Первое место Брент, я думаю, занял главным образом благодаря тому, что его костюм рассмешил миссис Джапп. На многие костюмы она в тот раз смотрела без улыбки. В моем классе, в частности, наблюдалось заметное увеличение количества шокирующих нарядов. Сегодня, конечно, никто бы и глазом не моргнул при виде подобной экипировки, но тогда самым жутким нам показался костюм пятиклассника Триппа Гардинера, который всегда ходил колядовать с выдолбленной тыквой на голове. И с каждым годом рожица, вырезанная на тыкве, принимала все более зверский вид.

В тот раз Трипп заявился в спортзал с воткнутым в тыкву тесаком. Миссис Ван-Эллис выдернула его, как только увидела. Но это еще что — были затеи и покруче, хотя и не такие рисковые. Джон Гоблин — что совсем не вязалось с его характером — вырядился старой каргой со сморщенными резиновыми губами, перемазанными розовой слизью. А один индеец чиппиуа из третьего класса, которого звали Джеймс Море и которого я почти не знал, пришел в костюме росомахи: он с головы до ног закутался в мех со следами когтей и укусов, а изо рта торчали зубы, больше похожие на затупившиеся лезвия ножей. Миссис Джапп аж содрогнулась, когда его увидела, потом протянула руку потрогать мех, но, покачав головой, отошла.

В тот день она успевала повсюду, командуя нами, управляя, опекая нас в своей миссис-джапповской манере. Казалось, она даже знала, что произойдет, словно чувствовала, как оно надвигается с севера. После конкурса костюмов настал черед обычных предупреждений. Мы и так регулярно получали их на школьных собраниях, но миссис Джапп снова прошлась по всему списку. И снова из полицейского управления Трои прислали громилу офицера Драма, потому что кто-то решил, что его чистой массы в сочетании с жидкими космами, лежащими между крупных лопа— ток, будет достаточно, чтобы вызвать у хулиганья желание с ним идентифицироваться. Как всегда, он предупредил нас о необходимости тщательно проверять упаковки с конфетами.

— Без печати не вскрывать, — проскандировал он нараспев и велел нам несколько раз хором проскандировать это вместе с ним.

Никто не обращал на него особого внимания — даже когда мы скандировали, — пока он вдруг не умолк и глаза его не забегали по рядам детей, словно опознавая трупы.

— Жутко добрый дядя, — сказал Спенсер нам с Терезой и ухмыльнулся.

Следующие пятнадцать минут миссис Джапп объясняла, что нельзя брать яблоки, потому что в них могут быть бритвенные лезвия. Но в этом не было необходимости: Адам Сторк, третьеклассник, который кусанул такое яблоко в прошлом году, снимал бинты и всем показывал свой изрезанный язык.

Тереза сидела между мной и Спенсером, но ее единственным признанием праздника была черно-оранжевая ленточка в волосах вместо обычной черной. За все утро она практически не сказала ни слова. Один раз я мельком взглянул на нее, пока офицер Драм сотрясал воздух своими пустыми тирадами, и засмеялся, увидев, как она сидит на скамейке, выпрямив спину и слегка приоткрыв рот. Ни у кого еще я не видел такого отсутствующего выражения лица.

— Ты прямо как счетчик на парковке — так и хочется опустить в рот монетку, — шепнул я ей, но она не прореагировала.

Как только миссис Джапп выдала нам последние указания, я вытянул шею за спиной Терезы спросить у Спенсера, что мы будем делать вечером, и очень удивился, когда он пригласил меня к себе колядовать. Все внешкольные развлечения мы устраивали у меня дома, и из всех знакомых детей только Тереза рассказывала о своих родителях меньше, чем Спенсер. Он постоянно говорил о своем квартале, называя его «настоящим Детройтом», что бы это ни значило, но никогда не упоминал о родителях.

— Но сначала — настольный хоккей, — предупредил он.

— С прицепом?

Спенсер заулыбался.

— А твоя мама случайно не собирается идти с нами колядовать?

Улыбка сошла с его лица.

— С нее станется, — буркнул он.

— Моя отпускает меня одного с восьми лет.

— Ну и отлично. Все, замолкни.

— А в вашем квартале не опасно?

— Наш квартал даст продристаться вашему.

