Я припомнил ее мать. Громоздкая и приятная, пахнущая тестом и сахаром. На пухлой белой руке – синие цифры.

– Заполучите себе карту ПП, – посоветовала Дженнифер. – Сплошное удовольствие.

– Не знаю, дадут ли. Ведь я работаю на другом конце города.

– По-моему, дадут. Просто покажите им ваш факультетский билет и уплатите взнос. За неделю оформят.

– Займусь этим как-нибудь попозже. Теперь некогда.

– Тогда конечно. Послушайте, на моем счету осталась масса времени. Мой декан хочет, чтобы я использовала его полностью, тогда он сможет просить увеличить компьютерный бюджет на следующий год. Если подождете, пока я окончу свою работу, то я потом поищу материал для вас. Мы отыщем все, что нужно знать о людях, которые передают «по доверенности» этот синдром своим детям.

Мы поднялись в помещение «Поиска и печати», расположенное на самом верху книгохранилища.

Поисковая система по виду не отличалась от терминалов, только что оставленных нами: компьютеры были установлены в отгороженных кабинках. Мы отыскали свободное место, и Дженнифер занялась поиском материалов о синдроме Мюнхгаузена, передаваемого другому лицу. Экран быстро заполнился. Список включал не только все статьи, что дала мне Стефани.

– Похоже, самый первый материал появился в 1977 году в журнале «Ланцет». Медоу Р. «Синдром Мюнхгаузена, переносимый на другое лицо: скрытая область жестокого обращения с детьми».

– Это основополагающая статья, – пояснил я. – Медоу – английский педиатр, обнаруживший этот синдром и давший ему название.

– Скрытая область... Тоже звучит зловеще. А вот список связанных с данным вопросом тем: синдром Мюнхгаузена, жестокое обращение с детьми, кровосмешение, диссоциативные реакции.

– Попробуем сначала диссоциативные реакции.

В течение следующего часа мы просеяли сотни ссылок, отобрали еще дюжину статей, которые, казалось, имели отношение к синдрому Мюнхгаузена. Когда мы закончили, Дженнифер отметила файл и набрала код.

– Это соединит нас с распечатывающей системой, – объяснила она.

Принтеры размещались в соседней комнате, две стены которой были разделены голубыми перегородками на кабинки. В каждой кабинке находился небольшой экран, щель для карточки, клавиатура и сетчатая приемная корзинка под горизонтальной прорезью длиной в фут, напомнившей мне рот Джорджа Пламба. Два терминала были свободны. На одном висело объявление: «НЕИСПРАВЕН».

Дженнифер, вставив карточку в щель, включила экран, затем напечатала буквенно-цифровой код и шифры первой и последней из отобранных нами статей. Через несколько секунд корзинка начала наполняться листами.

– Автоматическая сверка с оригиналом. Остроумно, да? – заметила Дженнифер.

– На основе программ «Мельвиль» и «Орион»? – спросил я.

– Это неандертальцы среди программ. Всего на ступень выше, чем картотека.

– Если бы ограниченная в средствах больница решила компьютеризировать поиск, могла бы она приобрести что-нибудь получше?

– Конечно. Намного лучше. Существуют тонны новых видов компьютерного обеспечения. Даже практикующий врач может позволить себе значительно лучшую программу.

– Ты когда-нибудь слышала о компании «БИО-ДАТ»?

– Нет, не могу сказать наверняка, но это ничего не значит – я не знаток компьютеров. Для меня это просто орудие труда. А почему вы интересуетесь? Чем они занимаются?

– Компьютеризируют библиотеку в Западной педиатрической больнице. Переводят каталог на программы «Мельвиль» и «Орион». Предполагалось сделать работу за три недели, но они сидят над ней уже три месяца.

– Такая огромная библиотека?

– Нет, вообще-то довольно маленькая.

– Если все, что требуется, – это поиск материалов, то с печатающим сканером работы на пару дней.

– А если у них нет сканера?

– Тогда они из каменного века. Это означает, что данные будут переноситься вручную. По сути, перепечатка каждой карточки. Но почему наняли компанию с таким примитивным оборудованием, когда... А, вот и все.

