Откуда-то из необозримой дали мчится, извиваясь змеей, бурливая Арагва и, пробивая себе путь, яростно, с размаху налетает на отвесную скалу! Отброшенная несокрушимой твердыней, оглушенная, ошалевшая, она останавливает здесь свой бег, как бы для того, чтоб перевести дух, и, покружившись на месте, снова устремляется вперед, но течет уже медленнее, осмотрительнее, со стоном и рокотом унося свои воды в долину.

На вершине этой отвесной скалы, разрезая облака, высится огромный неприступный замок, словно надежный часовой, озирающий с высоты окрестности. Замок обнесен высокой крепкой оградой, и только с востока виден протянувшийся вдоль всей стены балкон.

В замке уже отполдничали. Эристав Заал, почтенный старик, сидел, поджав ноги, на тахте, стоявшей в углу балкона, и перебирал четки.

Тут же рядом, придвинув стул к самым перилам, супруга Заала читала «Канон страстей». Псалтырь лежала у нее на коленях; прочитав псалом, — а повторить его ей предстояло, по обегу, сорок раз, — княгиня крестилась и передвигала очередной узелок на шнурке, заменявшем ей четки. [1]

— Ой! Помогите! — вскрикнула вдруг княгиня, растерянно озираясь на стены замка.

Заал вскочил и поспешил к жене.

— Что с тобою, Мариам? Что случилось?

— Ничего, — ответила, придя в себя, княгиня. — Голова закружилась. Показалось, будто дом шатается: вот-вот, думаю, рухнут стены… Почудилось, видно…

— А все оттого, что читаешь без передышки! Так всегда бывает от чтения…

— Загляделась на омут, в глазах зарябило, — смущенно оправдывалась Мариам.

— Вот и я говорю! Набежала рябь, заиграла волна и всколыхнула отражение замка… Как же ты не сообразила? Ребенок и то догадался бы! — добавил, смеясь, эристав и снова расположился на тахте.

— Когда сердце не на месте и дрожь от страха пробирает, не то еще померещится. С ума можно сойти от этого сна, никак не могу успокоиться…

— Какой сон?

— Удивительный сон, что приснился вчера нашему духовнику.

— Что же ему приснилось такое?

— Хоть бы и мне самой не слышать! Не могу рассказать…

— Эй, кто там, люди! Позовите отца Кирилла, разбудите, если спит, и немедля приведите ко мне! — крикнул князь.

Он отбросил четки, отодвинул мутаку и, спустив с тахты ноги, не торопясь сунул их в шлепанцы.

Священник вошел и остановился перед князем.

— Мир дому сему! — сказал он.

— Садись, отец! — приказал князь, указывая на складной стул. — Говорят, тебе приснился какой-то странный сои?

— То было скорее видение, чем сон, мой господин!

— Однако ты всех перепугал…

— Я не хотел рассказывать, но люди спросили: чего ради я вдруг отслужил молебен? — и я не в силах был утаить.

— Что же тебе в конце концов приснилось?

— Поистине нечто удивительное…

Священник откашлялся и начал тихим, прерывающимся от волнения голосом:

— Привиделось мне, будто Алавердским монастырем — да славится его благодать! — овладела нечистая сила.

— Нечистая сила?

— Истинно! Дракон обвился вокруг храма: трижды обвился, пастью вгрызся в собственный хвост, а кончик хвоста еще на добрую пядь торчит. Так и спит окаянный! Ужас напал на людей такой, что никто не смел войти в храм; в нем уже не справляли богослужений, умолкли песнопения и молитвы. Парод, окаменев от страха, толпился вокруг и глядел на дракона. Время от времени нечистый просыпался, вытягивался и, сверкая глазами, с разинутой пастью, тянулся скользким своим телом к толпе и хватал всех, кто попадался ему на пути, перебирая одного за другим стоявших вокруг в оцепенении людей. Насытившись и раздувшись, дракон снова обвивался вокруг храма… Так при каждом его пробуждении погибала тьма народу.

