отряд всадников, окружить дом Мелано и доставить ее вместе с Баши-Ачуком в ханскую ставку.

Абдушахилю это поручение пришлось не по вкусу:

«Другое дело, если бы мы встретились один на один и я бы с ним расплатился, но напасть на человека из-за угла, схватить его с помощью целого отряда — нет, это дело, недостойное мужчины и храброго воина».

Весь день Абдушахиль раздумывал, а когда стемнело, пустился в путь один, как был, и подошел прямо к воротам Тевдораант Мелано.

Увидав незнакомого перса, пришедшего к ней в дом в такое неурочное время, Мелано обомлела от страха, однако Абдушахиль успокоил ее:

— Не бойся! Я пришел не как враг, а как друг. Мелано приободрилась: незнакомец был статный, красивый мужчина, к тому же он ласково ей улыбался.

— Да будет благословен твой приход! — сказала она, склонив голову, смущенно пригладила кавеби и придвинула гостю стул.

Перс огляделся, запер изнутри дверь и обнажил кинжал.

Мелано вздрогнула.

— К чему насилие там, где все само дается в руки! — сказала она.

Перс притворился, будто не слышит, сунул руку в карман и вынул туго набитый золотом кошель.

— Вот, гляди! В одно» руке у меня кинжал, в другой — золото. Выбирай сама: я тебя озолочу, если исполнишь мою волю; а нет — заколю этим самым кинжалом!

Мелано растерянно проговорила:

— И кинжал свой спрячь и золото прибереги, довольно с меня и того, что ты так хорош…

— Ты ошибаешься! — жестко кинул ей Абдушахиль. — Я пришел к тебе совсем не за этим. Знаю, что у тебя бывает Баши-Ачук, и ты должна мне помочь схватить его.

Мелано побледнела. Долго, дрожа всем телом, клялась она и божилась, что не знает никакого Баши-Ачука. Абдушахиль кинул одобрительный взгляд па молодую женщину, но тотчас же снова нахмурился.

— Попусту клянешься, я ведь доподлинно все знаю. На, возьми пока что этот кошель, а потом, когда я с твоей помощью захвачу Баши-Ачука, получишь еще тысячу золотых, и, клянусь аллахом, никто не узнает о том, что ты его выдала.

Сколько ни уговаривал Абдушахиль Мелано, суля ей всякие блага, женщина не сдавалась и только с ожесточенным упорством качала головой, а Абдушахиль, все больше и больше восхищаясь ею, думал про себя: «Вот это настоящая женщина! Потому-то мы до сих пор и не можем сломить грузин, что у них такие женщины».

Наконец, он крикнул ей в упор:

— Раз так, прощайся с жизнью!

Мелано упала на колени и, в ожидании смертельного удара, прикрыла рукой глаза. Абдушахиль склонился к ней, обнял за плечи и сказал, пытаясь ее успокоить:

— Я пошутил! Да разве можно убить такую женщину, как ты! Честь и слава тебе — ты преданный друг и умеешь любить! Я много слышал о грузинских женщинах, но как-то не верилось, и вот теперь, испытав тебя, я воочию убедился…

Мелано припала к его коленям.

— Я знаю, — продолжал Абдушахиль, — что Баши-Ачук придет к тебе в заранее условленный день; мне приказано с отрядом всадников окружить твой дом и взять Баши-Ачука, но ты предупреди, чтоб и духу его здесь не было!

Мелано в изумлении воскликнула:

— Значит, ты друг Баши-Ачуку?

— Нет, враг, непримиримый враг! Либо он, либо я! Либо он меня уничтожит, либо я его, но я с ним должен сразиться один на один, как подобает настоящему мужчине, а не подкравшись воровски, вероломно, как мне приказано. Поняла? Передай все это Баши-Ачуку, а теперь прощай, оставайся с миром!

Абдушахиль простился с Мелано и, кинув ей свой туго набитый золотом кошель, ступил за порог.

В назначенный день отряд всадников во главе с Абдушахилем оцепил дом Мелано, но там не оказалось никого, кроме испуганной женщины и спящих детей.