Я собрался было спросить, не отправит ли его мать нас баиньки раньше времени, как вдруг Тереза сощурила глазки, откинулась назад, втиснувшись между нами, и подбросила свою бомбочку:

— Пожалуй, я приду.

Мы со Спенсером не сразу ее поняли. И даже не были уверены, что она сказала это нам.

— Если будет колядование, то я иду. — На сей раз она улыбнулась, удостоив каждого из нас легким кивком головы.

Спенсер резко подался вперед и боднул ее в лоб, что он делал при каждом удобном случае, если ему давали повод.

— Ды-дых! — выдохнул он, не отнимая своего лица от Терезиного.

Ни одно словцо, ни один жест, принесенные мною из школы, не раздражали моих родителей больше. Мне эта шутка страшно нравилась. Но один взгляд на Терезу убедил меня в том, что пора отодрать от нее Спенсера ради его же безопасности. Я просунул руку между их лбами и отпихнул его назад.

Тереза не разозлилась. Только покраснела. Не помню, чтобы я когда-либо видел, как она краснеет. Но в тот день она действительно покраснела, потом сузила глазки. И в этом снова мелькнуло что-то новое.

— Я тоже переночую. Мой папа видел твою маму, когда она выезжала…

— Мою маму? — переспросил Спенсер, лихо проскочив самую интересную часть разговора. Я был абсолютно уверен, что Тереза сказала, что сегодня она будет ночевать там же, где я. Меня бросило в пот. На правом запястье она носила «браслет дружбы»; темные полоски на нем оттеняли бледность ее кожи.

Тереза не сводила со Спенсера пристального взгляда.

— У тебя очень милая мама, — сказала она.

Я продолжал буксовать на договоренности о ночевке.

Какое-то время мы сидели молча. Миссис Джапп в очередной раз говорила о спасительных домах с нарисованными на окнах ладошками.

— Дети, если кто-нибудь, кто-нибудь, КТО-НИБУДЬ к вам подойдет, — заклинала она, — тотчас же убегайте! Тотчас же!

— Мы можем сыграть в «Убийство в темноте», — прошептал Спенсер.

— В настоящей темноте, — присовокупил я.

Но Тереза уже вернулась к созерцанию того, что было недоступно ни его, ни моему взгляду. Она улыбалась чуть заметной улыбкой человека, стоящего у леера на носу парусника, гонимого ветром в открытое море.

С наступлением сумерек я постучал в двери Дорети. Никто не ответил, так что я остался стоять на крыльце, обдуваемый снежным ветром, задаваясь вопросом, отпустит нас мать Спенсера гулять в такую холодину или нет? Дети уже разгуливали по улице в костюмах Человека-паука,[41] доброй колдуньи Глинды[42] и Марка Фидрича, а их родители или старшие братья плелись в хвосте. Я все еще стоял, глазея на них, как вдруг дверь за моей спиной отворилась.

Я обернулся и замер в изумлении.

— О господи! — пролепетал я заикаясь и, не удержавшись на краю ступеньки, повалился в колючие кусты.

Она была вся обвешана водорослями, щеки выбелены гримом, на губах — фиолетовая помада. Затрудняюсь сказать, что в большей степени делало ее так убедительно похожей на труп — костюм или застывший, бесцельный взгляд. Макаронные изделия, украшавшие мою голову, зацепились за колючки, так что из кустов я вылез изрядно полысевшим.

— Ну и видок, — выговорил я наконец, когда снова взобрался на крыльцо. — Это что, кикимора?

— Утопленница.

— А почему ты не пришла в этом в школу?

— Хотела увидеть, как ты свалишься с крыльца.

Тут за ее спиной появился доктор, сияя, как после недавней «Битвы умов».

— Что, лихо она тебя, а? — спросил он, потрепав дочь по голове — правда легонько, как фрейлина, причесывающая принцессу. Меня-то он трепал по голове совсем с другими чувствами. Но Тереза лишь скорчила физиономию и стала еще больше похожей на покойницу.

Через пять минут доктор загрузил нас в джип, и мы с открытыми бортами покатили в сторону Ферндейла. Я почти всю дорогу молчал, потому что Тереза без всяких объяснений забралась на заднее сиденье и устроилась рядом со мной.