В корзинке лежала толстая стопка бумаги.

– Раз-два и готово, быстро и без головной боли, – похвасталась Дженнифер. – Когда-нибудь они смогут запрограммировать и сшивание листов.

Поблагодарив ее и пожелав всего наилучшего, я отправился домой с толстой стопкой документов, лежащих рядом со мной на переднем сиденье. Справившись о поступивших звонках у частной телефонной службы, просмотрев почту и покормив рыбок – выжившие японские карпы выглядели прекрасно, – я проглотил оставшуюся от вчерашнего ужина половину сандвича с ростбифом, запил пивом и принялся за домашнее задание.

Люди, передающие своим детям...

Спустя три часа я чувствовал себя крайне гадко. Даже сухая проза медицинских журналов была не в состоянии смягчить весь ужас картины.

Дьявольский вальс...

Отравление солью, сахаром, алкоголем, наркотиками, отхаркивающим, слабительным, рвотным, даже фекалиями и гноем, – все применялось, чтобы создать «бактериологически замученных детей».

Ужасающий перечень издевательств над младенцами и малышами постарше вызывал в памяти нацистские «эксперименты». Приводились истории о детях, у которых был вызван пугающе обширный ряд ложных болезней, – казалось, что можно сфабриковать буквально любой вид патологии.

Чаще всего преступницами являются матери.

Жертвами – почти всегда – дочери.

Характерные черты преступницы: образцовая мать, часто весьма обаятельная, с привлекательной внешностью, с высшим или средним медицинским образованием. Необычное хладнокровие перед лицом несчастья – удовлетворение, маскируемое под самообладание. Бросающаяся в глаза заботливость – один специалист даже предупреждал врачей опасаться «чересчур заботливых» матерей.

Что бы это ни значило.

Я вспомнил, как моментально высохли слезы у Синди Джонс, как только Кэсси проснулась. Как она быстро занялась дочкой, обняла, рассказала сказку, прижала к материнской груди.

Что это – правильное общение с младенцем или нечто зловещее?

И еще кое-что вызывало настороженность.

Другая статья в журнале «Ланцет» первого исследователя синдрома, доктора Роя Медоу. Открытие, сделанное им в 1984 году на основе исследования историй болезни тридцати двух детей с искусственно вызванной эпилепсией.

Семь детей, являвшихся братьями и сестрами, умерли.

Все они скончались в младенческом возрасте.

Я почитал до семи часов, затем поработал над только что полученными гранками моей монографии, посвященной эмоциональной адаптации детей из школы, которая в прошлом году находилась под прицелом снайпера. С директрисой школы мы стали больше чем просто друзьями. Потом она отправилась к себе в Техас ухаживать за больным отцом. Он умер, но она не вернулась в Калифорнию.

Все те же необрубленные концы...

Я дозвонился до Робин. Она была в своей студии. Сказала, что занята по горло – работа не из легких: надо изготовить четыре подходящих друг к другу гитары, похожих по форме на бомбардировщик «Стеллс», для группы хэви-метал, у которой нет ни денег, ни умения себя вести. Неудивительно, что в ее голосе слышалось напряжение.

– Я не вовремя?

– Нет-нет, приятно поговорить с тем, кто не надрался.

В трубке слышны отдаленные крики.

– Это они, те самые ребята?

– Черти, а не ребята. Я их вышибаю, а они лезут обратно. Во все дыры. Занялись бы чем-нибудь – разобрали бы свой номер в отеле, но... Ой-ой, подожди. Лукас, брось! Пальцы тебе когда-нибудь еще пригодятся. Прости, Алекс. Он отбивал дробь рядом с циркулярной пилой. – Ее голос стал более мягким. – Слушай, мне надо идти. Как насчет пятницы? Устроит?

– Вполне. У меня или у тебя?

– Еще не знаю, когда освобожусь, Алекс, так что давай я заеду за тобой. Обещаю быть не позднее девяти. О'кей?

– О'кей.

Мы попрощались. Я сидел и раздумывал, какой же независимой она стала.