В тот же день на одной из улиц Телави вспыхнул пожар, и дом Тимсал-Мако сгорел дотла; люди спаслись, но пропало все ее добро.

Как-то раз Абдушахиль бродил весь день, от раннего утра до вечера, в дремучем Шуамтийском лесу, рассчитывая повстречаться с Баши-Ачуком или с кем-либо из его товарищей, или же набрести случайно на его убежище.

Возвращаясь после тщетных поисков, он неожиданно наткнулся на косулю: она остановилась неподалеку и уставилась на него, совсем как ручная.

Абдушахиль снял с плеча лук и пустил в косулю стрелу. Косуля упала, — казалось, охотник убил ее наповал. Но когда Абдушахиль подошел ближе, чтобы унести с собою добычу, она вдруг вскочила и, прихрамывая, побежала прочь. Охотник погнался за нею.

В глубине леса оказалась широкая поляна — к ней-то, видимо, и стремилась косуля. Выйдя на опушку, Абдушахиль вдруг увидел, что у противоположного края поляны показалась совсем юная, необычайно красивая девушка; ему никогда еще не приходилось встречать такой красавицы.

Абдушахиль притаился за деревом. Раненая косуля подбежала прямехонько к девушке и с жалобным блеянием уткнулась мордочкой ей в колени. Девушка вздрогнула, огляделась и, убедившись, что поблизости никого не видно, извлекла из бедра косули стрелу, отшвырнула ее, затем, ухватив животное за рога, подвела к роднику, который пробивался рядом, обмыла почистила ей рану. Косуля подчинялась девушке, словно разумное существо, и прилегла у ее ног на здоровом боку, как бы говоря: «Делай со мною, что хочешь».

Девушка оторвала полоску от своего легкого покрывала и перевязала косуле рану.

Абдушахиль наблюдал за всем происходящим и удивлялся. «Не иначе, как богиня охоты», — подумал он и, поддавшись влечению сердца, тихонько подкрался к девушке.

Косуля первая учуяла чужака, вскочила в испуге, сделала несколько прыжков в сторону, но вдруг остановилась: нетрудно было понять, что косуля и охотника боится и девушку не хочет оставить одну. А девушка тоже вскочила, увидев рядом басурмана, вскрикнула пронзительно и мгновенье спустя упала без сознания на траву.

Абдушахиль бросился к ней, приподнял и долго пытался привести в чувство: он тормошил ее, растирал нос, мял уши, но девушка не приходила в себя; тогда он побежал к роднику, набрал в пригоршню воды и обрызгал девушку. Она открыла глаза.

— Не бойся! Я тебе — брат, ты мне сестра! — крикнул ей Абдушахиль. — Скажи только, кто ты и откуда, чтоб я мог отвести тебя к родным.

Девушка не в силах была вымолвить ни слова и только молча указала рукой на запад, где темнел лес, затем снова потеряла сознание.

Перс подхватил ее, точно ребенка, и, прижав к груди, понес наугад в ту сторону, куда она указала. Косуля, точно собака, бежала за ними; сделав два-три прыжка, она останавливалась и оглядывалась на отстающих спутников.

«Вот чудеса! Неспроста все это. Пойду-ка я за косулей, куда-нибудь она да выведет!»

Девушка понемногу пришла в себя. От богатырской груди Абдушахиля исходила теплая волна; сладостная дрожь пробежала по телу девушки: она впервые в жизни испытала это чувство. «Должно быть, мне только снится… — думала она. — Мне и раньше снилось что-то похожее, но это гораздо сильнее». Девушка затаила дыхание и снова закрыла глаза.

Абдушахиль — он был еще молод — тоже испытывал что-то странное; вглядываясь в ее лицо, он думал: «Это, верно, гурия, обещанная Магометом, и я живым иду в рай».

С каждым шагом сердце его колотилось все громче и чаще. Абдушахилю были уже ведомы утехи любви, но он никогда не испытывал того чувства, которое сейчас его волновало. Раньше наслаждалась только плоть, теперь плоть как бы замерла, только душа влекла его куда-то к заманчивой пропасти.