И вдруг, невесть откуда, появились три воина, вооруженные луками и кольями, один краше другого — глаз не оторвать! В руках воинов сверкали щиты и мечи. Один из них, обратившись к пораженному ужасом народу, крикнул:

— Грузины, и вот этак пали духом! Забыли древний завет: «Позор хуже смерти, а смерть с позором — ад!» Вы уже попрощались с жизнью, не сегодня-завтра погибнете все до одного — чего же стоите, словно овцы, понурив головы?! Не лучше ли сразиться с нечистым и, утолив сердце, погибнуть в борьбе? Где же ваше мужество?

Слова воина молнией облетели толпу, народ очнулся, зашумел, задвигался, грянул боевой клич, и стар и млад схватились за оружие — кто за меч и щит, кто за топор, кто за косу или серп, кто за дубину, — каждый вооружился тем, чем ему было сподручнее и привычнее.

Воины двинулись вперед, увлекая народ за собою; приблизившись к дракону, они разом пустили в него три стрелы.

Но — прокляни его господь! — ни одна из них не вонзилась в тело окаянного, все три отскочили от его мерзкой неуязвимой чешуи.

Проснулся дракон, поднял высоко голову, ощетинился весь, из пасти его вырвался вдруг леденящий душу свист, и он кинулся на людей. Потрясающее то было зрелище: дракон отбивался от противников хвостом, крушил их лапами, рвал когтями, терзал зубами.

Дело обернулось бы совсем плохо, но три неведомых никому воина подобрались к дракону с трех сторон и вступили с ним в смертельную схватку. Со сказочной быстротой сверкали их булавы! Но что было делать? С каждым ударом, с каждой новой раной силы дракона прибывали!

Раскрошились мечи воинов, разбились щиты, обессиленные герои уже готовы были покориться судьбе, но в это мгновенье на горе показался всадник — с копьем в руке мчался он на белом коне.

Всадник ринулся на рассвирепевшего дракона и в мгновение ока пронзил его копьем. Извиваясь всем телом, дракон зашипел и, подыхая, широко разинул свою пасть, — из нее вырвались клубы черного, зловонного пара.

Все мы без чувств грохнулись наземь…

Не знаю уж, долго ли пролежали мы так, но когда пришли в себя и, открыв глаза, глянули вверх — все исчезло! Не видать было ни дракона, ни воинов, скрылся из глаз и всадник на белом коне.

Тишину нарушал только торжественный перезвон колоколов, хотя на колокольне не было ни живой души; храм светился огнями, двери были распахнуты настежь. Народ с радостными кликами, снимая на ходу шапки и крестясь, устремился в храм. Когда мы вошли, в храме было пусто. Только у царских врат покоились три воина: они уже отошли в мир иной. Столб света озарял их, а с высоты неслись песнопения: «Со святыми упокой…»

— Свят, свят господь Саваоф! — произнес изумленный эристав, осеняя себя крестным знамением.

— Полны небо и земля славы твоей, — продолжала Maриам.

— И чудес! — добавил священник.

Все умолкли, и долго-долго молчали, объятые каким-то необычайным волнением; двое из них думали только о божественном промысле, но Заал оставался весь во власти мирских тревог.

Вдруг грянул гром и раскаты его прокатились по небу от края до края, словно по поднебесью с грохотом пронеслись колесницы.

— Свят, свят! — повторил эристав и снова перекрестился.

— Повелитель туч проследовал в горы! Да будет благословенна его благодать!

В эту минуту где-то вдали снова несколько раз подряд грянул гром, и горы, как бы вторя ему, отозвались эхом.

— А-а! Ударило где-то! Черту в голову! Черту в голову! — весело приговаривал, вставая с тахты, Заал.

Хлынул дождь, потоки его заливали балкон. Заал и его супруга ушли в комнаты. Мариам тотчас же устремилась к божнице, чтобы зажечь перед иконами свечи. Отец Кирилл, оставшись в одиночестве на балконе, преклонил колени, и простирая горе руки, произнес с благоговением:

— Господи, обрати свой взор на страждущую христианскую страну, и да сбудется, по милости твоей, сей сон ей во благо!

И долго стоял он так, словно окаменев, только губы чуть шевелились и слезы градом падали на белоснежную бороду.